Сложное предложение

Если ЭПП моделирует типовые структуры пропозиций, которые допускают бесконечное разнообразие подводимых под них ситуаций, то сложное предложение (СП) как единица второго уровня синтаксического яруса языка моделирует характер отношений между двумя пропозициями. На этом уровне уже не сами события, а именно отношения между событиями становятся тем объектом, который осознается, выделяется и получает специальное выражение в языке данного языкового коллектива.

Простому предложению сложное противостоит качественно. Описание сложных предложений стихийно строилось на других принципах, чем описание простого, и это закономерно. Но существенность различия между этими синтаксическими объектами не осознавалось и не формулировалось, пока сложное виделось как объединение простых, связанных каким-то формальным способом, за которым усматривалось то или иное отношение. Правда, еще в 20-е годы XXв. Богородицкий заговорил о СП как об особом объекте, выдвигая на первый план не «части», а целые. Но осознание СП как второй единицы синтаксиса пришло много позже (если уже пришло).

Исследование СП в России начиналось в 50-х гг., а развернулось позже, в новаторских работах Н. С. Поспелова, Л. Ю. Максимова, В. А. Белошапковой, С. Г. Ильенко и мн. др. В ходе этих работ качественная специфика СП становилась все очевидней. Но окончательно ясно, как мне кажется, это стало в связи с разными подходами к построению структурных и функциональных типологий сложных предложений.

Ни у кого уже не вызывает сомнений тот факт, что природу и тип сложного предложения определяют не строение предикативных частей, а отношения между ними. Типология СП изначально опиралась на связи и отношения между частями, которые еще слабо разграничивались между собой (об этом наглядно свидетельствует такой ряд терминов, как сочинение, подчинение, паратаксис и гипотаксис, союзная и бессоюзная связь).

Представление о союзной связи как важнейшей для русского языка развивается, все глубже осознается разнообразие скреп, разрабатывается их типология (союзы и союзные слова, различные «аналоги союзов», частицы в функции союзов и др.). Отношение между частями, т. е. пропозициями, которые представляют части СП, соединенные разными скрепами, предстает скорее как семантика и функция скреп. Но на тюркские языки, как и на другие языки Сибири, эти разработки непосредственно перенести невозможно, так как союзов и союзных скреп здесь практически нет, но используются совсем другие средства связи предикативных частей. Типы полипредикативных конструкций здесь существенно иные².

Содержательный аспект отношений, выражаемых разнообразными русскими скрепами, долго оставался в некоторой тени, эти отношения осмыслялись скорее как функция использованных скреп, нежели как первичная данность, требующая выражения. Классификации СП строилась на формальных основаниях.

Необходимость семантической, функциональной типологии СП и одновременно ее отсутствие в готовом виде в русистике я осознала лишь в конце 70-х гг., когда готовила «опросные листы» (анкеты), адресованные носителям разных языков народов Сибири, от которых мы получали потом богатый легко сопоставимый материал по всем содержательным типам полипредикативных конструкций. Под этим углом зрения русские структурные типологии совсем не годились, поскольку отношения между частями в сибирских языках выражаются совсем иначе. По получаемым от носителей этих языков материалам мы ясно видели, каквыражается в таком-то языкенекотороеотношение. Но семантической типологии, с которой можно было бы соотнести наши результаты, еще не было.

Анализ собранного тогда материала наглядно показал живую связь семантики СП с конкретными формальными средствами, а затем выявилась и ориентация функциональных типов СП на определенные типы связующих средств. В итоге мы пришли к представлению структурно-семантических типов изучаемых конструкций формулами, которые отражали двустороннюю сущность этих синтаксических знаков. Это были две скобки, из которых вторая – пустая – отображала главную часть, а первая содержала в себе символ предиката – Tv– с финальной цепочкой аффиксов, которая, собственно, и была средством связи, выражающим определенные пропозиции зависимой части, к пропозиции, выраженной главной частью³.

Семантической типологии СП, которая обещает быть единой для всех или для большинства языков земли, нет и сейчас, но я не сомневаюсь, что она возможна и будет сделана, как сделана общая типология звуков. Потребность в таком обобщении особенно ощутима, когда мы описываем конструкции разносистемных, мало изученных языков и должны оценивать семантику полипредикативных фраз, русские эквиваленты которых оцениваются прежде всего с точки зрения формального характера связи, а выражаемый ими смысл остается в тени.

В сущности, относительно четко систематизированы только темпоральные отношения, но даже множество каузальных внутри себя систематизированы еще нечетко, несмотря на наличие интересных специальных работ (Комаров, Бабалова, Теремова и др.). Яркий пример тому – туманность места уступительных предложений в каузальном комплексе, а тем более разных типов уступки внутри этого типа (например, содержательный аспект оппозиций между русскими конструкциями со скрепами хотя–несмотрянаточто–какни…⁴). А множество конструкций уступительно-заместительно-предпочтительной или качественно-предельной семантики пока вообще как система не представлены.

