6. Полномочия

В.А. Рясенцев, автор ряда значительных работ по проблемам предста­вительства, обратил внимание на то, что «едва ли есть еще институт граж­данского права, который породил бы такую путаную терминологию, как институт представительства. Одни и те же термины имеют разное значе­ние, причем понятия, которым они соответствуют, в науке точно еще не установлены. Особенно неясным является термин «полномочие». Он имеет несколько значений и каждое из них и поныне вызывает разногласия»¹.

В подтверждение этого вывода, ссылаясь на обширную литерату­ру, В.А. Рясенцев указал, в частности, на то, что полномочием призна­вались и наделение лица правом осуществлять деятельность от имени представляемого с непосредственным результатом для последнего, и документ, уполномочивающий другое лицо^{CDLXX CDLXXI}. Устанавливая сферу ис­пользования соответствующего понятия, одни авторы связывали пол­номочия с любыми видами представительства, а другие - только с представительством добровольным. К числу спорных относится, среди прочих, и вопрос о том, являются ли полномочия «властью» или субъ­ективным правом либо вообще правовым явлением иного порядка.

При любом взгляде на сущность полномочия его правовое значе­ние сводится к наделению одного лица возможностью выступления от имени другого.

Однако указанная возможность отлична от той, которая присуща субъективному праву как таковому^CDLXXII. Следует согласиться с теми аргу­ментами, которые обычно приводятся против отождествления полно­мочий с субъективным правом. В частности, можно сослаться на убеди­тельные возражения против конструкции «полномочие - субъективное право», которые выдвигал сам В.А. Рясенцев. Имеется в виду его указа­ние на то, что «1) полномочию не соответствует чья-либо обязанность, 2) полномочие нельзя нарушить как субъективное право, 3) полномочия не порождают права на иск»¹.

В.А. Рясенцев присоединился к позиции тех, кто выступал за то, что полномочия по своей юридической природе могут быть уложены в рамки правоспособности. Соответственно он усматривал в полномочи­ях «проявление гражданской правоспособности, которая заключается в возможности совершить действия от имени другого лица с непосредст­венными юридическими последствиями для него»^{CDLXXIII CDLXXIV}.

Думается, однако, что последняя точка зрения отнюдь не менее уязвима для критики, чем признание полномочий субъективным пра­вом. Сделанному В.А. Рясенцевым выводу может быть противопостав­лено по крайней мере то, что полномочия, в отличие от правоспособно­сти, во-первых, имеют в виду конкретные обстоятельства и лишены присущей правоспособности абстрактности; во-вторых, создаются во­лею не законодателя, а самого субъекта гражданского права; в-третьих, допускают их передачу другому (имеется в виду передоверие), что для прав, входящих в правоспособность, безусловно, исключено; в-четвертых, индивидуальны, будучи привязаны к конкретному лицу, что приводит к расхождению с одним из основных признаков правоспособности - ра­венству предоставленных всем и каждому возможностей.

Таким образом, полномочия представляют собой правовое явле­ние, не укладывающееся в двучленную формулу «правоспособность - субъективное право». Полномочия составляют нечто третье. Подробное обоснование этого третьего в виде «секундарных прав» было приведе­но, в частности, в одной из работ М.М. Агаркова, где он исследовал эти особые односторонние волеизъявления, в которых «праву одной сторо­ны соответствует не обязанность другой стороны, а только связанность ее этим правом»^CDLXXV.

Приведенное положение было подвергнуто критике со стороны

С.Н. Братуся, полагавшего, что М.М. Агарков трактует субъективное право и субъективную обязанность слишком узко^CDLXXVI. Соответственно

С.Н. Братусь предлагал признать: то, что М.М. Агарков считал секун- дарным правом, является «обычным субъективным правом, которому противостоит обычная субъективная обязанность»^CDLXXVII.

