3. Гуманизм платонова

Платоновский гуманизм неотделим от сострадания. Писатель чувствует себя матерью всех сирот и сыном всех умирающих, обостренно воспринимает чужую боль. От его произведений, по словам критика, веет «чувством молчаливой пронзительной скорби, похожей на сухие слезы... «Где бы ни жил, где бы ни скитался одинокий или забытый человек, Платонов следует за ним неотступной тенью. Автор точно боится, как бы чье-нибудь немое горе не умерло в неизвестности, не родив ответной скорби».

Один из платоновских героев «от какой-то неизвестной совести, открывшейся в душе», хочет идти по земле «встречать горе во всех селах и плакать над чужими гробами». А другой (рассказ «Бессмертие») думает о том, что «нужно постоянно, непрерывно согревать другого человека своим дыханием, держать его близко, чтобы он не мертвел, чтобы он чувствовал свою необходимость».

Человек, по Платонову, истинное чудо, никогда неразрешимая до конца загадка. Сложная, неповторимая.

Требующая для отгадки бесчисленного множества «ключей», особой гибкости и тонкости.

В каждом человеке под пластами черствости, заскорузлости есть что-то святое, чистое, сокровенное...

Задача писателя – добраться до этого «сокровенного человека».

До «живой воды» в душе каждого.

По первому впечатлению герои Платонова могут показаться грубыми и бесчувственными. Даже циничными.

«Любой человек прост и ясен лишь тогда, когда смотришь на него со стороны – безучастно... А если заглянешь в человеческую душу, то тогда нигде человеку конца не найдешь ни в серьезности, ни в легкомыслии, ни в нежности, ни в грубости...»

Неизреченная душа, по Платонову, заключена во всем живом. Поэтому чувство гуманности обращено у писателя не только к человеку, но и к «братьям нашим меньшим».

…В рассказе «Иван Великий» перед нами две линии окопов – наших и немецких. «А меж ними маленькая серая русская лошадь, израненная, изможденная до того, что скелет ее «словно прорастал наружу».

Наши бойцы, заметив беднягу, сострадают ей («Как мучается эта худоба»).

Немцы же, упражняясь в меткости, открывают по ней стрельбу из пушки.

Долго умирает русская лошадь, изводя сердца солдат.

В сумерках командир роты обращается к старшине и рядовому Ивану Владыко: надо бы поглядеть ту лошадь поближе. «Она ведь не убита и только замерла от слабости; может быть, она жива еще, и тогда ее следует оттащить на нашу сторону, подстелив под ее тело рогожи и мешки, чтобы не вредить напрасно кожу о землю».

Ночью Иван Владыко встречает возле лошади двух немцев. Лошадь еще была жива. Трудно дышала. Издавала протяжные стоны: НЕМЦЫ С ЖИВОЙ ЛОШАДИ СДИРАЛИ ШКУРУ...

4. ПОВЕСТИ «ЧЕВЕНГУР» И «КОТЛОВАН».

В ключе христианского гуманизма решает писатель и проблемы, поставленные в таких повестях, как «Чевенгур» и «Котлован». Написаны на рубеже 20-30-х гг. прошлого века, опубликованы уже в наше время.

Сквозной символ этих повестей – «паровоз со звездой впереди, едущий порожняком неизвестно куда».

А эпиграфом можно взять платоновские слова:

«Может, и социализм уже где-нибудь нечаянно получился, потому что людям уже некуда деться...»

...В уездном городе Чевенгуре обогнали медленный ход часов.

Оказались по ту сторону мечты.

Всемирной историй был объявлен конечный пункт жизни.

«Класс остаточной сволочи», т.е. все более или менее зажиточные, были отправлены в могилу.

На томе Маркса чевенгурцы нанесли резолюцию:

«Исполнено в Чевенгуре».

«Чевенгур» – гигантская фреска, роман-странствие по потрясенной кровавой диктатурой стране.

Одновременно – это роман-хроника о возникновении и гибели страны утопического коммунизма.

Осознание грандиозной нелепости, творившейся тогда на просторах России.

Люди военно-коммунистического государства живут лицом к лицу с ежедневной смертью

Мрут от голода. Перестают трудиться. Не сеют, не жнут.

Труд раз и навсегда объявляют пережитком жадности.

Питаются почвой, отдыхая от веков угнетения.

Но при этом объявляют себя богами свободы...

Проводят собрания по два раза на дню.

Спорят о том, в каком году поспеет коммунизм: к нынешнему лету или к будущему...

«ЕЩЕ НИЧЕГО НЕ УСПЕЕТ РОДИТЬСЯ, КАК ХОРОШО НАСТАНЕТ»...

У власти оказались утописты-фанатики вроде Копенкина, которые ищут счастье в пустоте.

Казарменный социализм Копенкин насаждает, разъезжая на громадной лошади по кличке Пролетарская Сила.

