Нгуен зу все живое

Пятнадцатый день седьмой луны. Осень плачет навзрыд.

Сухие кости продрогли насквозь; на западе тускло горит

мучительный, полный тоски, холодный, сизый закат...

Вечерние ветры камыш серебрят,

и мягко шуршит золотой листопад.

Неясные тени меж тополей стелются в эти часы.

Мерцают в кронах понурых груш тяжелые капли росы...

Недаром людские сердца печалью безмерной полны.

Владения солнца, увы, холодны,

но что же сказать о мире луны?

Под пологом ночи земля черна и темен беззвездный свод.

Угрюмый сумрак закутал холмы и волны озерных вод...

О, как все живое не пожалеть, примолкнувшее в тиши!

Как страшен удел одинокой души

на дальней чужбине, в пустынной глуши!

Скитается душа-сирота в краю полночных теней,

Где благовоньями не курят, не жгут светозарных огней.

Богач гордится собой, но что же выгадал он?

Какое различье меж тем, кто учен,

и тем, кто премудрости вовсе лишен?

В пятнадцатый день мы воздвигнем алтарь во славу Того, кто спасет,

И окропим животворной водой, ниспосланной с горных высот.

Всемилостив Будда! К нему, кто тысячи тысяч простил,

Мольбу вознесем, чтоб от бед заслонил

и душу на запад без мук отпустил!

Хоть есть немало дерзостных душ, чья смелость не знает преград,

Мечтающих горы на плечи взвалить, забрать все реки подряд.

К чему же эта борьба за славу, за высшую власть?

Князьям суждено неминуемо пасть,—

никчемна их сила и жадная страсть!

Мгновенно разверзнутся хляби небес и рухнет на головы кров.

Вельможам не скрыться в людской толпе, и жребий владык суров.

Возмездье стократ тяжелей для тех, кто богатству служил.

Багряная кровь струится из жил,

в истлевших костях — нет жизненных сил.

Судьбою гонимые бобыли, изгнанники, упыри,

Безглавая нечисть, в дождливой ночи вопящая до зари,—

поймите: удача, беда — случайных событий игра.

Когда ж подойдет избавленья пора

к душе неприкаянной, чуждой добра?..

Иные блаженствуют в царстве мечты, за пологом орхидей.

Живут, как будто у феи Луны,— немало таких людей.

Но реки и горы порой взрывают мнимый покой,

И мечутся жалкие души с тоской

листвою сухой — листвою людской...

Вознесся к тучам высокий дворец, поют под мостами ручьи,

Но ваза разбита и сломан браслет, и эти хоромы — ничьи!

Здесь были веселье и блеск, чего же больше желать?

Покойный хозяин любил пировать,

но некому кости его подобрать.

Печально существовать без огней, без благовонных свечей.

В недоуменье густой родомирт, в недоуменье ручей.

Расслабились ноги давно, расслабились руки... А жаль!

Но с каждой ночью все горше печаль,

и прежняя сила вернется едва ль!

А эти, в шапках высоких и в шелке пышных одежд!..

Пылает на кисточках красная тушь — источник беды и надежд.

Вот-вот от книг мудрецов у них разорвется сума.

Ночами о Чжоу лопочет им тьма,

с рассветом по И они сходят с ума...

Чванливы они, и злобою к ним полны людские сердца.

Безвинно загубленных ими людей число растет без конца.

За тысячу им золотых не откупиться, поверь!

Давно заросла травою их дверь,

и прахом пошло богатство теперь.

Ни в прошлом, ни в будущем нет у них ни близких друзей, ни родни.

Никто не подаст им чашки воды. Презренны и нищи они.

Уныло бродит душа,— былое счастье прошло,

Грехи придавили ее тяжело,

мешает спасенью свершенное зло.

А этот безумец, ведущий войну,— свирепому тигру под стать;

Не сердце живое в груди у него — одна войсковая печать!

Рождает он бури и гром, победой себя веселя;

Под пеплом и пылью бесплодна земля,

и трупы везде устилают поля.

Но вот неудача: пронзила стрела, шальная пуля нашла.

Растерзана плоть, проливается кровь, к душе подбирается мгла...

У края каких же морей, в какой придорожной пыли

За тысячи ли от родимой земли

безвестную горстку костей погребли?

