543-

определенный горизонт возможностей, актуализируемых в речи и в вербальных видах творчества, прежде всего в поэзии.

Речь

Речь — индивидуальная, ситуативная деятельность, в которой реализуются кодифицированные в языке нормы и правила; способ репрезентации и выражения смысловых концептов.

Знаковая система

Знаковая система — вербальные способы обозначения, способ замещения одного объекта другим (знаком), репрезентирующего в акте семиозиса значение и обладающего многослойностью — от семантических примитивов до конвенциональных искусственных знаков. Взаимоотношения между знаками изучаются синтактикой; отношение между знаком и значением — семантикой; акт порождения и употребления знаков — прагматикой.

Символические формы

Символические формы — вербальные и невербальные способы репрезентации мира, которые представ-

575

лены в мифе, языке и других формах объективации культуры; обладают многослойностью и смысловой полисемантичностью сами по себе и тем более в актах порождения, межличностной коммуникации, интерпретации и понимания.

Дискурс

Дискурс — последовательность совершаемых в языке коммуникативных, в том числе речевых, актов; сверхфразовые речевые конструкции с определенной лексикой, семантикой и синтаксисом, выражающихся в актуальных коммуникативных актах, речи и текстах и обладающих связностью и смысловой целостностью.

Огурцов А.П.

МОЛЧАНИЕ — ПАУЗА (к позиции 5.1)

М. — п. — фундаментальный момент членения речи на осмысленные сегменты, делающий речь разумной и связанной. М. — п. можно рассматривать как особый способ говорения, ибо из глубин молчания-безмолвия рождаются и речь и мысль. М. — п. стоит в преддверии любой речи, оно же ее завершает, как бы являясь сигнификатом безмолвного голоса бытия. Характерная особенность «красноречивости» М. — п. — 78 определений в словаре русских эпитетов, от холодного, тяжелого, зловещего, мрачного, гнетущего, могильного, до бездонного, благоговейного, величественного, таинственного.

С одной стороны, М. — п. осознается по принципу противопоставления звучащей речи, являясь одним из полюсов дихотомии молчание/речь, с другой стороны, с древнейших времен М. — п. придавался особый, сакральный смысл порождающего истока, несопоставимого по своей значимости с «обыденностью» речевого действия. Противопоставление сакральное/профанное позволяет построить своеобразную иерархию смыслов «молчания», убывающую по степени онтологической напряженности каждой из представленных ступеней:

1.Сакральное М. — п. как бытийный исток всего сущего. Это нечто непостижимое, невыразимое, трансцендентное. Характерный пример подобного понимания М. — п. — первое лицо христианской Троицы

—Бог-Отец — безмолвная основа бытия;

2.М. — п., как сосредоточенное усилие ума, как «безмолвный разговор души с самой собой» (Платон), как афоническое говорение, стоящее в преддверии вербализации;

3.М. — п. как неспособность (немота) или нежелание говорить, как выразительный «говорящий» красноречивый жест, как наполненное глубоким смыслом умение держать паузу.

По-видимому, одним из первых фактов институализации в культуре феномена М. — п. можно считать легендарный орфико-пифагорейский «орден», в котором, по словам Диогена Лаэртского, ученики Пифагора «пять лет проводили в молчании, только внимая его (Пифагора. — А.Г.) речам, но не видя его, пока не проходили испытания; и лишь затем они допускались в его жилище и к его лицезрению» [4:335]. Можно сказать, что это свидетельство текстуально легализует ритуальность М. — п. как символическую приближенность к глубинам тайны и смысла. М. — п. позволяет достичь того уровня сосредоточенности,

который «открывает» сокровенный смысл произносимого учителем.

Краткую, но очень емкую характеристику значимости М. — п. для двух эпох европейской культуры предлагает С.С. Аверинцев: «Здесь уместно вспомнить роль идеи молчания в самых разных доктринах эпохи, ознаменовавшей конец Античности и начало Средневековья. Упомянем молчание как первую мысль Глубины в системе эонов у гностика Валентина; слова Природы у Плотина: «Не вопрошать меня должно, а разуметь самому в молчании, как и я молчу и не имею обыкновения говорить» [Enneades. III, 8, 4]; формулу

544-

одного синкретического текста: «Молчание — символ Бога живого» [Papirus Magica Parisiensis. I, 559]; изречение неоплатоника Прокла: «Логосу должно предшествовать молчание, в котором он укоренен» [Prodi De philosophia Chaldaica. С. 4 Jahn]; наконец, выработанное христианской аскетикой учение об «исихии» как и аскетическую практику «молчальничества» в самом буквальном смысле. Григорий Назинзин хотел воздать Богу как абсолютному бытию «безмолвствующее славословие» (<) [Gregorii Nazianzeni hymnus. 29. — PG 37, col 507]. Перед нами первостепенный историко-культурный символ. В присутствии «молчания» речи приходится почтительно потесниться. «Мы погружаемся во мрак, который выше ума, — говорит Псевдо-Ареопагит, — и здесь обретаем уже не краткословие, а полную бессловесность...» [Περί μυστικής θεολογίας, 3, 1032-1033]» [1:55].

