4. «Прощание с матерой» 1976

Сюжет повести строится как история с затопляемой деревней.

Строится большая ГЭС. Старинная деревня Матера обречена стать руслом искусственного водохранилища.

Под воду уйдет земля, на которой триста лет жили многие поколения. Уйдут под воду прекрасные луга, пастбища, поля плодородной земли... Уйдут под воду дорогие могилы…

Писателя до глубины души возмущает спешка, с какой людей выселяют из родных домов.

Возмущает черствость тех, кто перед затоплением прямо на глазах у жителей разрушает могилы их дедов и прадедов – в целях дезинфекции...

В спешке забывают о прекрасных памятниках деревянного зодчества... и предают их огню.

То, что было отцам и дедам позарез нужным, безжалостно выбрасывается на свалку...

Писатель охвачен волной прощальной сыновней жалости:

«Видимо, наше поколение последнее, которое своими глазами видело тот тысячелетний уклад, из которого мы вышли без малого все и каждый. Если мы не скажем о его уходе, то кто скажет?»

Жалость эта усиливается еще больше от того, что гибель Матеры увидена глазами тех, кто обречен.

Затопление ложа очередного водохранилища перерастает под пером Распутина в символический образ всемирного потопа.

Символична последняя сцена.

Катер, пытаясь добраться до Матеры, чтобы сжечь последние дома и вывести последних жителей, тычется в тумане и теряет направление.

Люди, оторвавшиеся от земли дедов и отцов, по Распутину, подобны заблудившимся в тумане. Они утеряли, как и катер, надежные жизненные ориентиры.

ЛИТЕРАТУРА

1.Недзевецкий В., Филиппов В. Русская деревенская проза / В. Недзевецкий. – М., 1999.

2.Нефагина, Г.Л. Русская проза второй половины 80-х – начала 90-х годов XX века / Г.Л. Нефагина. – Мн., 1998.

Лекция 39 василий шукшин

1929-1974

1. Общий взгляд на личность и творчество писателя

2. Шукшин-рассказчик

3. Шукшинские «чудики»

1. Общий взгляд

НА ЛИЧНОСТЬ И ТВОРЧЕСТВО ПИСАТЕЛЯ

Предварю рассказ о писателе чем-то вроде притчи, извлеченной из сказки Шукшина «До третьих петухов».

...Черти штурмуют православный монастырь. Обессиленные, готовые сдаться монахи, выходят на переговоры: «Что же вам надо? Чем от вас откупиться?»

Черти с хохотом: пусть монахи замажут на иконах лики святых и намалюют дьявольские рожи своих победителей...

Взлет Шукшина-писателя, актера и режиссера пришелся на семидесятые годы прошлого века.

Именно тогда вышли его всецело авторские фильмы «Печки-лавочки», «Калина красная» и фильм, в котором он сыграл свою последнюю роль – Они сражалась за родину».

Именно тогда вышла его книга (сборник «Характеры» из двадцати рассказов), которая стала едва ли не самым главным событием в прозе 70-х гг.

Его преждевременная смерть болью отозвалась в сердцах миллионов людей:

Хоронила Москва Шукшина,

хоронила художника, то есть

хоронила страна мужика

и активную совесть.

Он лежал под цветами на треть,

недоступный отныне.

Он свою удивленную смерть

предсказал всенародно в картине.

В каждом городе он лежал

на отвесных российских простынках.

Называлось не кинозал –

просто каждый пришел и простился.

Он сегодняшним дням – как двойник.

Когда зябко курил он чинарик,

также зябла, подняв воротник,

вся страна в поездах и на нарах.

Он хозяйственно понимал край

как дом – где березы и хвойники.

Занавесить бы черным Байкал,

словно зеркало в доме покойника.

Андрей Вознесенский

Чем объяснить неослабевающий интерес к творчеству и личности Шукшина? Будучи талантливым продолжателем традиций русской культуры, Шукшин вместе с тем совершенно уникален в своей триединой сущности актера, режиссера и писателя.

Такого синтеза в нашем искусстве еще не было.

ВИДЕОРЯД: ПОРТРЕТЫ ШУКШИНА.

Прежде всего в Шукшине привлекает его подлинность, искренность, отсутствие какой-либо наигранности, фальши. Привлекает неразрывность его слова и дела, человеческого и писательского в нем, его этики и эстетики.

Свое эстетическое кредо Шукшин сформулировал так: «НРАВСТВЕННОСТЬ ЕСТЬ ПРАВДА».

«Не надо, – говорил он, – выдумывать в угоду кому-то или чему-то. Писать без всяких «песси». И без излишних «опти». Жизнь не нуждается ни в приукрашивании, ни в очернении.

В Шукшине привлекает абсолютное неприятие внешней культуры.

Настоящая культура и жизнь основаны на ясных, простых, естественных, правдивых и добрых отношениях между людьми.

Всякие иные отношения - не культура и не жизнь.

«У меня было время и была возможность видеть красивые здания, нарядные гостиные, людей, которые непринужденно, легко входят в эти гостиные...

Я всегда смотрел и думал: «Ну, вот это, что ли, и есть та самая жизнь, так надо жить?» Но что-то противилось во мне этой красоте и этой непринужденности; пожалуй, я чувствовал, что это не непринужденность, а демонстрация непринужденности, свободы – это уже тоже, по-своему, несвобода. В доме деда была непринужденность, была свобода полная.

Есть культура, и есть культурность. Такая культурность нуждается почему-то в том, чтобы ее поминутно демонстрировали, пялили ее в глаза встречным и поперечным. Тут надо быть осторожным. А то так скоро все тети в красивых пижамах, которые в поездах, в купе, в дело и не в дело суют вам «спасибо» и «пожалуйста» и без конца говорят о Большом театре, тоже станут культурными».

«Интеллигентный человек, – размышлял он в публицистике, – это ответственное слово. Это так глубоко и серьезно, что стоило бы почаще думать именно об ответственности за это слово.

Начнем с того, что явление это – интеллигентный человек – редкое. Это – неспокойная совесть, ум, полное отсутствие голоса, когда потребуется – для созвучия – «подпеть» могучему басу сильного мира сего, горький разлад с самим собой из-за проклятого вопроса: «Что есть правда?», гордость... И – сострадание судьбе народа. Неизбежное, мучительное. Если все это в одном человеке,— он интеллигент. Но и это не все. Интеллигент знает, что интеллигентность – не самоцель».

Привлекает в Шукшине его ломоносовская упряминка, способность идти поперек потока.

Выходец из глухой провинции, великовозрастный (ему было уже 25 лет после службы на флоте), он учился в престижнейшем ГИТИСе рядом с 17-летними отпрысками разных знаменитостей. «До поры до времени я стал таить набранную силу. Подогревал в людях уверенность, что это они занимаются искусством, а не я.

...Вынырну, покажусь на поверхность, послушаю – аж страшно, ну до чего все гении – хоть завтра «Мастера и Маргариту» ставить.

Где уж нам, дуракам, чай пить, опять скроюсь.

А кто режиссером стал? Тарковский. А еще?»