Высказанные С.Н. Братусем сомнения по поводу самостоятельно­сти категории «секундарные права» и «связанность» представляются не вполне убедительными. Достаточно обратиться к тому, что служило М.М. Агаркову основой для его вывода. Речь шла главным образом об оферте и о том, что она непосредственно порождает. Если, следуя за С.Н. Братусем, признать, что из сделанного предложения возникает у выступившего с офертой лица обязанность, отпадает надобность в ак­цепте. Он становится ненужным, поскольку и без него у акцептанта оферта порождает право, а у оферента - обязанность¹.

Все дело, очевидно, в том, что в виде общего принципа правоспо­собность, как таковая, - достаточная предпосылка для правообладания. Однако в определенных случаях необходим третий, промежуточный этап. Именно с этим связана функциональная роль того, что именуется секундарным правом.

И правоспособность, и секундарное право можно считать в равной мере связанностью. Различие состоит в том, что связанность, выражаю­щаяся в правоспособности, является абстрактной. Как таковая она выра­жает определенным образом отношения субъекта права с любым и каж­дым. А секундарное право - это тоже связанность, но только конкретная. Именно по указанной причине В.А. Рясенцев вынужден был использовать и применительно к представительству понятие «особая связанность». Имеется в виду его указание на то, что «правовое положение представ­ляемого можно было бы назвать в противоположность обязанности пра­вовой связанностью. Представляемый связан установленным им полно­мочием подобно тому, как связан своим предложением оферент, который не может воспрепятствовать вступлению с ним в договор акцептанту, от воли которого зависит принятие предложения. Представляемый не может уклониться от последствий созданных сделкой представителя действий»^{CDLXXVIII CDLXXIX}.

К сожалению, при этом все же не было обращено внимания на имеющееся принципиальное различие между абстрактной и конкретной связанностями. Применительно к представительству, по поводу которо­го высказаны соответствующие положения, возникает тот же, что и при оферте, вопрос: а нужно ли вообще особое выделение воли в виде наде­ления полномочием, если связанность, которая имеется в виду, состав­ляет элемент правоспособности?

Интерес в этой связи может представлять позиция О.С. Иоффе. Сопоставив то, что он именовал «теорией С.Н. Братуся», с названной им же «теорией М.М. Агаркова», О.С. Иоффе указал на свое присоеди­нение к первой. При этом ее смысл он усматривал в необходимости «различать два понятия: 1) правоспособность как абстрактное или сум­марное выражение способности обладать предусмотренными законом правами и обязанностями; 2) субъективное право как меру возможного или дозволенного поведения, как всякое проявление правоспособно- сти»¹. При всем этом в результате проведенного им анализа соответст­вующих правовых категорий О.С. Иоффе пришел к выводу о необходи­мости выделения все же трех понятий: помимо правоспособности и субъективного права также того, что составляет «промежуточное звено между правосубъектностью и субъективным правом»^{CDLXXX CDLXXXI}. И здесь уже его взгляды совпали фактически с тем, что утверждал М.М. Агарков.

На примере представительства, пожалуй, легче всего обосновать необходимость существования «третьего». Так, элементом правоспо­собности является закрепленная за каждым гражданином или юридиче­ским лицом возможность совершать юридически значимые действия лично или через представителей. Действиями представителя у довери­теля создаются субъективные права и обязанности по отношению к третьим лицам. Однако для того, чтобы такой результат действительно наступил, как раз и необходимо «промежуточное звено», роль которого выполняет полномочие, создающее столь необходимую связанность.

Хотя, как уже отмечалось, для придания юридической силы действи­ям представителя необходима в конечном счете двойная воля - и пред­ставляемого, и представителя, воля последнего вторична. Она приобрета­ет правовое значение в силу того, что предполагается соответствующей полномочиям, имеющимся у представителя, которые, в свою очередь, порождены исключительно волей представляемого. А это как раз и объ­ясняет, почему отсутствие полномочий у представителя может рассмат­риваться как порок собственной воли представляемого.

Устранить отмеченный порок представляемое лицо (а в случае, ко­гда представляемого с представителем связывает договор поручения, выступающий в этой роли доверитель) может, прибегнув все к тому же известному со времен римского права гаййаЬйю, - тому, что является последующим одобрением сделки представляемым. Посвященная этому ст. 183 ГК предусматривает, что такое «последующее одобрение» зад­ним числом создает, изменяет и прекращает для представляемого граж­данские права и обязанности по сделке с момента ее совершения.

