3.Поэзия традиционных ориентиров

шестидесятников весьма ярко после долгого перерыва проявила себя в конце десятилетия Белла Ахмадулина.

Ахмадулина Изабелла Ахатовна (род. в 1937 г.) – поэт, автор книг «Струна» (1962), «Уроки музыки» (1969), «Стихи» (1975), «Метель» (1977), «Свеча» (1977), «Сны о Грузии» (1977), «Тайна» (1983) и др. Живет в Москве.

Ее обширная публикация в журнале «Знамя» (1999. – №7) напомнила, что перед читателем одна из самых талантливых женщин-поэтов нынешнего времени (в середине 90-х Б. Ахмадулина издала также книгу избранного «Самые мои стихи»). Эта публикация объемом с книгу занимает изрядную часть журнального номера и состоит из новых стихов. Стихи тематически разнообразны, хотя многие написаны в одном месте – больнице. Им присуще подлинно ахмадулинское тонкое словесное письмо, порой изощренно-тонкое.

Когда о Битове...

(в строку вступает флейта)

я помышляю... (контрабас) – когда...

Здесь пауза: оставлена для Фета

отверстого рояля нагота...

Когда мне Битов, стало быть, все время...

(возбредил Бриттен, чей возбранен ритм

строке, взят до-диез неверно,

но прав) – когда мне Битов говорит

о Пушкине... (не надобно органа,

он Битову обмолвиться не даст

тем словом, чья опека и охрана

надежней, чем Жуковский и Данзас) –

Сам Пушкин... (полюбовная беседа

двух скрипок) весел, в узкий круг вошед.

Над первой скрипкой реет прядь Башмета,

удел второй пусть предрешит Башмет.

Когда со мной... (двоится ран избыток:

вонзилась в слух и в пол виолончель) –

когда со мной застолье делит Битов,

весь Пушкин – наш, и более ничей.

Нет, Битов, нет, достанет всем ревнивцам

щедрот, добытых алчностью ума.

Стенает альт. Неможется ресницам.

Лик бледен, как (вновь пауза) луна.

Младой и дерзкий опущу эпитет.

Сверг вьюгу звуков

гений «динь-динь-динь».

Согласье слез и вымысла опишет

(все стихло) Битов. Только он один.

(«Отступление о Битове»)

Ахмадулина – поэт на редкость искренний, чуждый свойственного многим шестидесятникам иронического «наигрыша» и позы. Ее традиция – частью в серебряном веке, частью в поэзии 20-х годов, но одновременно и в русской классике, которую она любит и чувствует – не «по-постмодернистски», а с настоящей глубиной.

Отсняли два новогодия,

стали досталью причин для кручин.

Март уж копит день многоводия

Алексея, что разбил свой кувшин.

Алексея звать с «ятью» надо бы,

по старинке Новый год повстречав.

То ль колдобины, то ли надолбы

нагадал мне воск, да при трех свечах.

Ляксей-с гор-вода, водяными ли

застращаешь ты меня, свят-свят-свят?

Мне сказали бы во Владимире:

хватит врать и алешки распускать.

Вот весна придет всемогущая,

под Рождественской мне не жить звездой.

Бледноликая, знай, Снегурочка:

станешь ростопель, истечешь водой.

Интересно, что Ахмадулина одна из немногих сохранила особую культуру рифмы, которая отличала когда-то шестидесятников, но позже была большинством из них утрачена. Это, например, рифма «предударная»: рифмуются не только концы слов, как обычно, но нередко их начала или середины (всемоГУщая/снеГУрочка). Для Ахмадулиной также характерна приблизительная, «пунктирная» прорифмовка слов насквозь: новогодия/многоводия, кручин/кувшин, надо бы/надолбы и др.

Когда-то имя Ахмадулиной могло звучать просто как еще одно имя в ряду шестидесятников. Поскольку печаталась она всегда нечасто, то и многим не казалась первой в этом ряду, начинавшемся обычно именами Е. Евтушенко и А. Вознесенского... Белла Ахмадулина на исходе XX века уже, по существу, женщина-классик отечественной поэзии. Она не разменивала свой талант в конъюнктурных политических играх, как Евтушенко, не ослабляла свои произведения все более безнадежными попытками неуклонно следовать за молодежной литературной модой, как Вознесенский. В то же время никто из мужчин-шестидесятников не умел искренне, как она, «любить товарищей своих», а тем более – пытаться вставать за них горой в трудные минуты, как случалось делать этой хрупкой женщине.

