Контрольные вопросы

1. Какие признаки необходимо учитывать при определении простоты / сложности предложения?

2. Какие приемы разработаны для различения предложений с однородными сказуемыми и двучастных предложений, где в одной из частей – глагольные словоформы, связанные сочинительным союзом?

3. Какую функцию можно считать общей для всех сочинительных союзов? Всегда ли выполняет данную функцию союз, соединяющий однородные глаголы-сказуемые? Проиллюстрируйте ответ примерами.

4. При каких семантических условиях не образуется сложносочиненное единство? Перечислите и охарактеризуйте все случаи, описанные автором. Приведите примеры. Какой термин предлагает Г. Ф. Гаврилова для таких предложений?

5. При каких грамматических условиях сказуемые не являются однородными? Приведите примеры.

6. Какие предложения Г. Ф. Гаврилова называет «монособытийными полипредикатными»? Чем они отличаются от моносубъектных полипредикативных?

7. Какие критерии выделяет Г. Ф. Гаврилова для определения монособытийности / полисобытийности предложения с несколькими сказуемыми при одном подлежащем?

Черемисина м. И. Об «однородных сказуемых»95

В истории науки о языке накопление знаний о простом предложении и формирование теоретических представлений о нем предшествовало осознанию сложного предложения как особой языковой единицы. Синтаксис сложного предложения сформировался как научная дисциплина, в сущности, лишь в послевоенный период. И только теперь, когда в основном уже определилось понимание обеих этих синтаксических форм, начинают обнаруживаться такие конструкции, которые по традиции отнесены к одной из этих двух сфер, но в действительности не вполне соответствуют постоянно уточняющемуся в науке пониманию собственно простого или собственно сложного предложения. Намечается как бы «третий мир» – сфера конструкций и не простых, и не сложных в собственном смысле.

Этому «третьему миру» принадлежат если не все, то многие конструкции из числа тех, которые называют «осложненными простыми предложениями». Само слово «осложненные» намекает на какую-то близость к сложным, но в чем она состоит – остается неясным. Тем более что этот термин, которого не случайно некоторые авторы вообще избегают, подразумевает очень пестрое множество существенно разных синтаксических форм. Тут и предложения, «осложненные» обращением, и предложения с вводными словами и предложениями, и конструкции с разного рода обособленными компонентами, и предложения с разными однородными членами, второстепенными или главными. Каждая из этих конструкций ставит перед наукой целый ряд проблем. Но проблемы эти очень различны, и говорить о них вместе нет смысла. Я хотела бы сейчас остановиться на одной группе вопросов, которые связаны с представлением об «однородных сказуемых», и на конструкциях, которые «осложняются» ими.

Известно, что лингвисты чехословацкой школы поставили под большое сомнение и это понятие, и оценку предложений, содержащих два и больше сказуемых, как простых. Их аргументы достаточно вески, и в работах наших ученых, например, В. А. Белошапковой, они существенно приняты во внимание. Но в силу разных причин, из которых важнейшей мне кажется то, что явление «однородности» относится к ведению синтаксиса простого, а не сложного предложения, традиционное понимание однородных сказуемых и соответствующих конструкция сохраняется в грамматических описаниях.

Эта статья не претендует на постановку и решение каких-то принципиально новых вопросов. Я хотела бы только посмотреть на эти конструкции «простого» предложения с позиций полипредикативного синтаксиса и показать, что под этим углом зрения их можно осмыслить последовательнее и глубже, – в том числе и в практике преподавания синтаксиса в вузе.

Сложное предложение традиционно определяют как конструкцию полипредикативную⁹⁶. Соответственно, простое предложение должно определяться как монопредикативное построение. И тут мы сразу сталкиваемся с противоречием: может ли быть монопредикативным то предложение, в котором два сказуемых? Но все же не будем торопиться отвечать отрицательно. Задумаемся, не может ли за двумя (или больше) сказуемыми стоять единый, общий предикативный акт?

