536-

как чужого, что является моментом формирования пространства интерсубъективности.

Но у интерсубъективности есть еще один источник формирования — музыкальность Г. в широком смысле слова (мелодичность, грубость, пленительность), показывающая не только субъектную принадлежность голоса своему владельцу, но и его музыкально-интонационную обращенность к другому. Музыкальность характеризует возможность полифонии голосов, способность не только говорить (петь), но и слышать себя (а соответственно и другого) как говорящего или поющего. Тем самым музыкальность голоса — один из наиболее глубоких слоев для создания предпосылок интерсубъективности, формирования все более артикулируемого пространства коммуникации, подготовки почвы для системности языка как межиндивидуального процесса речевого взаимодействия. Невозможно петь на три Г. или вести Г. в музыкальном произведении, не предполагая и не обладая «топосом», где осуществима встреча разных Г. Сопряженность музыкального и речевого момента Г. особенно ярко проявляется в эпических произведениях, исполнение которых осуществлялось в сопровождении музыкальных инструментов и в песенном фольклоре. Речь музыки и музыкальность речи актуализированы животворящей «энергией» Г.

Энергийно-смысловое оформление Г. исходно нерасчлененной стихии звука играет ключевую роль в номинализации. Процесс наделения вещи именем — прямое именование, связанное с взаимоинтенциональностью акта полагания звукового знака (слово) и его значения. В этой функции знакосимволического преображения звуковой слитности мира, проявления телесного способа репрезентации внетелесного Г. ока-

зывается внутримирным присутствием неотмирности смысла.

1.Историко-философская эволюция представлений о голосе

Для Демокрита Г. — материальная субстанция, состоящая из атомов. «Демокрит, а затем Эпикур говорят, что голос состоит из неделимых тел, и называют его — воспользуюсь их собственными словами — ρεύμα ατόμων («поток атомов»). (Геллий. Аттические ночи. V, 15). «Демокрит говорит, что и воздух раздробляется на подобные по форме частицы, которые катятся вместе с частицами голоса» {Аэций. IV, 19, 3).

Платон связывает Г. с процессуальностью речи, с выражающей способностью Г.: «У нас ведь есть двоякий род выражения бытия с помощью голоса... Один называется именем, другой — глаголом. Обозначение действий мы называем глаголом. Обозначение с помощью голоса, относящиеся к тому, что производит действие, мы называем именем» {Софист. 262а). Живое звучание Г. противопоставляется мышлению как безмолвной беседе души с самой собой: «Не есть ли мысль и речь одно и то же, за исключением лишь того, что происходящая внутри души беззвучная беседа ее с самой собой и называется у нас мышлением. Поток же звуков, идущий из души через уста, назван речью» ( Софист. 263е). Г. наряду со слухом обладает еще и космологическим значением как упорядочивающее начало круговращений души: «...мы должны, подражая безупречным круговращениям бога, упорядочить непостоянные круговращения внутри нас. О голосе и слухе должно сказать то же самое — они дарованы богами по тем же причинам и с такой же целью» (Тимей. 47с).

По Аристотелю, Г. связан со способностью одушевленного существа производить означающие звуки, соответствующие определенному представлению: «Что же касается голоса, то это звук, издаваемый одушевленным существом: ведь ни один неодушевленный предмет не обладает голосом, а говорят об их голосе только по уподоблению... Голос, таким образом, — это удар, который производится воздухом, вдыхаемым душой ... необходимо, чтобы ударяющее было одушевленным существом и чтобы звук сопровождался каким-нибудь представлением. Ведь именно голос есть звук, что-то означающий...» (Аристотель. De anima. 420b).