Бл. Августин, затративший огромные усилия на осмысление «афонического» говорения как особого состояния человеческой души, связывает парадоксальность М. — п. с парадоксальностью времени, с его членяще-соединяющей и исчисляющей особенностью: «Ну а когда мы измеряем молчание и говорим, что это-де молчание длилось столько же, сколько и этот вот звук, то разве мысленно мы не измеряем этот звук, хотя бы он и не раздавался в воздухе, и таким образом определяем, сколь долго длилось молчание? Молча мы произносим в уме стихотворение или любую другую речь; мы сообщаем об их размерах, о занятых ими промежутках времени, как если бы мы их произносили вслух» [ Confess. 11, XXVII, 36]. Пространственновременную проекцию

576

метафорического «определения» молчания вслед за Августином через века подхватывает Паскаль: «Вечное молчание бесконечных пространств меня ужасает».

М. — п. занимает значимое место в творчестве Хайдеггера, который рассматривает его как сущностную возможность речи, имеющую собственный экзистенциальный фундамент. «Кто никогда ничего не говорил, не способен в данный момент и молчать. Только в настоящей речи возможно собственное молчание. Чтобы суметь молчать, присутствие должно иметь, что сказать, т. е. располагать собственной и богатой разомкнутостью самого себя... Умолчание как модус говорения артикулирует понятность присутствия так исходно, что из него вырастает настоящее умение слышать и прозрачное бытие-с-другими» [9:165]. В более поздней работе Хайдеггер помещает язык в М. — п.: «Язык основывается внутри молчания. Молчание — вот самое скрытое вымеривание меры. Оно блюдет меру, впервые задавая ее».

М. Мерло-Понти, анализируя речь, увидел в ней структурный момент «молчаливой сигнификативной интенции», устремленной к собственному инобытию, которое мыслится как реальность культуры в ее преломленной через индивида способности трансформировать наличные культурные формы для порождения новых. «В отличие от языка, речь-пароль — это момент, когда еще молчащая и постоянная сигнификативная интенция обнаруживает себя способной включиться в культуру, мою собственную и культуру другого, дать мне и ему форму, трансформируя смысл культурного инструментария» [6:187].

Особый онтологический смысл придается М. — п. в православной духовной практике священнобезмолвия (исихазм), где внутреннее проговаривание молитвы ориентировано на низведение ума в «сердце» — средоточие духовной жизни человека. Это состояние переживается как молчаливая личная встреча с Богом. Феофан Затворник следующим образом описывает процесс обретения «теозиса»: «На пути к живому Богообщению стоит неминуемо безмолвие, если не всегда как известный образ подвижнического жития, то всегда как состояние, в коем внутрь собранный и углубленный дух, огнем Духа Божественного, возводится к серафимской чистоте и пламенению к Богу и в Боге» [5:XXVI, npuм.4].

Отметим интересное наблюдение К.А. Богданова: «... молчанием в культуре является не то, что лишено звукового выражения, а то, что лишено непосредственного и легко узнаваемого смысла, то есть в ответ на обращение можно молча барабанить пальцами по столу» [3:100].

Особую роль играет пауза (цезура) в музыкальном процессе. Как отмечает современный исследователь музыки: «Пауза и цезура, с точки зрения акустики характеризуемые как нулевые точки, не являются нулевыми по своему музыкальному смыслу... Раз перерыв звучания (цезура, пауза) не являются перерывом музыкального процесса в его связной структурности, то мы принуждены сделать вывод: в основе музыкального процесса лежит нечто, что, отличаясь от физического звучания, является фундаментальной причиной воспринимаемой нами живой непрерывности музыкального становления в его непрерывной форме... Мы предлагаем различать две формы реального воплощения музыкального становящегося смысла.

Назовем их «звучащая» и «незвучащая» [2:168].

Наконец, очень показательна «тематизация» М. — п. в поэзии. Многие из выдающихся поэтов посвятили теме М. — п. замечательные строки, например, В.А. Жуковский в стихотворении «Невыразимое» (1819):

Сие присутствие создателя в созданье — Какой для них язык?... Горе душа летит, Все необъятное в единый вздох теснится, И лишь молчание понятно говорит.

Ф.И.Тютчев в стихотворении «Silentium» (1830):