Вероятно, это возможно. Например: «Прихожу я к ним. Одна в углу сидит плачет. Другая в другом углу ревет заливается. Деньги у них украли». Здесь во втором предложении два финитных глагола: «сидит» и «плачет» – но оба они вместе выражают единое действие. Первый выполняет своего рода вспомогательную функцию указания на то положение, в котором выполняется главное действие. В третьем предложении тоже два глагола, которые тоже описывают одно и то же действие, – второй, градационный синоним первого, усиливает его собственную экспрессию.

Так что два финитных глагола во фразе не обязательно два разных предикативных акта. Но, во-первых, именно в этих случаях у каждого глагола ясно прослеживается собственное значение, поэтому нельзя говорить, что они выполняют одну и ту же роль «члена предложения». Они разнофункциональны, т. е. не однородны. Во-вторых, случаи такого типа составляют лишь небольшую долю в общем множестве конструкций с двумя финитными формами сказуемых.

Это остающееся множество, в свою очередь, очень разнородно, и чтобы в нем разобраться, было бы разумно задать некоторые общие критерии классификации, целью которой является осмысление положения разных форм в пространстве «между простыми и сложными». Прежде всего стоит оговорить два момента, относящихся ко всем этим формам.

Первый связан с категоризацией всего данного класса форм именно как промежуточного. Ведь речь идет о конструкциях, где два сказуемых связаны с общим для них подлежащим. Такие конструкции я называю моносубъектными⁹⁷. Моносубъектные полипредикативные конструкции не являются собственно простыми в силу своей полипредикативности, о чем уже была речь. Но они не являются и собственно сложными – в силу своей моносубъектности.

Под собственно сложными конструкциями я предлагаю понимать такие, каждая часть которых содержит собственный предикативный узел – такой, что ни один компонент одного узла не является одновременно компонентом другого узла. Например: «Гости ушли, а Лиза осталась убирать посуду». Ср.: «Гости долго прощались и, наконец, ушли». Здесь подлежащее «гости» в равной мере связано со сказуемым «прощались», и со сказуемым «ушли», т. е. требование собственно сложности не выполняется.

Под этим углом зрения оказываются не собственно сложными доли предложения, традиционно оцениваемые как сложные, сложноподчиненные. Например: «Отец позвонит вам, если вернется не слишком поздно»; «Это дерево посадил мой отец, когда был школьником»; «Как бы ты ни устал, не имеешь права уходить с вахты» и др. Надо сказать, что не все модели сложных конструкций допускают моносубъектную модификацию без повторения подлежащего (в местоименной форме), например: «Так как эти данные нужны очень срочно, они должны быть переданы телеграфом».

Но какие условия делают моносубъективную реализацию (без повторения подлежащего в местоименной форме) возможной или невозможной – это особый вопрос, требующий специального исследования. А сейчас существенно другое: если построение без собственного подлежащего, ориентированное на единственное подлежащее фразы, которое ближайшим образом уже связано с другим сказуемым, мы в этих случаях оцениваем как «предикативную единицу», «часть» сложного предложения, то разве не требует от нас принцип единства критериев так же трактовать и синтаксическое построение, вводимое не подчинительным союзом, а сочинительным?

Пусть вопрос о том, сочинительный или подчинительный характер имеет связь, решается на основе качества союза – но может ли качество союза предрешать вопрос о том, является ли данная «синтаксическая субстанция» – «предикативной единицей»? Сравним: «Как бы ты ни устал, не имеешь права уходить с вахты» – сложное, а «Ты очень устал, но не имеешь права уходить с вахты» – простое, в составе которого то же самое построение уже «не предикативная единица»… А что же это такое?

У нас нет термина, которым следовало бы назвать эту конструкцию, чтобы выразить ее специфику и по сравнению с собственно сказуемым, и по сравнению с «полноценной», предикативной единицей с собственным подлежащим (ср.: «но никто не имеет права уходить с вахты»). Ведь очевидно, что это совсем не «однородное сказуемое» – сказуемое здесь только глагол, который управляет актантами (или функционально эквивалентный ему фразеологизм). Выражение «с вахты» – актант, а не сказуемое. В синтаксисе простого предложения есть понятие «состав сказуемого». В сущности, в подобных случаях и идет речь об отношениях между двумя «составами сказуемого» при одном подлежащем, а вовсе не только о самих сказуемых.