Представления Платона и Аристотеля о Г. как об означающем акте звукового манифестирования состояния души оказались парадигмальной рамкой для разработки дальнейших представлений о Г. Следующий шаг сделали стоики, обратившие внимание на принципиальное разделение прежде единого λoγος на сло-

569

во внутреннее (λoγος ενδιαθετος) и слово произнесенное (λoγος προφορικoς). Внутренне слово сокровенно связано с Г. всеобщего логоса (« ...не мне, но логосу внимая, мудро признать, что все едино». Гераклит), а произнесенное — со звучащей в голосе речью. Последнее позволило перевести рассмотрение речи из логической в лингво-грамматическую плоскость. Этот переход/перевод, представлен у стоиков в виде проблемы идеальности «лектон».

Соотношение звук/Г. Лукреций построил в виде родовидового, в котором звук оказывается родом по отношению к свой конкретизации в Г. как виде:

Ибо и голос, и звук непременно должны быть телесны, Если способны они приводить наши чувства в движенье... Голоса грубость всегда порождается грубостью самых Звука начал основных, а от гладкости гладкость зависит.

Лукреций. О природе вещей. IV, 524-614.

Псевдо-Эвклид, рассматривая Г., обнаруживает в нем двойственную структуру движения — музыкальную и речевую: «Его движение бывает двоякое: одно называется сплошным и разговорным, другое интервальным и мелодическим. Сплошное движение голоса делает повышение и понижение неявственно, нигде не останавливаясь, пока не прекратится; интервальное движение происходит обратно сплошному: оно

537-

допускает задержки и промежутки между ними. Те и другие идут вперемежку» [20:529].

Августин сосредоточил свое внимание на знаковой функции звуков человеческого Г. («Об учителе», «О количестве души»). Но одна из главных проблем, волновавшая Августина на протяжении всего творчества,

— сопряженность человеческого Г. в его молитвенно-исповедальной обращенности к Всевышнему и Г. Бога Слова в его обращенности к человеку («Исповедь»). В частности: «Все аффекты нашего духа при [всем] своем различии имеют собственные формы (modos) в голосе и пении, тождественностью которых — неизвестно какою тайною — они возбуждаются» (Исповедь. X, 33).

Абеляр анализировал Г. в составе звучащей речи как значимый момент сигнификации и смысловой связности речи: «Поэтому, как они справедливо утверждают, Аристотель и сказал: я имею в виду речь (oratio), произнесенную голосом, то есть ту самую меру напряжения, создающегося с помощью воздуха, наделяемого субъектностью (aer subiectus), относя имя рода к основанию, а имя вида к случайному» [1:117].

Г. Лейбниц представлял Г. как единство смыслового и звуко-тонового образования, служащее целям социального общения: «Надо принять также во внимание, что можно было бы разговаривать, т. e заставить понимать себя с помощью звуков рта, и без образования членораздельных звуков, если бы пользоваться

для этой цели музыкальными тонами [18:275].

Исключительная по глубине и цельности охвата рассматриваемого предмета характеристика Г. дана в произведениях В. Гумбольдта. Многие его формулировки до сих пор являются бесценным багажом разнообразных реалий языка. Рассматривая язык как преодоление έργον (результат деятельности) через ενεργεία (актуализированная сущность) в единстве их δυναμις (движущая сила речевого акта), Гумбольдт связывает в Г. моменты произнесения и слышания говоримого: «Эта особенность звука, отличающая его от любых других чувственных восприятий, покоится явно на том, что ухо (в отличие от других органов чувств) через посредство звучащего голоса получает впечатление настоящего действия, возникающего внутри живого существа. Причем в членораздельном звуке проявляет себя мыслящая сущность, а в нечленораздельном — чувствующая... Интеллектуальная устремленность человека не ограничивается одним рассудком, а воздействует на всего человека, и звук голоса принимает в этом большое участие. Звук возникает в нас, как трепетный стон, и исходит из нашей груди, как дыхание самого бытия» [11:75-76].

