Гуляя с друзьями под кипарисами могил семьи чжоу

До чего же сегодня       ясно небо и светел день.

Чистый голос свирелей       и напевные звуки струн.

Опечален теми,       кто под сенью могильной спит,

Разве можем при этом       уходить от веселья мы?

И свободная песня       здесь творится из новых слов.

И вино зеленое       здесь рождает на лицах смех.

Ничего я не знаю       о заботах, что завтра ждут,

И уже моим чувствам       до конца отдаюсь теперь.

Читая «шаньхайцзин» — книгу гор и морей

Лето в начале,        растут деревья и травы.

Дом окружая,        сплелись тенистые ветви.

Птицы слетелись       и радуются уюту.

С ними я тоже       свою полюбил лачугу.

Поле вспахал я       и все, что нужно, посеял.

Время настало       уже читать мои книги...

Нищ переулок       вдали от колей глубоких,

Только заедет       коляска близкого друга.

Чарку приятно       весенним вином наполнить,

Овощи с грядок       собрать в моем огороде...

Дождь моросящий       с востока сюда приходит,

Ласковый ветер       в пути его провожает.

Я пробегаю       «Историю Чжоу-вана».

Снова любуюсь       картинами «Шаньхайцзина».

Так я мгновенно       вселенную постигаю...

Это не радость,        то в чем же она иначе?

Воспеваю бедных ученых

* * *

Во вселенной все сущее       обретает свою опору.

Сиротливому облаку       одному приютиться негде.

В дали, дали безвестные       в пустоте небес исчезает,

Не дождавшись до времени,       чтоб увидеть последний отблеск...

Чуть рассветное зарево       распахнет ночные туманы,

Как пернатые стаями       друг за дружкой уже летают.

Позже всех, очень медленно,       вылетает из леса птица

И задолго до вечера       возвращается в лес обратно...

В меру сил и старания       не сходя с колеи старинной,

Разве тем не обрек себя       на лишения и на голод?

А вдобавок и дружества       если более не узнаешь,

Что случится от этого       и какая нужда в печали?..

* * *

Как пронзителен холод,       когда близится вечер года.

В ветхой летней одежде       я погреться на солнце сел...

Огород мой на юге       потерял последнюю зелень.

Оголенные ветви       заполняют северный сад.

Я кувшин наклоняю,       не осталось уже ни капли,

И в очаг заглянул я,       но не видно в нем и дымка.

Лишь старинные книги       громоздятся вокруг циновки.

Опускается солнце,       а читать их всё недосуг.

Жизнь на воле без службы       не равняю с бедою чэньской,

Но в смиренности тоже       возроптать на судьбу могу.

Что же мне помогает       утешенье найти в печали?

Только память о древних,       живших в бедности мудрецах!

* * *

Ученый Чжун-вэй       любил свой нищенский дом.

Вокруг его стен       разросся густой бурьян.

Укрывшись от глаз,       знакомство с людьми прервал.

Стихи сочинять       с искусством редким умел.

И в мире затем       никто не общался с ним,

А только один       Лю Гун навещал его...

Такой человек,       и вдруг — совсем одинок?

Да лишь потому,       что мало таких, как он:

Жил сам по себе,       спокойно, без перемен —

И радость искал       не в благах, не в нищете!

В житейских делах       беспомощный был простак...

Не прочь бы и я       всегда подражать ему!