При этом термин «одобрение сделки» является условным. Пред­ставляемый не может считаться одобрившим сделку хотя бы потому, что отнюдь не требуется его ознакомления с ее содержанием. Единст­венное последствие того, что именуется «одобрением», сводится к соз­данию тех же последствий в виде возникновения и прав и обязанностей между представляемым и третьим лицом, какие наступили бы, будь у представителя необходимые и достаточные полномочия к моменту со­вершения сделки. Одобривший сделку представляемый по своему пра­вовому положению все же ничем не отличается от того, кто заблаговре­менно наделяет представителя такими достаточными полномочиями. Из этого вытекает, что «одобрение» отнюдь не лишает представляемого права оспорить впоследствии сделку по любому, предусмотренному зако­ном основанию, кроме одного - отсутствию полномочий у представителя.

И это потому, что указанный порок сделки устранен ее «одобрением».

Статья 183 ГК оставляет открытым вопрос о способе, которым должно осуществляться гаНЬаЫю. На практике, наряду с прямым заяв­лением представляемого на этот счет, широко применяется придание правовой силы различным, совершенным представляемым конклюдент­ным действиям^CDLXXXII. Наибольшее распространение имеет подтверждение полномочий уже совершившего сделку представителя тем, что пред­ставляемый все же исполняет возникшие из этой сделки обязанности. По своей природе подтверждение полномочий - одностороннее дейст­вие, не нуждающееся для порождения соответствующих последствий в выражении согласия со стороны поверенного (представителя). При этом независимо от формы, которую оно принимает, последующее одобре­ние сделки является безотзывным^CDLXXXIII.

Правовое значение гаНкаЫйо, таким образом, состоит в исцелении обнаруженного недостатка сделки - отсутствие необходимых полномочий у заключившего ее представителя. Если представляемый не использует этот способ, сделка не может быть признана способной установить юриди­ческую связь доверителя (представляемого) с третьим лицом. Тем самым подтверждается, что негативные результаты отсутствия полномочий у поверенного (представляемого) падут прежде всего на третье лицо. Что­бы защитить интересы последнего, законодательство во многих странах, о чем свидетельствуют отчасти и приведенные выше соответствующие на этот счет ссылки, предусматривает специальные гарантии.

В РСФСР законодательные акты - предшественники действующе­го Кодекса - указанного вопроса не решали. Этот явный пробел стре­мится восполнить новый ГК (имеется в виду его ст. 183). При формули­ровании соответствующей нормы, естественно, учитывался опыт доре­волюционной России, а равно и других стран. Однако, как представля­ется, есть основания полагать, что избранное Кодексом решение все же не во всем является оптимальным.

По общему правилу законодатель в подобных случаях использует один из двух вариантов. При одном варианте все сводится к возложе­нию на представителя, заключившего сделку (договор) без полномочий, обязанности возместить третьему лицу - потерпевшей стороне возник­шие у нее по этой причине убытки. Имеются в виду в подобных случаях прежде всего «негативные убытки» - те, которые произошли от самого факта несовершения сделки.

При другом варианте на представителя, не имеющего полномочий, возлагается обязанность самому исполнить незаключенную сделку. Тем самым речь прежде всего идет снова об определенной фикции: предпо­лагается, хотя это заведомо не так, что представитель, действовавший без полномочий, выразил свою волю совершить сделку с третьим лицом от собственного имени.

Гражданский кодекс РФ избрал именно этот вариант. Соответст­венно п. 1 ст. 183 предусмотрел, что в подобных случаях - при отсутст­вии или при превышении полномочий у представителя действовать от имени другого - сделка считается заключенной от имени и в интересах того, кто ее совершил (представителя), если только другое лицо (пред­ставляемый) впоследствии прямо не одобрит данную сделку.