Гегель подчеркивает момент овнешнения, перетекающий в содержательность актуализированной в Г. речи, но этот момент требует волевого усилия проявления «вовне» энергии интеллигенции: «Абстрактная телесность голоса может, правда, стать знаком для других, которые и поймут голос как такой знак; но здесь, на ступени природной души, голос не есть еще знак, порожденный свободной волей, не есть еще членораздельный язык, созданный энергией интеллигенции и воли, но только непосредственное ощущением вызванное звучание» [9:125]. В интеллигенции, вырвавшейся наружу из еще неоформленной стихии мысли, манифестируются сознание и свобода: «...некоторые из непроизвольных воплощений того, что ощущает душа, могут осуществляться, сопровождаясь сознанием и свободой. Сюда, прежде всего, относится человеческий голос, который, превращаясь в язык, перестает быть непроизвольным обнаружением души»

[9:214].

Акт овнешнения внутреннего состояния позволяет отождествить Э. Гуссерлю Г. с мышлением вслух в эйдетичности своей идеально-смысловой природы. Гуссерль в акте феноменологической редукции стремится элиминировать все, что относится к стилистике Г., к его индивидуально-акустической выразительности. В трактовке Ж. Деррида гуссерлевское понимание Г. так же трансцендентально, как и сознание: «Ибо phone не в звуковой субстанции или в физическом голосе, не

570

в теле речи в мире, которую Гуссерль признает как подлинную родственность логосу вообще, но в голосе феноменологически взятом, в речи в ее трансцендентальной плоти, в дыхании, интенциональном оживлении, которое превращает тело мира в плоть, создает из Körper — Leib, geistige Leiblichkeit (из тела плоть, духовную телесность). Феноменологический голос и был этой духовной плотью, что продолжает говорить и быть для себя настоящей — слушать себя — в отсутствии мира. Конечно, то, что соответствует Г., соответствует языку слов, языку, конституированному единствами ... соединяющему означаемое понятие с означающей «фонической совокупностью» [12:27].

Перенесение основной значимости Г. в экспликативный план позволяет проводить феноменологический анализ Г. как одной из структур самосознания. «Именно всеобщность de jure и в силу своей структуры диктует то, что никакое сознание невозможно без голоса. Г. есть бытие, которое обнаруживает свое самоприсутствие в форме всеобщности как со-знание, голос есть сознание». [12:106]. В дальнейшем Деррида возвращается к идее Г. как сознания в работе «О грамматологии», разрабатывая собственную концепцию о соотношении речи и письменности (см.: Буква, II).

По-другому подходит к отождествлению Г. и сознания М.М. Бахтин. В работе « Проблемы поэтики Достоевского» он рассуждает о полифонии со-бытийной картины мира, в которой каждый Г. — сознание персоналистичен, но это не мешает его включенности в грандиозную симфонию бытия. «Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, подлинная полифония полноценных голосов действительно является основною особенностью романов Достоевского» [4:6]. «...Через это воплощенное конкретное сознание в живом голосе цельного человека логический ряд приобщается единству изображаемого события» [4:10].

Для М. Хайдеггера человек может лишь взывать к «голосу бытия», который изначально афоничен,

538-

безмолвен и беззвучен. «Мысль, послушная голосу бытия, ищет ему слово, в котором скажется истина бытия. Только когда речь исторического человека возникает из этого слова, она весома. А когда она весома, ей обещано обеспечение беззвучного голоса потаенных источников» [34:40]. В своей основной работе М. Хайдеггер косвенно характеризует голос как языковой индекс: «Языковой индекс принадлежащего к речи оповещения о расположенном бытии-в лежит в тоне, модуляции, в темпе речи, «в манере говорить» [33:162]. Однако стоит учесть, что в подготовительной работе Хайдеггер характеризует Г. как «лишенное слышания «только прислушивание», представляющее собой оп-

ределенную привативную модификацию слушания и понимания» [35:281].

Э. Кассирер в работе «Философия символических форм» рассматривает естественный язык как проявление способности человека к символизации. Символизирующая функция Г. в этом плане очевидна, ибо через голос происходит актуальное символизирование окружающей действительности.

