попытка переосмыслить гегелевское снятие.

Это не отвлеченный теоретический, а вполне экзистенциальный вопрос. Ведь культура не цветок, нуждающийся в рыцарской защите культурологов, а сила, разрушающая и создающая цивилизации, потому обращаться с ней надо весьма осторожно. В таком аспекте не только наш раздел, но и весь данный том отличается аккуратным обращением с классической европейской традицией, что составляет не ментальную особенность поколения, а осознанную теоретическую установку.

Румянцев O.K.

ПОЗИЦИЯ 1.1. РАЦИОНАЛЬНОСТЬ КУЛЬТУРЫ — Черняк Л. С.

Концепты: открытость, место человека (в круге сущего), экологичность культуры, границы разума.

ОТКРЫТОСТЬ

1. Открытость человеческого бытия.

Начну с определения, по необходимости и догматичного и расплывчатого, в надежде, что последующее изложение обоснует и артикулирует это определение. Каждая культура — это особый проект места человека в круге сущего; проект, и созидаемый поиском человека человеком, и направляющий этот поиск; проект и очерчивающий этот круг сущего, и дарующий этим очерчиванием сущему статус сущего.

Поиск человека человеком не есть занятие лишь избранных душ, изобретенное как изящное факультативное добавление к фундаментальным заботам человеческого бытия. Сам этот поиск есть фундаментальнейшая из человеческих забот. Именно он доставляет самую возможность быть. Культура и есть осуществление этой первейшей из человеческих забот. Существо, которое имеет быть лишь в той степени, в которой оно может внимать тому, что окружающие его «сущие» сообщают о себе (я — дерево, я

— камень у дороги; или я — твой Бог), — такое существо не может обрести своего места в круге сущих простым фактом своего рождения или творения. Для него обретение места, а значит, и обретение

себя самого непрерывно опосредуется (а значит, и непрерывно отодвигается в будущее) общительной связью с окружающим. Вся жизнь есть только школа и для еврейского мудреца, и для греческого философа. Но и обряды инициации охотника растянуты на всю его жизнь. Поиск человека человеком есть единственно возможное осуществление человеческого модуса бытия, т. е. того модуса бытия, который характеризуется своей фундаментальной открытостью.

Всякая культура строится поиском человека; но не во всякой культуре поиск человека тематизирован. Бытие человека фундаментально открыто; но не всякое бытие человека радикализует эту открытость, делая тематизацию (а значит, и проблематизацию) открытости имманентной конституирующей составляющей самой же открытости. Так, радикализованная открытость, т. е. открытость, конституируемая тематизацией открытости, есть разум — греческий nous. Рождение философии — это не больше и не меньше как рождение разума. Рождение философии — самый глубокий и самый мощный тектонический сдвиг человеческой истории, радикально преобразивший самую конституцию человеческого бытия и трансформировавший экологию — текст культуры мифа — в мир человека — в круг сущего, чей центр есть разум и чей радиус есть тот запечатленный (в «окружающем», преображенном открытием этого центра в «окружаемое» — в собственно мир) путь разума к себе самому, который и конституирует разум.

Словосочетание «философская культура», обычно (и к сожалению) относимое к степени профессиональной выучки философа или к доминирующим паттернам философского дискурса, должно было бы быть зарезервировано не за философией, а за культурой, рожденной рождением философии.

Лаконичнейший символ такой философской культуры — Диоген Киник, этот (воспользуюсь этнографическим термином) «культурный герой» анти-культуры, кто в ясном свете дня — в свете очевидности, в свете ясного присутствия того, что ищешь, — искал человека, высвечивая свой поиск светом фонаря — светом разума, открывающего то, что сокрыто светом дня, сокрыто светом очевидности.

В этой философской культуре тематизированная открытость человеческого бытия предстает как тематизированный адресат экспрессивности окружающего. И только тематизация открытости человеческого бытия как адресата тематизирует экспрессивность окружающего как экспрессивность, как весть, сообщаемую сущим о себе. В свою очередь, только тематизация экспрессивности превращает сущее в собственно сущее, в то, что есть весть о себе, и что — несмотря на

21

свою выраженность, несмотря на свое совпадение со своим выражением — остается, как выражающее себя, по другую сторону этого выражения. Тематизацией экспрессивности открывается оппозиция бытия- для-себя («чтойность» — quidditas, аристотелевское

— то, что возвещает о себе, — собственно смысловое) и бытия-для-иного (возвещающее о себе как весть о себе — феномен, явление — собственно эстетическое). Именно открытием этой оппозиции сущее обретает статус сущего. Сущее и есть неуловимо-точечное единство полюсов оппозиции бытия-для-себя и бытия-для-иного, как непосредственность (т. е. необоснованность, невозможность) присутствия того, что возвещает о себе, в своей вести. Сущее — это озадачивающее, то, что взывает именно к разуму ( «ибо, — говорит Аристотель, — и теперь и прежде удивление побуждает людей философствовать» (Метафизика, I. 2, 982b 10-15) [1:69]), и вне тематической апелляции к разуму не может утвердить себя как сущее.

Поскольку миф (как сказ, как story-telling) не знает своего адресата, миф не знает сущего как точечного