Приведенное решение вызывает определенные сомнения главным образом по той причине, что соответствующая норма является императив­ной. Это означает, что предусмотренное ею последствие наступает незави­симо не только от воли представителя, но и от воли самого третьего лица. Между тем нередко для последнего имеет значение не только содержание заключенного договора, но и то, с кем именно договор заключен, в частно­сти каковы финансовые и иные возможности будущего контрагента (са­мый простой пример - договор по поводу гастролей, подписанный пред­ставителем актера). Таким образом, создана ситуация, при которой бук­вальное толкование приведенной нормы - договор признается заключен­ным независимо от воли третьего лица - вступит в противоречие с одним из основных принципов гражданского права - свободой договоров.

К этому можно добавить и сомнения по поводу отсутствия в ст. 183 ГК каких-либо указаний относительно права третьего лица тре­бовать возмещения причиненных убытков.

Не совсем удачной редакцией рассматриваемой нормы можно объ­яснить то, что она используется исключительно для подтверждения обоснованности требований представляемого - признать сделку, со­вершенную представителем, недействительной (незаключенной) по причине отсутствия необходимых полномочий у представителя¹.

Между тем более обоснованным кажется иное решение. Речь идет о том, что на случай отсутствия одобрения представляемым сделки, заклю­ченной при отсутствии полномочий, будут предусмотрены два варианта: либо признание сделки не совершенной с одновременным наделением третьего лица правом на предъявление к представителю требований о возмещении убытков, причиненных тем, что сделка оказалась не состо­явшейся, либо признание представителя контрагентом третьего лица, что равнозначно существующей редакции ст. 183 ГК (имеется в виду, что сделка считается заключенной от имени и в интересах совершивше­го ее лица). При этом принципиальное значение имело бы предоставле­ние на этот последний случай права выбора между указанными вариан­тами тому участнику, которого, как уже отмечалось, есть основания считать потерпевшим, т.е. третьему лицу^{CDLXXXIV CDLXXXV}. Наделение аналогичным пра­вом представителя было бы, следовательно, необоснованным.

Один из тех редких случаев, когда все же возник в арбитражной практике вопрос о применении указанной статьи для возложения по­следствий совершения сделки без полномочий на представителя, имел место при рассмотрении дела, в котором шла речь о заключении дого­вора купли-продажи, подписанного от имени общества с ограниченной ответственностью (ООО) - покупателя - коммерческим директором. Последний не был указан в качестве органа юридического лица и вме­сте с тем не имел доверенности от ООО. Арбитражный суд со ссылкой на п. 1 ст. 183 ГК подчеркнул, что в данной ситуации стороной в сделке должен быть признан коммерческий директор. Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ, однако, не согласился с этим. Он обратил вни­мание на то, что органы юридического лица не могут рассматриваться как самостоятельные субъекты гражданского права, являясь лишь ча­стью юридического лица. Из этого Президиумом был сделан следую­щий вывод: в случаях превышения полномочий органом юридического лица при заключении сделки п. 1 ст. 183 применяться не может^CDLXXXVI.

Приведенные в этом постановлении Президиума соображения вы­зывают определенные сомнения. Если считать, что указанная статья должна действовать в интересах третьего лица, то для последнего, оче­видно, нет никакой разницы, отсутствуют ли необходимые полномочия у органа или у поверенного. Следовательно, при создавшейся ситуации были все основания применить ст. 183 ГК.

Оценивая приведенную норму Кодекса, следует учесть и то, что в определенных случаях содержащееся в ней решение все же может считаться обоснованным. Примером может служить выделенная в По­ложении о переводном и простом векселе ситуация. В ст. 8 Положения установлено, что каждый, кто подписал переводный вексель в качестве представителя лица, от имени которого он не уполномочен действовать, сам обязан по векселю. И если он уплатил по векселю, то имеет такие же права, которые имел бы тот, кто был указан в качестве представляе­мого. Аналогичные последствия предусматривает приведенное Поло­жение (имеется в виду та же его статья) на случай, когда представитель превысил имевшиеся у него полномочия. Подобное решение представ­ляется полностью соответствующим особой природе векселя.

С учетом изложенного целесообразно в предлагаемую на случай совершения юридических действий без полномочий или с их превыше­нием редакцию соответствующей нормы включить еще и указание: если иное не предусмотрено законом.