И солнце сокрылось, и ветер кричит, и скорбно глядят небеса.

На мир опускается траурный мрак, смолкают живых голоса...

Родные сюда не придут сквозь джунгли, звериной тропой,

Одни лишь осенние тучи толпой

над павшим поплачут в печали скупой.

А есть и такие, кто деньги копил, чтоб всюду прослыть богачом,

Готов недоесть, недопить, недоспать, и жизнь ему — нипочем!

Но не осталось друзей, ни даже родных — никого...

Он денег хотел, он добился всего,

и только наследников нет у него.

Когда же покинул он солнечный свет, печаль и не глянула вслед.

Богатство — облако: вот оно здесь, и вот его словно и нет!

Текли к нему деньги рекой от многого множества дел,

Когда же покинул он здешний предел —

с собой даже донга взять не сумел!

Соседи смотрели на тело его, но плакать они не могли.

Бамбуковым лыком баньяновый гроб связали — поволокли.

Лишь ветры тоскуют в полях и жалобно плачут навзрыд...

Но кто ароматы ему воскурит,

кто чашей с водою его одарит?

Иные, к почестям устремясь, предавшись безумным мечтам,

За славой отправились в город большой, остались пожизненно там,

Но годы идут и идут... И где уж по дому взгрустнуть?

Но трудно одною ученостью путь

к богатству пробить и успехом блеснуть!

Как холодно на постоялом дворе, где смерть он встретил свою!

Зачем он покинул жену и детей в далеком, милом краю?

Зарыли его кое-как, в земле уложив ничком...

Кому был он дорог или знаком

в чаду городском, кипенье людском?

Здесь многие плачут у свежих могил, и только к нему не пришли.

Томится и страждет унылая тень вдали от родимой земли.

Скорбит на чужбине душа, тоскует и стонет она.

Хотя бы свеча загорелась одна!

Но нет... Лишь луна сквозь тучи видна.

А этот в далеких и бурных морях куда-то бесстрашно плывет.

И ветры, раздув облака-паруса, уносят скитальца вперед,

но буря потопит ладью — и резвый окончится бег,

И в чреве акулы такой человек

подобье могилы отыщет навек.

Бродячий торговец плетется едва сквозь холод, и ветер, и тьму.

Бамбук коромысла за столько лет плечо намозолил ему,

а небо висело над ним, то зноем, то ливнем глуша...

По горным дорогам, к ночлегу спеша,

поныне скитается эта душа.

Иной, по несчастью, в набор угодил — и вот, зачислен в войска,

Оставил дом, покинул семью,— нет выхода из полка.

Тоскует и мается он; вот-вот попадет под арест,—

И рис из бамбуковой трубки он ест

вдали от привычных, насиженных мест.

В лихую годину людей, словно сор, метет роковая метла.

Вся разница — пуля ударит в упор, настигнет случайно стрела...

Нечистая сила вопит, и горы встают на дыбы,

И к черному небу несутся мольбы,

и больно, что нет справедливой судьбы.

Где счастье девичье, что прахом пошло, как продали дом с молотка,

И юность увяла и умерла для жизни луны и цветка?..

Под старость нет ни семьи, ни дома в сельской тиши.

Угрюмые джунгли — и те хороши

для этой загубленной, жалкой души!

Жила — и терпела мученья она; когда ж наконец умрет,

То кашу из листьев баньяна опять за гранью могилы найдет.

О женское сердце! За что тебя заточили в тюрьму?

О женское счастье! Зачем, почему

отравлено ты — не постигнуть уму!

А этот всю жизнь под мостом ночевал и спал на холодной земле,

Иссох от поста, подаянья просил, мечтал о еде и тепле.

Нам жгучая жалость о нем теперь неумолчно твердит:

Подачками жил он, забит и забыт,

и возле проезжей дороги зарыт.

А этот бедняк, ни за что ни про что попавший в застенок сырой!

В циновку труп завернули его дождливой полночной порой...

Никто не доставит семье последнюю скорбную весть,—

Одна лишь надежда печальная есть,

что в жизни другой обелят его честь!

А сколько беспомощных малых сирот! Как маются горько они!

