Миф о «счастливой жизни» и идея богатства: трансформация понятий

В условиях господства «американской мечты» (или псевдоамериканской мечты) в современном мире актуальным представляется социологическое осмысление мифа о «счастливой жизни» в контексте идеи богатства. Ведь именно на этом мифе строится вся архитектура вышеупомянутой мечты, и именно данная идея долгое время предполагалась возможной заменой для идеологической цельности предшествовавшего (советского) общества.

Для понимания феномена идеи богатства в контексте мифа о «счастливой жизни» мы обратимся к изысканиям Ролана Барта. Барт пишет, что мифом может стать любая информация, поскольку для определения мифа важно не его содержание, а манера, в которой совершается повествование. Из этого следует, что любую вещь или идею можно превратить в определённым образом сконструированную, удобную для индивидуального или социального восприятия форму. В этой оптике рассмотрения идея богатства как элемент мифа о счастливой жизни предстаёт формой, сложившейся вследствие простоты восприятия. Ведь принять тот факт, что тот, кто материально богат – счастлив, намного проще, чем рассуждать о том, что именно, какое условие или какие условия на самом деле сможет или смогут предоставить человеку чувство счастья. Такой миф мог сформироваться в ходе исторического процесса, и, как отмечает Барт, мифические концепты историчны и неустойчивы, поэтому история может их упразднить либо подменить, что и могло произойти в данном конкретном случае.

Но, с другой стороны, формирование мифа о счастливой жизни включено в определенные историко-культурные и социальные процессы. Рассматривая миф о счастливой жизни с точки зрения семиологии, мы концентрируемся на его языковой природе, пытаясь выявить те значения, которые и обуславливают функционирование данного мифа в языке. В данном случае нас интересует значение мифа о счастливой жизни и то, какое место занимает в нем идея богатства. Идея богатства мифологизируется, она встраивается в структуру мифа о счастливой жизни, продуцируя новые значения. Так, согласно Барту, «миф – это сообщение, определяемое в большей мере своей интенцией, чем своим буквальным смыслом» [1, c.81]. Барт напоминает, что «эта фундаментальная неоднозначность мифического сообщения имеет двоякое следствие для его значения; оно одновременно является уведомлением и констатацией факта» [1, c.82].

Миф носит императивный характер, он стремится добраться до субъекта из семиотического поля культуры: субъект социального действия испытывает силу его интенции, миф навязывает субъекту свою агрессивную двусмысленность. Так, например, миф о счастливой жизни глубоко встроен в мифологию рекламы, которая, по большому счету, основана на продаже ощущения счастья, сопричастности к «счастливой жизни» по ту сторону экрана, монитора, картинки. Вы едете в метро и видите рекламу элитного жилья: на картинке улыбающиеся люди отдыхают на крыше пентхауса. У вас возникает ощущение, что эти люди вполне довольны и наверняка счастливы, хотя вы не имеете никаких конкретных оснований для подобных заключений. Просто перед вами возникает некая идеальная картина жизни, пронизанная атмосферой «счастья».

В этом случае концепт «счастье» предстает перед воспринимающим субъектом как нечто совершенно целенаправленное, интенциональное: преследующее самого субъекта, чтобы заставить распознать совокупность мотивирующих его интенций. Концепт выступает перед субъектом и его восприятием в качестве признака некой индивидуальной истории, как доверительное сообщение и как приглашение к соучастию; это уже не концепт и не нейтральное сообщение – это настоящий, полнокровный призыв, с которым обращаются к субъекту лица и слова с рекламных щитов и проспектов. Обращение к конкретной личности здесь настолько очевидно, что кажется, будто эти люди улыбаются именно данному воспринимающему, что если субъект также будет одним из них (будет обладать этим жильем, изображенным на рекламном носителе, автомашиной, кредитом и т.п.), то субъект автоматически буду вовлечен в эту теплую атмосферу «счастья», а, следовательно, будет таким же счастливым, как и эти люди. Этот воображаемый мир возникает перед воспринимающим субъектом словно по волшебству, конституируясь в рамках «коллективной магии социального» (Леви-Стросс), и, кажется, достаточно просто найти «пропуск» в этот мир, который можно приобрести за вполне конкретные единицы человеческих денег.

Согласно Лосеву, в мифе содержится элемент «сверхъестественного» и его соотношение с «естественным» нужно понимать символически. Понятие «сверхъестественного» нельзя оставлять в стороне, поскольку через него мы подходим к пониманию мифа как чуда. [2, с.22]. Миф о богатстве как о счастливой жизни также содержит в себе элемент «сверхъестественного», поскольку что-то в нём остается неуловимым и необъяснимым, а именно такое понятие и такой повседневный концепт, как счастье. Ведь в рамках вышеупомянутого акта восприятия не даётся шанса осознать, отрефлексировать, инструментализировать, что такое «счастье» и как его можно ощутить. Это понятие создает некую отрешенность от действительности, в которой живет человек. Оно вырывает человека из обыденной жизни, трансформирует мироощущение индивида – и с этой точки зрения предстаёт инструментом разрыва чужой повседневности, вторжения, имплантации в неё изначально чуждых ей элементов.

Литература: 1.Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. – М.: «Прогресс», Универс, 1994. – с. 72-130; 2. Лосев А.Ф. Диалектика мифа // Миф, число, сущность. – М.: Мысль, 1994. – 165 с.

Горбов Влад

Донецкий государственный университет управления

(Украина, г. Донецк)