Каждый такой «состав сказуемого» описывает определенное событие, и поскольку два состава описывают, представляют разные события, то между ними, в рамках объединяющего целого, должны устанавливаться (не могут не устанавливаться) определенные содержательные отношения. Это, прежде всего, отношения во времени, а также и некоторые другие смысловые отношения – в принципе того класса, которые анализируются в синтаксисе сложного предложения. Поэтому естественно в анализе этих отношений опираться на понятийный аппарат именно этой дисциплины, ибо в синтаксисе простого предложения для таких понятий просто нет должного места. Ведь общая, «наддисциплинарная» задача науки состоит в том, чтобы глубже понять суть явлений, а не в том, чтобы только разнести их по рубрикам и «по дисциплинам», – «это ваше, а это наше».

Второй момент, который я хотела оговорить, связан с четким определением границ понятия «сказуемое» в связи с вопросом об однородности. Хотя сама грамматическая ситуация, которую я имею в виду, совершенно ясна, но недостаток терминов мешает ее четкому освещению, в результате чего в практике преподавания обнаруживаются непозволительные смешения. Дело в том, что нередко отношения «однородности» устанавливаются не между сказуемыми, а только между компонентами многочленных аналитических форм сказуемого. Поскольку же эти компоненты уже не являются «членами предложения» (не имеют таких привычных имен, как «сказуемое», «дополнение», «обстоятельство»), – а «однородность» мыслится как отношение между членами предложения, – их отношения искусственно приравниваются к отношениям сказуемых. Ср.: (1) «Все пять лет он учился и работал»; (2) «К пяти годам он уже научился читать и писать.

Если в первом случае союз «и» соотносит действительно два сказуемых, то во второй случае он соотносит две формы инфинитива, которые непосредственно зависят от финитной формы «научился». Поскольку инфинитив здесь субъектный, он рассматривается как часть сказуемого, – естественно, грамматически не равноценная целому. Эти случаи заслуживают внимания и понятийно-терминологического осмысления, но так как это не отношения между сказуемыми, с предметом этой статьи они непосредственно не соотносятся. Здесь оказываются «вынесенными за скобку» как раз те грамматические аспекты предикации, которые существенны в нашем рассуждении: наклонение и время выражаются общим, единственным финитным, обычно неполнозначным глаголом.

Теперь вернемся к оставшемуся множеству форм «с однородными сказуемыми». Мне представляется, что на шкале «относительная простота – относительная сложность» ближе к «полюсу простоты» должны располагаться построения, содержащие ряд простых сказуемых, не осложненных актантами, в том случае, если все они имеют общий зависимый член. Например: «Пассажиры ходили, сидели и лежали на палубе». Здесь наличие общего зависимого компонента, при общности подлежащего, является веским аргументом в пользу того, чтобы говорить об одной синтаксической позиции сказуемого, доминирующей над этой позицией – и «разделенной» между тремя конкретными наполнителями. Возможно, за случаями такого рода и следовало бы сохранить термин «однородные сказуемые».

Однако при отсутствии такого общего зависимого члена отсутствие при разных сказуемых собственных зависимых компонентов вряд ли может быть веским основанием для выделения этих форм. Поэтому сейчас целесообразно рассмотреть уже «общий случай». Предложения типа «Он учится и работает», т. е. «нераспространенные» моносубъектные полипредикативные конструкции (или предложения с «однородными сказуемыми») для русской речи, конечно, не характерны. Гораздо типичнее построения, где каждое из сказуемых доминирует над своей системой актантов, причем актанты одного «состава» с актантами другого «состава» никак по смыслу и грамматически не контактируют. Например: «Мы утром вышли из дому с тяжелыми рюкзаками и к вечеру едва добрели до привала». Союзом «и» соединены тут, конечно, не два сказуемых, а именно два «состава», каждый из которых описывает свое событие. От собственно сложного предложения эта конструкция отличается только тем, что оба события имеет общий «субъектный центр», представленный подлежащим. Ср.: «Мы вышли из дому с тяжелыми рюкзаками, и к вечеру многие из нас едва добрели до привала».