Лев Ошанин, один из старейших русских поэтов, издавший более 60 книг, известный лирик и песенник, в 1992 году опубликовал последний сборник «Осколки любви».

Ошанин Лев Иванович (1912–1996) – поэт, лауреат Государственной премии СССР, автор книг «Этажи» (1930), «Москва моя» (1947), «Дети разных народов» (1950), «Сто песен» (1966), «Вода бессмертия» (1976), «Пока я дышать умею...» (1985) и мн. др. Был профессором Литературного института им. А. М. Горького.

В нем человек, много повидавший и на всякое насмотревшийся за долгую свою жизнь, заговорил о том, как не новы для него, хотя, слава Богу, и хорошо забыты, многие перипетии, характерные для 90-х:

Я помню глухое голодное небо

И мамину боль, что еды никакой.

Я шел, ослепленный витринами НЭПа,

Мальчишеский локоть кусая с тоской.

Тому уже с лишним полвека. Нелепо –

Свершенья, награды легли на весы.

И что же? Я прожил от НЭПа до НЭПа

И снова не в силах купить колбасы.

Поскольку это литература (стихотворение «Жизнь»), перед нами не просто жалоба еще одного брошенного на произвол судьбы старика, которых так много было в реальности 90-х годов. Возврат на круги своя исторически и философски нелеп – он вовсе не следовал как нечто закономерное из более чем полувековой эпохи свершений, пролегшей между точками «от НЭПа до НЭПа». Но вот, в конце столетия, над головой опять нежданно «глухое голодное небо», под которым современным детям уже не поется:

Пусть всегда будет солнце,

Пусть всегда будет небо,

Пусть всегда будет мама,

Пусть всегда буду я!

Напомним, что процитированное – строки знаменитой некогда замечательной песни Льва Ошанина. Нынешние дети в подавляющем большинстве своем песни этой не только не пели, но и не слышали. Тоска у «витрин НЭПа», а не упоение жизнью и солнечным небом – таков их удел, как удел недавно прославленного и вдруг словно никому не нужного старого поэта. Между тем слово этого поэта в последней книге не раз обретает немалую силу:

Художник, не надо души и таланта,

Но правды, прошу тебя, не пожалей:

На тысячных простыйях русских рублей

Не лик мудрецов и профиль вождей –

Рисуй вездесущий оскал СПЕКУЛЯНТА.

Последняя книга Льва Ошанина, в которой есть и еще далеко не одно художественно яркое гражданственное стихотворение («Перед будущим», «Судите меня» и др.), достойно венчает его творческий и жизненный путь.

Поэт Валентин Сорокин в 90-е годы издал две книги новых стихов – «Будь со мной» (1996) и «Лицо» (1997).

Сорокин Валентин Васильевич (род. в 1936 г.) – поэт, автор книг «Ручное солнце» (1963), «За журавлиным голосом» (1972), «Признание» (1974), «Плывущий Марс» (1977), «Посреди холма» (1983) и др. Проректор Литературного института им. А. М. Горького. Живет в Москве.

В первой из них две поэмы с гражданско-политическим сюжетным разворотом: «Последняя встреча» (о беседе стареющего Сталина с патриархом православной церкви) и «Батый в Кремле» (о событиях «перестройки» и 4 октября 1993 года). Поэма «Батый в Кремле» написана вскоре после октябрьской защиты Белого дома как свежая кровоточащая рана. Тогдашние деяния властей на Москве уподоблены здесь хозяйничанью на Руси Батыя. Трагедия Родины стала темой и многих стихотворений:

Свинцовые ветры поют над страною моею,

И к нашим границам толкает дивизии Запад,

Мой Кремль ненаглядный, на площади вновь я немею,

Отбросив ползущий предательский рыночный запах.

И голосом горя кричат колокольно куранты,

А мы, закаленные в дерзком победном горниле,

Как ту Атлантиду вознесшие к небу атланты,

Россию родную на камни вчера уронили.

(«Свинцовые ветры»)

Однако Валентин Сорокин – поэт по преимуществу лирический. Лирика и составляет основное содержание обеих его книг 90-х годов. Здесь она часто несколько созерцательна, но все же в лучших стихотворениях автора энергически-проникновенна:

Зачем твои груди таятся под белой рубашкой?

Они ведь, зарею омытые, позолотели?..