В недоброе время, видать, родились,— остались на свете одни.

И некому их приласкать и вытереть слезы с лица.

«О-о!» Этот крик пронзает сердца...

«О-о!» Ни матери нет, ни отца!

А этот в горной реке утонул, монахами не отпет,

Тот с пальмы свалился, словно орех, и шею сломал и хребет,

а этот в колодец упал, когда оборвался канат,

А тот огнем на пожаре объят,

и вот — горит от макушки до пят...

А этим — от яда коварной змеи погибель была суждена,

А те угодили на волчьи клыки, на бивень могучий слона,

а этот детей не взрастил — и держит пред Буддой ответ.

Дурному отцу — прощения нет,

он должен брести по лестнице лет.

А этот, исхлестанный злобной судьбой, лазейке обманчивой рад,

На мост в преисподнюю смело шагнул — и нет ему ходу назад...

У всякого участь своя, несхожая с долей других,—

Но где же души бездомные их?

В каких они странах и в безднах каких?

Чей дух заблудился в дремучих кустах, на диком, чужом берегу?..

Кто в горных ущельях, над быстрым ручьем, ютится в камнях и снегу?

Кто бродит по зарослям трав, кто бродит в джунглях ночных

По козьим тропинкам, на скалах крутых,

в стенах городских, вдоль улиц пустых?..

Кто в доме прижился незримо для нас иль в пагоде Будды, в углу?

Кто бродит по храму в полуночный час, кто скорчился там, на полу?

Кто стонет, как ветер ночной, шагая сквозь бурелом,

Кто в темных полях, то ползком, то бегом,

без цели, без срока блуждает кругом.

При жизни терпели они без конца страданья, гнетущие плоть,

Мечтали наполнить впалый живот, и дрожь не могли побороть,

и спали на стылой земле, укрывшись туманом ночным,

И вот — проплывают, как облачный дым,

над здешней тропой, к воплощеньям иным.

Услышав крик петуха на заре, поспешно летят они прочь,

А лишь отпылает кровавый закат — встречают новую ночь,

несут они малых детей, бессильных ведут стариков...

Поймите! Жребий ваш тоже таков —

быть призрачным полчищем в смене веков!..

Молите же Будду, чтоб вас Он забрал в прекрасный, заоблачный край,

Своим ореолом тьму разогнал, приблизил сияющий рай,

чтоб мир на земле наступил, пришел с четырех сторон.

Да смоет Он горе! Да вытравит Он

всю ложь и неволю, все распри племен!

Мы просим Его, кто свят, вездесущ, нас, бренных и грешных, спасти,

Мы молим Его повернуть Колесо ко всем сторонам десяти.

О Тиеу Зиен! Защити! Дорогу найти помоги!

В безвыходной тьме, где не видно ни зги,

направь своим знаменем наши шаги!

Неустрашимый, великий, как мир, яви милосердье твое!

Вот палочек стук в монастырских стенах — прозренье и забытье...

И вот, все живое вокруг... Да кто же такие они,

Мужчины и женщины? Им поясни,

что скупо отмерены краткие дни.

Ведь жизнь быстротечна, как время, как сон, и все в ней —

слепая тщета,

И сказано нам: десять тысяч вещей — лишь майя, ничто, пустота.

Пусть Будду любой из людей несет в своем сердце сквозь тьму,

Сквозь муку, и горе, и страх, и тюрьму —

и станет нирвана наградой ему!

Творящий добро — слово Будды несет. Пускай это чаша с водой

Иль с рисовой кашей, которую ты принес угнетенным бедой.

Ведь говорят неспроста: бесценному слитку равна

Рубаха, что нищему в помощь дана.

Да будет ступенькою к небу она!

Вовеки блажен пришедший сюда, в себе побеждающий зло!

Любое даяние — благо, пускай оно бесконечно мало,

но станет огромным оно, коль примет его Божество.

Мы молим: пусть Будда разделит его

меж сирыми, не обойдя никого.

И мы не горюем, что все — лишь прах, что жизнь — улетающий сон.

Великий Будда заботлив и добр, могуч и всемилостив Он.

Мы славим на этой земле Того, кто вовеки таков,

Мы — племя бесчисленных учеников,

шагающих ввысь по ступеням веков.