Вопрос о том, является ли вторая часть моносубъектной конструкции «предикативной единицей», следует, видимо, решать с учетом того, как в современной науке понимается сама предикация. Конечно, единства мнений в этом сложнейшем вопросе нет. Но все-таки, мне кажется, не будет ошибкой сказать, что основная масса синтаксистов делится по отношению к этой проблеме на две группы: одни понимают предикацию как комплексную синтаксическую категорию, базирующуюся на трех параметрах – лицо, наклонение (модальность) и время, другие исключают из этих параметров лицо и сохраняют только два – наклонение (модальность) и время⁹⁸. При этом параметр «модальность» нередко расчленяют на два: объективная модальность, передаваемая в основном средствами наклонения, и субъективная, передаваемая другими средствами.

Я отношу себя к первой группе исследователей, т. е. считаю лицо важнейшим компонентом предикативности как «сути предложения». Поэтому, в частности, я и выделяю моносубъектные конструкции в особый класс синтаксических построений, усматривая в них определенную «недостаточность» по сравнению с собственно-сложными как раз в аспекте лица. При этом, однако, я не считаю эти три параметра «рядопоженными» в структуре категории предикативности. Аспект лица противостоит в этой структуре аспекту «модальность / время» и имеет существенно иную природу. Он связан с предицированием как отношением между признаком и носителем, тогда как модальность / время связаны именно с самим признаком, с его соотнесением с моментом речи и о его оценкой относительно факта осуществления.

Но поскольку в данном случае мы говорам только о конструкциях, которые по самому определению своему моносубъектны, эти расхождения в понимании статуса категории лица не первостепенны. А признание модальности / времени в качестве определяющих параметров предикации, насколько я понимаю, можно считать всеобщим.

Поскольку понятие «однородных сказуемых» в русистике четко ограничено финитными формами, – включая сюда, конечно, и аналитические формы сказуемых, в числе которых должен быть компонент, способный «заканчивать» свободное простое предложение, – возглавляемые ими составы оказываются в этом смысле формально независимыми друг от друга. Они имеют собственные модально-временные характеристики, которые могут как совпадать, так и не совпадать. Например:

1. «Машины отъезжали от центральной усадьбы, фырча, въезжали на мост и вскоре исчезали за поворотом»; «Целый месяц весь коллектив ломал голову над этой загадкой и рассылал тревожные письма разъехавшимся участникам совещания»; «Члены оргкомитета встретятся на конференции в Баку и в личной беседе попробуют решить все эти вопросы»; «Поезжай-ка ты в деревню и привози бабушку поскорее сюда».

2. «Борщ ты съел, допивай-ка чай и беги за газетой»; «Вася вылетел вчера, сидит в Свердловске, как бы не опоздал на совещание»; «Он должен был сдать отчет позавчера, но не успевает и к понедельнику»; «На прошлой неделе они получили ордер и даже, кажется, уже въехали в новую, квартиру».

В предложениях второй группы независимость модально-временных характеристик предикаций очевидна. И так же очевидна невозможность охарактеризовать эти предложения в соответствии с тем каноном, который выработан для простых предложений. Простое предложение должно характеризоваться одним набором предикативных значений: одним временным планом, одной объективной, одной субъективной модальностью. Здесь же каждый «состав» нужно характеризовать отдельно, и мы получаем столько цепочек признаков, сколько во фразе таких звеньев.

На этом фоне и построения первой группы мы уже не имеем права характеризовать «одноактно», целиком, так как обязаны рассматривать «одинаковость» характеристик как совпадение, которого могло бы и не быть, а не как закономерное следствие из общего принципа организации. Однако фразы этой первой группы заставляют задуматься еще над одним вопросом: какие же отношения между событиями могут скрываться за совпадением форм времени и модальности?