В буденовке у него, как у средневекового рыцаря, зашит портрет любимой женщины Розы Люксембург.

«Роза! – вздыхал Копенкин и завидовал облакам, утекающим в сторону Германии: они пройдут над могилой Розы и над землей, которую она топтала своими башмаками».

Чевенгурцы утрачивают даже национальность. Превращаются в «живой интернационал», «интернациональных пролетариев».

«ТЫ ЕГО ТОЛЬКО ВПЕРЕД ВЕДИ, ОН ТЕБЕ И НЕ ПИКНЕТ».

Показательно, что чевенгурский ревком размещался в церкви.

Именно там, на амвоне, сидела святая троица – Чепурный, Прошка и Клавдюша Клобзд – молодая женщина с таким лицом, «словно она была коммунисткой будущего».

В основе чевенгурского коммунизма, таким образом, паразитическое равенство в нищете и бездеятельности.

Равенство, превращенное в уравниловку.

Соблазн раз и навсегда переменить естественный ход жизни, «выпрямить» человеческую природу оказывается сильнее здравого смысла.

Самым «чистым пролетарием» была объявлена «губернская босота»: бродяги, нищие, перекати-поле, а мужик, прочно сидящий на земле, – врагом народа.

Тем не менее чевенгурцы, по Платонову, скорее жертвы, чем преступники.

Писал о них автор не со злобой и высокомерием, а с горечью и состраданием.

К финалу повести природное естество все-таки начинает брать у них верх над абсурдом.

Чевенгурцы даже реабилитировали потребность в женщине - «как товарище специального устройства», приносящем в дом тепло и детей…

Примыкает к «Чевенгуру» повесть «КОТЛОВАН».

…На выкошенном пустыре люди решили построить «то единое здание, куда войдет на поселение весь местный класс пролетариата».

Строительство началось, как и полагается, с рытья котлована.

Поскольку дом для пролетариата хотели построить большой, то и в землю стали забуриваться все глубже и глубже...

Дом, однако, построить так и не удалось. Люди так и остались на дне котлована…

Повесть завершается символической смертью девочки Насти, которая должна была получить социализм «в свое девичье приданое».

Есть в повести и еще один символ, исполненный высокого и обнаженного трагизма. Это плот, на котором вниз, к смерти, сплавляют едва ли не всю раскулаченную крестьянскую Русь.

Когда в 1929 г. Платонов попросил у Горького помощи в напечатании «Чевенгура», тот ответил так:

«Хотели вы этого или нет, – но вы придали освещению действительности характер лирико-сатирический. При всей нежности вашего отношения к людям, они у вас окрашены иронически, являются перед читателями не столько революционерами, как «чудаками» и «полоумными». Это, разумеется, неприемлемо для нашей цензуры».

Наше время, в лице, например, Евгения Евтушенко, дает иную оценку этим платоновским вещам:

«Проза Платонова – это взлетевшая над своим временем гениальная русская мысль. Платонов продышал лед на стекле времени и додышался до нас».

Платонова не следует читать быстро. Его сила не в событийном сюжете, а в деталях, подробностях, в особой конструкции фразы, в необычном использовании слов.

Внешне его стиль выглядит неуклюжим, «неправильным». Но эта как раз та неправильность, которая отличает подлинный талант.

Стиль Платонова лишен патетики. Ибо «все действительно возвышенное, по Платонову, рождается лишь из житейской нужды».

«Фрося пробудилась еще светло на свете, надо было вставать жить».

«Ей уже не хотелось теперь жить, как прежде, со спрятанным, тихим сердцем».

«Время кругом него стояло как светопреставление, где шевелилась людская живность и грузно ползали объемистые виды природы».

«Захар Павлович заметил не столько утро, сколько смену работников – дождь уснул в почве, его заместило солнце, от солнца же поднялась суета ветра, взъерошились деревья, забормотали травы и кустарники, и даже дождь, не отдохнув, снова вставал на ноги, разбуженный щекочущей теплотой, и собирал свое тело в облака».

ЗВУКОРЯД: ГРАМЗАПИСЬ ОДНОГО ИЗ РАССКАЗОВ А. ПЛАТОНОВА.

ЛИТЕРАТУРА

Анисимов В.И. Русская литература ХХ века: Персоналии и проблемы. Курс лекций в конспективном изложении / В.И. Анисимов. – Мозырь: УО МГПУ имени И.П. Шамякина, 2008. - 231 с.

Русская литература XX века: Учеб. метод, пособие: В 2-х ч. / Авт.-сост.: А.Ф. Калашникова, Л.И. Бобринева и др. - Мн., 2002.

Буслакова Т.П. Русская литература XX века / Буслакова Т.П.. - М., 2001.

Русская литература второй половины XX века. - М., 2001.

Русская литература XX века: Энциклопедия. - М., 2002.