Принимая используемое в психолингвистике разделение речи на внутреннюю и звучащую, можно подчеркнуть, что внутренняя речь оказывается близка мышлению (экпликативный план), а звучащая — коммуникации (экспрессивный и апеллятивный планы). Согласно Л .С. Выготскому и A.A. Леонтьеву, процесс порождения речи представляет собой ряд последовательно сменяющих друг друга этапов — интенция, мотивация, внутреннее программирование, реализация. Логично было бы связать Г. только с последним этапом реализации речи, но в работах А.Н. Соколова было показано, что в процессе внутренней речи обнаруживаются скрытые артикуляции, т. е. Г. представлен во внутренней речи без своей материальнозвуковой оболочки. Внешняя речь обретает звуковую «телесную» оболочку, представленную Г., в котором компоненты речи находятся в единстве материально-звуковой и идеально-смысловой. Чужой «внешний» Г. всегда озвучен в моей внутренней речи, он одновременно и мой и чужой.

Экспрессивный и апеллятивный планы (К. Бюлер, Н.С. Трубецкой, Р. Якобсон), представленные в неартикулированом звуке Г., — предусловие экспликативного плана, но не стоит забывать, что экспрессивность и апеллятивность, отнесенные Н.С. Трубецким к области стилистики речи (в данном случае

— к стилистике Г.), невозможны вне понимания и оценки их с точки зрения смысла (экспликативности). Круг взаимосоотнесенности трех обозначенных планов замыкается — один без другого оказывается невозможным. В языке, в речи, в Г., в звуке все есть единомоментно: и экспрессия, и апелляция, и экспликация. Исследователь может занять только определенную «предпочтительную» позицию, с которой он рассматривает эту триединую целостность.

В заключение еще раз подчеркнем семантический аспект, который наиболее тесно переплетен с постепенно обнаруживающейся содержательной стороной описываемого концепта «голос» в его культурном бытии. Г. концептуален, потому что в своем звучащем бытии он представляет собой нерасторжимое единство артикулированного, «говорящего» смысла и оформленной в своей «длящести» материи звука.

«Коммуникативное варьирование тона и акцентуации описаны с достаточной полнотой, но семантичес-

571

кий, или, точнее, семиотический, ореол голоса не входит в ареал фонетических исследований. Это объяснимо. Постепенно все речевые способности и речевые действия отчуждаются от человека. По мере того, как коммуникация расширяет свои возможности за счет визуальных средств, голос «оглушается», из него уходит звук. Если глагол голосить относится к громкому крику, плачу или причитаниям, то глагол гласить уже полностью переориентирован со звука на смысл объявлений, законов и других письменных документов. Он отчужден не только от голоса, но и от человека» [3:10].

Библиография

1.Абеляр П. Тео-логические трактаты. М., 1995.

2.Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1998.

3.Арутюнова Н.Д. Наивные размышления о наивной картине языка // Язык о языке. М., 2000.

4.Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979.

5.Бондарко Л.В. Фонетическое описание языка и фонологическое описание речи. Л., 1981.

6.Бюлер К. Теория языка. Репрезентативная функция языка. М., 2000.

7.Воронин С.В. Основы фоносемантики. Л., 1982.

8.Выготский Л.C. Мышление и речь. Собр.соч. Т. 2. М., 1982.

9.Гегель Г. Энциклопедия философских наук. Т.З. Философия духа. М., 1977.

10.Голос и ритуал. Материалы конференции. М., 1995.

11.Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., 2000.

12.Деррида Ж. Голос и феномен. СПб., 1999.

13.Деррида Ж. О грамматологии. М., 2000.

14.Зиндер Л.Р. Общая фонетика. М., 1979.

15.Кодзасов С.В. Голос: свойства, функции, номинации // Язык о языке. М., 2000.

16.Крейдлин Г.Е. Голос и тон в языке и речи // Язык о языке. М., 2000.

17.Крейдлин Г.Е. Голос, голосовые признаки и оценка речи // Логический анализ языка. Язык речевых действий. М., 1994.

18.Лейбниц Г.С. Соч. Т. 2. М., 1983.