К тебе пробирался я с пикой да с грубою шашкой,

Да с атомной бомбой летел в хиросимской метели.

Люби меня, чуткого, сильного, умного зверя,

Люби меня, русского витязя и стихотворца,

Скачу я, скачу я: Россия для русских – потеря,

И к русской могиле антихрист оплакивать рвется.

Ты нежностью веешь, ты веешь покоем и домом,

И все преступленья, кровавые смуты прости нам,

Бывает такое – как в зеркале нам не знакомом

Одна вдруг качнется, до боли родная, тростина.

(«Люби меня»)

Цитированное стихотворение обращено одновременно к Родине и к любимой женщине – один образ как бы обволакивает собой другой. Такая лирика «укрупняет» интимно-личную тематику, преобразует ее в тему широкого звучания...

Глеб Горбовский был когда-то одним из самых сильных поэтов-шестидесятников.

Горбовский Глеб Яковлевич (род. в 1931 г.) – поэт и прозаик, автор книг «Поиски тепла» (1960), «Тишина» (1968), «Стихотворения» (1975), «Монолог» (1977), «Первые проталины. Повести» (1984), «Звонок на рассвете. Повести» (1985), «Отражения» (1986), «Плач за окном» (1989), «Сорокоуст» (1991), «Грешные песни» (1995) и др. Живет в Петербурге.

Некоторые его произведения были необыкновенно популярны. Например, вся страна знала и пела шуточную песню «Сижу на нарах, как король на именинах...» – стилизацию под «блатную» лирику. Умел Горбовский говорить и как смелый гражданин. Например, вот так:

Он уезжает из России.

Глаза, как два лохматых рта,

глядят воинственно и сыто.

Он уезжает. Все. Черта.

– Прощай, немытая! – пожитки

летят блудливо на весы.

Он взвесил все. Его ужимки

для балагана. Для красы.

Шестидесятник даже в таком коротком фрагменте безошибочно опознается и по манере рифмовать в области корня (РосСИи / СЫто), и по публицистической заостренности темы. Только в отличие от творений некоторых сверстников Горбовского, перо которых во все времена высвистывает нужные мотивы в соответствии с меняющимися требованиями политической конъюнктуры, его стихи дышат искренностью. В заключение поэт говорит своему «спецпереселенцу» в цитированном стихотворении: «Ну что ж, смывайся, Бог с тобою! Россия, братец, не вокзал».

В настоящее время поэт Глеб Горбовский все так же независим и прям в речах. Лишний пример тому – стихи из его недавнего цикла «Покаянный свет» (Москва. – 1999. – № 7):

Вновь отпылала заря.

Смутному голосу внемлю:

«Боже, верни нам царя,

выручи русскую землю!»

Шум этой жизни и гам

я в своем сердце смиряю.

Молча к разбитым ногам

вновь кандалы примеряю.

Эта человеческая внутренняя независимость позволяет поэту возвыситься над «демократическими» и «монархическими» иллюзиями и фантазиями, которым в 90-е годы отдали дань многие изверившиеся дезориентированные люди. И то и другое «грозит погодкою промозглой стране, вкусившей блажь и чушь». Поэт же мечтает об иной России:

Блажь звездолобых краснобаев.

Чушь кровожадных леваков.

Россия? Да! Но – не любая.

А та, Святая, без оков.

Цикл «В час разлуки» (Москва. – 2000. – № 1) углубляет подобные мотивы. Подобно Ю. Кузнецову, поэт поднимает тему современного сатанизма, но в совершенно ином ключе:

В Кремле, как прежде, – сатана,

в газетах – байки или басни...

Какая страшная страна,

Хотя и нет ее прекрасней.

Только внешне может показаться, что тут просто идет игра словами. На самом деле, словами управляет мысль глобальная, притом страшная мысль:

Вот и отпали маски

И расплелись пути...

Иссякли Божьи ласки,

а дьявольские – жди.

Поэт Игорь Тюленев – автор около десяти поэтических книг, среди которых «В родительском доме», «Братина», «Небесная Россия», «На русской стороне» и др.¹

Отметить его творчество следует: интересно начав когда-то, после VIII совещания советских молодых писателей, он на протяжении 90-х годов понемногу, но ровно набирает творческую силу. Ранние его стихи привлекали внимание сочетанием непосредственности и присущей ему как автору текстовой динамики. Как здесь:

Там, где корни и пальцы

Затянуло песком,

Очень маленький мальчик

Топает босиком.