Сущность СП определяется тем отношением, для выражения которого его части соединены тем или иным способом. Это отношение мы обозначим символом R. Ононе называется, а только обозначается тем или иным формальным способом, иR–знак этого отношения, подлежащий интерпретации как в плане содержания, так и в плане выражения. Эта константа формирует СП, соединяя две переменные сущностиаив, за которыми стоят простые предикативные части. Тем самым задается знаковая сущность нового уровня: {а ← ← R → →в}.

В речи и текстах эта сущность предстает перед нами «одетой» в цепочки конкретных слов в определенных формах. И если данной скрепой Rмы свяжем любые правильные сегментыаив, то получим правильную фразу, выражающую данное отношение, даже если вне конситуации она покажется не интерпретируемой. Например:Мишанепошелвшколу,потомучтоеготеткарыжая. Это свидетельствует о том, что за каждой сложной фразой мы видим языковую модель, единую для фраз данного образца (я отвлекаюсь пока от неоднозначности и омонимичности скреп).

К середине 70-х гг. в русистике синтаксис СП уже сложился как отдельная лингвистическая дисциплина со своими единицами, проблемами, корпусом монографий и кругом ученых.

В исследованиях других языков нашей страны дела в этом отношении обстоят иначе. Обобщенное сопоставительно-историческое описание синтаксиса тюркских языков Н. З. Гаджиевой⁵, ориентированное на тюркские языки исламского арабо-персидского мира, давало слабую опору конкретным исследованиям живых языков народов Сибири, которые развивались в других условиях, контактировали с другими народами и языками и в аспекте синтаксиса оставались почти еще не исследованными – согласно традиции, сначала должна быть описана фонетика и морфология, а до синтаксических исследований руки еще не доходили. А многие сибирские языки не исследуются и сейчас.

Исследования синтаксиса затруднялись и отсутствием языка описания, ориентированного на структуру языков агглютинативного типа. Русские термины, направляясь на качественно отличные объекты языков существенно другого строя, значительно меняли исходный смысл. Например, русские термины «причастие», «деепричастие», «инфинитив» подразумевают существенно другие свойства обозначаемых ими форм, чем в русской традиции.

Так, термин «причастие» в грамматиках тюркских и многих других языков России подразумевает форму, выполняющую не только роль определения, в которой оно, в отличие от русского причастия, не склоняется, но и роль глагольного сказуемого как в простом предложении, так и в главной и в зависимой части СП. В роли сказуемого простого предложения оно, принимая соответствующие формы, выражает и временные, и личные, и даже модальные значения, а выступая в роли зависимого сказуемого, причастие принимает формы предикативного склонения, т. е. оформляется лично-посессивными показателями, которые выступают в качестве личных показателей зависимого сказуемого.

Русское деепричастие – неизменяемая форма приглагольной характеристики или обстоятельства времени, в алтайских же языках есть деепричастия, которые сочетаются со своим подлежащим, а нередко и спрягаются. В алтайском довольно свободно сочетаются с подлежащим деепричастия на -nи на -бай, если второе подлежащее связано с первым отношениями типа «часть – целое» а форма на -ганча, оцениваемая как деепричастие предела, не только сочетается с собственным подлежащим, но нередко принимает и личные показатели.

Выдающуюся роль в развертывании синтаксических исследований языков Сибири сыграло фундаментальное исследование якутского синтаксиса Е. И. Убрятовой, над которым она работала, в сущности, всю жизнь, изданное в 1976 г. Своим нетрадиционным подходом к этому своеобразному тюркскому языку, и в частности к его сложному предложению, Е. И. Убрятова стимулировала развертывание синтаксических исследований разных языков Сибири – тюркских, монгольских, тунгусских, а позже и уральских, и чукотско-корякских, которые интенсивно ведутся уже четверть века.

В ходе этой работы сложилось и было сформулировано довольно жесткое понимание СП как бинома, каждая из двух предикативных частей которого содержит самодостаточный предикативный узел, такой, что ни один компонент одного из предикативного узла частей не является одновременно компонентом другой. Если это требование нарушается и зависимая часть относится к подлежащему главной части, то такая конструкция называется полипредикативной, но моносубъектной. Замечу сразу, что нужно различать конструкцию и фразу: по модели почти любого сложного предложения можно построить моносубъектную фразу, но если модель моносубъектная, то разносубъектную, а еще точнее, разноподлежащную фразу по ней построить нельзя. Например, русские деепричастия всегда являются предикатами только зависимой части моносубъектных конструкций. Точно так же алтайское деепричастие на -алаи причастно-послеложная форма на –ганбойынчатоже всегда ориентируют свое действие на подлежащее главной части. Такие деепричастные обороты лишь осложняют предложения, не делая их сложными.

В итоге исследования стала ясна четкая оппозиция между двумя уровнями синтаксиса, каждый из которых имеет свою единицу – элементарное простое предложение и элементарное же сложное. Число таких единиц конечно и в принципе может и должно быть представлено закрытым списком. Такие списки уже составляются для ряда языков, но пока они носят еще предварительный характер.