2.Творческий метод и художественная система раннего маяковского

Творческий метод и художественную систему раннего Маяковского литературоведы (К. Петросов и др.) характеризуют как экспрессивно-романтические.

В их основе лежит принцип контраста, порождающий своеобразное двоемирие, двуполюсность творчества поэта.

На одном полюсе – духовном – сердце, мысль, чувства лирического героя. Он – «чудотворец всего, что празднично». У него «бабочка поэтиного сердца», ум, душа и тело, свободные от пут времени и пространства:

Как же себя мне не петь,

если весь я –

сплошная невидаль,

если каждое движение мое -

огромное,

необъяснимое чудо.

Человек. 1915

Это колоссальный человек, который держит в своих руках «миров приводные ремни»:

Эй, вы!

Небо!

Снимите шляпу!

Я иду!

Облако в штанах. 1915

При этом масштабность лирического героя не лишает его облик интимности, доверительности:

Я вам только головы пальцами трону,

И у вас

Вырастут губы

Для огромных поцелуев

И язык,

Родной всем народам.

Лирическому герою, воплощающему духовный полюс, противостоит другой полюс – материальный. Это многоликий мир «жирных и сытых», «мясо», «рубль», жадность и глупость людская…

…Глядишь и не знаешь: ест или не ест он.

Глядишь и не знаешь: дышит или не дышит он.

Два аршина безлицего розового теста:

хоть бы метка была в уголочке вышита.

Надоело. 1916.

Все вы такие скучные, точно

на всей вселенной нету Капри…

Блажен, кто хоть раз

смог забыть вас,

ненужных, как насморк,

и трезвых, как нарзан.

Находясь в разладе с этим миром, герой-поэт оказывается раздираем противоречиями, переживает страшное одиночество – одиночество пророка:

Я одинок, как последний глаз

у идущего к слепым человека…

Я весь боль и ушиб…

Ему в равной степени присущи обе крайние черты – сила и бессилие, пафос и трагизм…

Я – равный кандидат

и на царя вселенной,

и на

кандалы.

Флейта-позвоночник. 1915

Какими Голиафами я зачат –

Такой большой

И такой ненужный?

Себе любимому…

(Ср. его высказывание о Париже:

«Когда я вижу здешнюю нищету, мне хочется все отдать, а когда я вижу здешних миллиардеров, мне хочется, чтобы у меня было больше, чем у них!»).

Следствием разлада между двумя полюсами – духовным и материальным – выступает мечта о грядущем, о новом времени и новом человеке:

И он,

свободный,

ору о ком я,

человек,

придет он,

верьте мне,

верьте!

Монолог о грядущем – сквозной в раннем творчестве поэта, как и монолог о любви. Именно в этих монологах раскрывается душа лирического героя – свежесть и чистота его чувств, его беззащитная прямота, испепеляющая страстность и нежность.

«Ведь любовь – это жизнь, это главное.

От нее разворачиваются и стихи, и дела…

Любовь – это сердце всего. Если оно прекратит работу, все остальное отмирает, делается лишним…

Любовь не установишь никаким «должен», никаким «нельзя» – только свободным соревнованием со всем миром» (из статей тех лет).

Мне

ни один не радостен звон,

кроме звона твоего любимого имени…

Кроме любви твоей мне нету моря.

Лиличка! Вместо письма. 1916.

Однако любовь, как и все мироощущение раннего Маяковского, трагична.

Близко знавшая Маяковского Эльза Триоле (сестра Л. Брик) рассказывала:

«В нем не было ничего пошлого, скабрезного. Женщин он уважал, старался их не обижать. Но предъявлял к любви и женщине максималистские требования….

Маяковский ходил от женщины к женщине и, ненасытный, жадный, страшно грустил. Женщины были нужны ему все, и в то же время ему хотелось единой любви».

Тема любви у Маяковского раскрывается как тема отвергнутой любви.

Вот почему герой-поэт выходит с этой болью на улицу, городскую площадь и кричит о потерянной любви, как кричат погибающие.

В 1916 году один из критиков писал:

«Из всех истерически голосивших о начале новой эры в литературе В. Маяковский – единственный, кажется, у которого судорога – не дешевая подделка под безумие, но подлинный пафос поэта». Он нагромождает «хаос образов, диких и фантастических… И хаос этот пронизывает истинная человеческая боль… На скрещении ревущих улиц, среди автомобилей и трамваев, среди тысяч спешащих людей – силуэт человека, голосом, перехваченным судорогой, поющего романтическую песнь о последней любви: таков Маяковский».

(Газ. «Приазовский край», 29 сент. 1916 года).