Там, где пуля не дура,

Там, где штык не берёт,

Где земелюшка бура

И никто не живет...

За последней чертою

Собираясь в полки,

Под фанерной звездою

Земляки... земляки...

А вот стихотворение «Облом» из цикла «Альфа и омега на Цепи», опубликованного на исходе 90-х годов (Наш современник. – 1999. – № 11):

Воробьям и синицам облом!

Нынче царство бомжей и ворон.

Поделили дворцы и помойки,

С четырех наступая сторон,

Захватили столицу и трон –

Да и Кремль взяли после попойки.

Батьковщина! Отчизна! Страна!

Ты родному глаголу верна,

Отчего же картавые Карлы

Твоего отхлебнули вина?

Отказалась от нас старина,

У врагов на рогах наши лавры...

И в этом стихотворении, и еще больше в некоторых других стихах 90-х годов просматриваются следы педагогического влияния на поэта его учителя по Литературному институту Юрия Кузнецову Дело это естественное и нормальное, тем более что связь с творчеством Кузнецова проявляется не механически, как у «постмодернистов», а опосредованно и не мешает развитию чисто тюленевских интонаций. Игорь Тюленев с его гражданскими стихами, с его лирикой работает в литературе, изживает некоторые стилистические неровности своего раннего творчества и продолжает вызывать искренний читательский интерес.

В конце 90-х неожиданно ушел из жизни Геннадий Касмынин².

В 1996 году журнал «Наш современник» издал его новую книгу «Гнездо перепелки».

Касмынин считал себя учеником поэта Николая Старшинова, да и являлся таковым фактически, когда учился в Литературном институте им. А.М. Горького. Ранние его стихи, по преимуществу имевшие характер личной лирики, отличались и достоинствами и недостатками, аналогичными достоинствам и недостаткам произведений Старшинова. Однако тот, будучи долгие годы главным редактором выходившего в СССР альманаха «Поэзия», активно продвигал Касмынина и других своих учеников в печать, сыграв в их творческих судьбах весьма важную роль. Известно, как искренне Касмынин был ему за это благодарен.

В 90-е годы характер творчества Г. Касмынина заметно изменился. Он оставил после себя (неожиданно погибнув от сердечной недостаточности) стихи гражданско-публицистического звучания:

Родился я и под иконой,

И под портретами вождей,

Страны Советов сын законный,

Ее мучительных идей,

Ее войны и недорода,

Великих строек и тюрьмы...

Такого не было народа,

Как вы да я, да вместе мы.

(«Природа влажных полнозвучий...»)

Народ, обманутый под эгидой «перестройки» своими сладкоголосыми лидерами, проявил, однако, огромное чувство ответственности как народ крупнейшей страны планеты, ядерной державы, и не запалил «красного петуха» гражданской войны на своей гигантской территории. Напрашивается пушкинское выражение: народ безмолвствует. До поры:

Луна пройдет положенные фазы,

И солнце не потухнет через год,

И только не могу представить фразы,

Что скажет завтра медленный народ.

Об этом я раздумывал под вечер,

Следя за угасаньем облаков,

А ночью вдруг поднялся страшный ветер...

И крыши поснимал с особняков!

(«Ветер»)

Тех, кто во имя гнусно-эгоистических интересов и амбиций верховодил искусственным развалом Отчизны, нажив на нем политические и иные капиталы, честное и смелое слово поэта клеймит презрением. Касмынин едко иронизирует:

Словцом отгородились от народа,

Элита! – не стыдясь, произнесли,

При Пушкине разделись до испода

И в гении себя произвели.

Сошлися во владениях нарпита,

Залезли на трибуну – и галдеж!

Рога стучат, и цокают копыта,

И тявкает на старших молодежь.

До драки выясняют, кто же первый,

И кто второй, и есть ли кто второй,

Хотят своей искусственною спермой

Преобразить некачественный строй.

Они хотят улучшить наше стадо,

И мы не против, если не слегка...

Найдем коров, то самое, что надо

Для каждого элитного быка.

Гражданственные интонации одухотворяют и другие лучшие касмынинские стихи 90-х годов («Гляжу с горы на ледоход...», «Полет Ивана», «Зима», «А ну-тка, Анютка, молодка...», «Прогрохотал по рельсам ливень...», «Я изменил родимым небесам...», «Окно для шагов» и др.). Поэт ушел от нас в расцвете творческих сил, явно на подъеме. Больше он не скажет ничего...