Признавая исходным для уяснения сущности полномочия то, что им создается возможность рассматривать действия представителя как дейст­вия самого представляемого, можно было бы, казалось, считать столь же обоснованным вывод а соПгапо: нет полномочия - нет и заключенной представителем сделки. Однако при этом следует учитывать, что полно­мочия как таковые адресованы третьим лицам, интересы которых при указанном решении в силу его безусловности могли бы пострадать. По этой причине законодатель, придерживаясь в целом приведенного общего принципа, в отдельных исключительных случаях вынужден принимать во внимание не только действительное наличие полномочий, но и то, как при соответствующих обстоятельствах мог и должен был это понимать адре­сат - третье лицо, с которым совершается сделка. Имеется в виду, что последнему обстоятельству может быть отдано законом предпочтение по отношению к тому, обладал ли необходимыми полномочиями представи­тель на самом деле. Указанной ситуации как раз и посвящена ст. 174 ГК. Речь в ней идет о случаях, когда полномочия лица на совершение сделки ограничены договором либо полномочия органа юридического лица - его учредительными документами, и все это по сравнению с тем, как они оп­ределены в доверенности или в законе либо как они могли считаться оче­видными из обстановки, в которой совершается сделка, при том, что со­вершивший сделку представитель либо орган вышел за пределы соответ­ствующего ограничения. Для признания сделки недействительной (тем самым незаключенной) в описанной ситуации ст. 174 ГК РФ не нужна. Подобный вывод следует из самого легального определения представи­тельства (п. 1 ст. 182 ГК), которое связывает возможность совершения одним лицом действий от имени другого именно с наличием полномочий.

Однако в целях обеспечения устойчивости оборота в Кодекс была включена ст. 174 (п. 1) ГК. Она направлена на сужение негативного для третьего лица действия приведенного правила. Этой статьей признана возможность оспаривания представляемым сделки в описанной ситуации только при непременном условии: третье лицо (другая сторона в сделке) знало или должно было знать о соответствующих ограничениях и тем самым о действительно существовавших у представителя полномочиях.

Специальная ситуация, совпадающая с той, которой посвящена ст. 174 ГК, выделена и в п. 3 ст. 1044 ГК. Соответствующая норма ис­ключает для тех, кого Кодекс именует «товарищами» (речь идет о сторо­нах в договоре простого товарищества), возможность ссылаться в отно­шениях с третьими лицами на ограничения прав того из них, кто совер­шил сделку по ведению общих дел товарищей. Исключение установле­но в силу этой нормы для случая, когда товарищи смогут доказать, что «в момент заключения сделки третье лицо знало или должно было знать о наличии таких ограничений».

Предусмотренная ст. 174 ГК возможность оспаривания сделки по тому мотиву, что лицо не только знало, но по крайней мере должно бы­ло знать о соответствующих ограничениях, позволяет установить пределы упречного поведения самого третьего лица. Соответственно, в частности, постановление Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ № 9 от 14 мая 1998 г.¹ вынесло за рамки действия указанной статьи случаи, при которых ограничения полномочий предусмотрены законом. Здесь явно проявляется общий принцип, выражающийся в недопустимости ссылки на незнание законов^{CDLXXXVII CDLXXXVIII}.

При решении вопроса о том, на кого должны возлагаться негатив­ные последствия отсутствия полномочий у представителя, могут при­ниматься во внимание и иные, кроме указанных выше, обстоятельства. Примером служит дело, возникшее в связи с перечислением банком определенной суммы в виде предварительной оплаты якобы получен­ных продуктов питания. Оплата была осуществлена на основе передан­ного неизвестным лицом банку платежного поручения, оказавшегося впоследствии подложным. Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ отменил решение нижестоящего суда, освободившего банк от ответ­ственности за произведенную им оплату. Передавая дело на новое рассмотрение нижестоящему суду, Президиум счел необходимым указать не только на то, что банк, списав денежные средства по под­ложному платежному поручению, исполнил обязательство ненадле­жащим образом, чем нарушил закон и договор, но одновременно и на другое: банк, являясь субъектом предпринимательской деятельности, осуществляет ее с определенной степенью риска, следовательно, суду необходимо рассмотреть вопрос о возложении на него ответственно­сти за риск^CDLXXXIX.