Если мы сообщаем о двух событиях в форме одного, не простого, предложения, это автоматически означает, что между событиями устанавливается определенная связь. И, если оба события представлены как реальные, прежде всего это связь во времени, на которую могут наслаиваться некоторые другие, более сложные и глубинные зависимости. Эти два события мы не можем мыслить иначе, чем расположенными в едином пространственно-временном континууме (ср. фразу, где это требование нарушено и которая как раз и характеризует бессвязность речи «В огороде бузина, а в Киеве дядька»). Ориентироваться в этом континууме нам помогают временные координаты, соответствующие грамматическому делению «абсолютного времени»: событие совпадает с моментом речи, предшествует ему или следует за ним. Но эти координаты «сформированы» для одного события, которое нужно локализовать. Второе событие естественно связывается уже не столько о этими абсолютными координатами, сколько о относительными, центром которых становиться «базовое», «первое» событие. Ведь для такой пары существенно уже не то, в какой абсолютном плане локализовано второе событие, но то, как его время соотносится с временем первого.

Когда оба события описываются с помощью финитных форм эти соотношения не всегда получают четкое морфологическое выражение в самих этих формах. Представим себе сначала самые общие, теоретически выводимые соотношения:

1. Если событие, принимаемое за точку отсчета, локализовано в настоящем, – в «собственно-настоящем», – то предшествующее ему должно лежать в прошлом, а последующее – в будущем⁹⁹. Здесь абсолютные временные формы, не меняя, в сущности, своего значения, выражают и отношения во времени между событиями, поскольку отношение второго события к первому совпадает с его отношениями к моменту речи.

2. Если событие, принимаемое за точку отсчета, лежит в прошлом, то предшествующее ему тоже лежит в прошлом, как и одновременное с ним. Следующее за ним во времени может лежать в любом абсолютном временном плане.

3. Если событие, принимаемое за точку отсчета, лежит в будущем, то и одновременное, и последующее события тоже могут лежать только в будущем – тогда как предшествующее ему событие может лежать в любом временном плане.

С этой закономерностью естественно связан тот факт, что многие языки используют специальные глагольные формы для выражения предшествования в одном и том же временном плане: плюсквамперфект (в своем основном значении) – для предшествования в прошлом, футурум-2 – для предшествования в будущем. Поэтому ясно, что если две финитные формы в одном предложении характеризуются одним и тем же абсолютным грамматическим временем, это отнюдь не значат, что события не соотнесены во времени между собой, т. е. что грамматическое время этих сказуемых «одно и то же». «Одно и то же» только их абсолютное время, тогда как синтаксически значимо в таких конструкциях еще и относительное временное значение. Последнее выражается в русском языке с помощью аспектуальных форм, а в конструкциях рассматриваемого сейчас типа весьма значим также порядок следования частей.

Для человеческой речи вообще, видимо, характерен принцип повествования, предполагающий воспроизведение событий в естественной их последовательности, Изменение этого порядка как в связном тексте, – например, в художественном произведении, – так и в «клеточке» текста – отдельной полипредикативной фразе, – являет собою некий «прием», операцию преобразования «естественного «материала» и требует определенных сигналов – «операторов». В этой роли могут выступать определенные союзы, – например, причинный союз «потому что», закономерно сдвигающий событие-причину, во времени предшествующее событию-следствию, на второе место. Сочинительные союзы, формирующие негибкие структуры, а тем более принцип бессоюзного соположения, этой операции не разрешают.

Сказанное выше о временах можно спроецировать и на модальность, как объективную, так и субъективную. В примерах мы уже привели предложения, где один состав сказуемого характеризуется модальностью индикатива, другой – побудительной модальностью «опасения» («как бы не опоздал на совещание»). Там же был пример и на субъективную модальность, разную у разных частей. Ср. также: «Ребенок вечером сильно капризничал, как бы не заболел» / «может быть, заболевает» / «не заболел ли», где первая часть выдержана в констатирующей модальности индикатива, а вторая – выражает предположение говорящего.

Самоочевидно, что взаимосвязанные «составы» в одном предложении могут быть противопоставлены и в аспекте вариативности, т. е. категории «утверждения / отрицания», которая в известном смысле родственна категории модальности, но далеко не тождественна ей. Ср., например: «До моего возвращения учи уроки и не вздумай включать телевизор» – и «До моего прихода учи уроки и не вздумай не выучить». Во втором случае «события» настолько близки, что может возникнуть вопрос, не одно ли это событие и, соответственно, не один ли акт предикации скрывается за двумя финитными глагольными формами (ср. выше «сидит работает», «ревет заливается» – или «ревет, заливается»). Однако одно и то же событие в рамках одной фразы не может и утверждаться, и отрицаться. Объединение положительного и отрицательного суждений с близкой предметной семантикой всегда дает новый, более, сложный комплексный смысл. В данном случае это очевидно: учи – и не не выучи = выучи – это два события, соотнесенные как «действие и его жестко требуемый результат». Подведем теперь некоторые итоги сказанному.

Прежде всего, как мне кажется, проведенный анализ свидетельствует о том, что в подавляющем большинстве случаев между финитными формами, оцениваемыми как однородные сказуемые, отношений однородности не обнаруживается. Эти формы не занимают «одного и того же» синтаксического места. Им соответствуют разные синтаксические позиции, хотя в нашей терминологии пока нет для них удобных обозначений. О том, что это позиции разные, можно судить на основании того, что между этими формами устанавливаются различные смысловые и грамматические отношения, типологически близкие к тем, которые имеют место между предикативными частями сложного, – сложносочиненного и бессоюзного, – предложения.

Предложения, «осложненные» одновременным вхождением двух и более предикативных составов, замкнутых на общее для них подлежащее, нельзя уже считать и простым в собственном значении этого термина. Они не являются и сложными в собственном смысле, но они явно полипредикативны.

Части таких конструкций, которые я в этой статье называла «составами сказуемых», видимо, можно было бы называть и «предикативными единицами» – потому что так уже принято называть структурно аналогичные им построения, вводимые подчинительными союзами. Но я думаю, что было бы лучше обозначить и те, и другие, независимо от союза, каким-то специальным термином, который зафиксировал бы ту их особенность, что они не содержат в себе необходимой позиции подлежащего. Хотя в функции сказуемого (= главного предикативного члена) здесь употребляется такая форма, которая имеет обязательную подлежащную валентность, – чаще всего личный глагол, – позиция подлежащего при нем элиминирована в силу того, что эта валентность замыкается на подлежащее, уже связанное с другим сказуемым.

Как и собственно-предикативные единицы, содержащие полный предикативный узел, «предикативные составы» характеризуются всеми основными параметрами предикативности: объективной и субъективной модальностью, временем, афирмативностью. При этом значения названных параметров одного состава не предопределяются соответствующими значениями другого состава. Поэтому предложения с несколькими такими составами неправомерно характеризовать одной цепочкой признаков. Совпадение этих характеристик следует рассматривать только как частный случай.

Но характеристика в аспекте лица у таких составов закономерно общая, поскольку эти конструкции «по определению» моносубъектны.

Говоря о предложениях с несколькими предикативными составами, мы не должны смешивать их с другими случаями появления во фразах двух и более финитных сказуемостных форм. Две финитные формы могут описывать одно и то же событие – либо по схеме экспрессивного лексического или семантического повтора («ходил, ходил…»; «просил, просил…»; «плачет, заливается»), либо по схеме «положение при совершении действия + действие» («сидел писал»; «стоит разговаривает»; «лежит отдыхает»). В подобных случаях я также не вижу отношений однородности, поскольку каждая форма выполняет специфическое назначение. Но за такими конструкциями я усматриваю один предикативный акт.

Понятие «однородных сказуемых», возможно, точнее всего соответствует отношениям между финитными формами в составе ряда, который как единое целое соотносится не только с подлежащим, но и с некоторым общим зависимым компонентом («Дети и завтракают, и обедают, и ужинают в детском саду»). Но этот вопрос заслуживает специального изучения с учетом и места зависимого компонента, и его природы, и степени развернутости сказуемых, т. е. наличия при них каких-то «своих» актантов, и др.

Специального изучения заслуживают также отношения однородности между компонентами многочленных форм сказуемого.