Формулируя в общем виде подобную линию в судебной практике, Пленум Высшего Арбитражного Суда РФ в постановлении от 19 апреля 1999 г. № 5 «О некоторых вопросах практики рассмотрения споров, связанных с заключением, исполнением и расторжением договоров банковского счета» признал: «Если иное не предусмотрено законом или договором, банк несет ответственность за последствия исполнения по­ручений, выданных неуполномоченными лицами, и в тех случаях, когда с использованием предусмотренных банковскими правилами и догово­ром процедур банк не мог установить факты выдачи распоряжения не­уполномоченными лицами»^CDXC.

Возложение негативных последствий совершения сделки представи­телем, при отсутствии превышения полномочий, на третье лицо, не убе­дившееся в полномочиях представителя, подразумевается и в некоторых других нормах Кодекса. Так, ст. 312 ГК наделила должника правом при исполнении им обязательства потребовать доказательств того, что испол­нение принимается самим кредитором либо управомоченным им лицом. Не ограничиваясь этим, указанная статья предусмотрела одновременно: должник «несет риск последствий непредъявления такого требования».

Вопросы, связанные с проверкой полномочий представителя, яв­ляются весьма актуальными для взаимоотношения между владельцем ценных бумаг и депозитарием, хранящим их на счете депо. Статья 7 ФЗ «О рынке ценных бумаг» устанавливает, что «депозитарий несет граж­данско-правовую ответственность за сохранность депонированных у него сертификатов ценных бумаг», а Положение о депозитарной дея­тельности в Российской Федерации, утвержденное постановлением Фе­деральной комиссии по рынку ценных бумаг 16 октября 1997 г., преду­смотрело обязанность депозитария «возместить клиенту... убытки, при­чиненные последнему в случае неисполнения или ненадлежащего ис­полнения. обязанностей по депозитарному договору, если не будет до­казано, что убытки возникли вследствие обстоятельств непреодолимой силы, умысла или грубой неосторожности клиента (депонента)». В Поло­жении при этом особо выделена лежащая на депозитарии обязанность «со­вершать операции с ценными бумагами клиентов (депонентов) только по поручению этих клиентов (депонентов) или уполномоченных ими лиц».

В связи с тем, что списание средств со счета депо производится главным образом по поручению депонента действующими на основе до­веренности лицами, возникает вопрос о пределах действия приведенных норм применительно к ситуациям, при которых списание со счета депо­нента производилось по требованию тех, кого он в действительности не наделил необходимыми полномочиями. При этом во всех случаях учи­тываются лежащие на депозитарии обязанности «совершать операции с ценными бумагами клиентов (депонентов) только по поручению этих клиентов (депонентов) или уполномоченных ими лиц» (п. 5.1 указанного Положения).

Примером позиции арбитражных судов при разрешении подобных споров могут служить два дела.

В первом из них (№ 3671/97) постановление Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ содержало следующие указания: осуществляя депозитарное обслуживание, банк должен был действовать заботливо и осмотрительно и включать в свой регламент обслуживания такие усло­вия, которые препятствовали бы возможности выполнения поддельного поручения на списание. Одновременно в постановлении было преду­смотрено, что банк-депозитарий «является субъектом предпринима­тельской деятельности» и, следовательно, осуществляет ее с определен­ной степенью риска. По этой причине он в силу ст. 401 ГК РФ должен нести ответственность за свой риск.

В другом деле держатель реестра на основании передаточного рас­поряжения, подписанного руководителем брокерской фирмы, произвел списание с ее депозитарного счета, не убедившись в полномочиях лица, подписавшего передаточное распоряжение. Президиум Высшего Ар­битражного Суда РФ обратил внимание на то, что в соответствии со ст. 312 ГК «риск последствий непредставления должником доказа­тельств, подтверждающих исполнение обязательства надлежащему ли­цу, несет должник, исполнивший обязательство»^CDXCI.