Раздел I русский язык и проблемы межкультурной коммуникации

Г.Э.Галанова

Россия, г. Казань

Антропологические и философские аспекты межкультурной и социальной коммуникации

Языковая проблематика предполагает интерес к теме общения, которое осуществляется посредством языка и других средств коммуникации. На страницах доклада я затрону тему социальной коммуникации, закономерности которой во многом проявляются и в частном случае коммуникации – речевом общении. Я обращусь к социально-антропологическим и философским выводам относительно коммуникации, которые успешно работают и в повседневной жизни.

Объектом социальной антропологии может быть только ситуация общения антрополога и информанта (этим информантом может выступать как туземец, так и собственный муж или жена, поскольку метод антропологии заключается в изучении «Иного» – общества, культуры, человека). Объектом социальной антропологии не может быть сама чужая для антрополога культура, поскольку проводником туда для него может быть только информант. Но то, что действительно реально, – это ситуация интервью или диалога, не культура или жизненный мир антрополога, и не культура или жизненный мир информанта, а нечто третье – продукт их коммуникации [1]. Во время создания продукта совместной коммуникации осуществляется вхождение антрополога в чужую культуру. В современной социальной антропологии все больше осознается важность жизненной, биографической ситуации ученого для конечного результата исследований.

И здесь важным оказывается наличие или отсутствие общего у антрополога и информанта: можно называть это общим стилем мышления, общим мифом, архетипом, нарративными структурами мышления, коллективным или социальным бессознательным. Нарратологический метод очень важен сегодня в связи с литературностью современной культуры, и заключается в выделении универсальных «рассказовых структур» сознания, характерных для представителей одной цивилизации (к примеру, комедии и трагедии для европейца).

Из логики философии обычного языка вытекают важные выводы относительно проблемы понимания. Л. Витгенштейн заметил парадокс: каждый из нас, говоря, например, о понимании, имеет в виду только свое понимание, мы испытываем понимание, но при этом мы не можем до конца коммуницировать его. Наше понимание оказывается знаменитым витгенштейновским «жуком в коробочке»: у каждого оно есть, но никто, кроме «меня» его не видел. Л. Витгенштейн рассуждал следующим образом. Как я могу понять, что имеет в виду мой партнер по коммуникации? По его знакам, иного мне не дано. Но как он сам может понять, что он сам имеет в виду? Да по тем же знакам, иных ему не дано. Оказывается, что слова не способны адекватно передать смысл сообщения даже самому автору речи. А о том, о чем нельзя сказать, следует молчать, делает вывод Л. Витгенштейн. Остается лишь «моя» субъективная реальность: «состояния» понимания, знания, мышления. Но как коммуницировать это состояние? Означает ли ситуация невозможности передать его посредством языка то, что мы должны признать эту «субъективную» реальность не существующей, раз мы не находим слов для того, чтобы о ней говорить?

Выход был найден: коммуникацию можно осуществить и при помощи действия. Двое (или более) должны пройти одинаковый путь, для того, чтобы оказаться в одном и том же пункте назначения. Что касается понимания, двое (или более) должны получить знание через «одинаковые ссылки», то есть находясь в «одно время» «в одном месте», совершая одни и те же действия и, наконец, через этот «жизненный путь», через фрагмент своей биографии оказаться в том же знании. Эту ситуацию А.Щюц определил как «чистое мы-отношение», при котором люди вместе взрослеют и старятся, имеют общие планы на будущее, надежды и беспокойства [2]. Примерно так работает принцип коллективного сознания в простых культурах.

В философии ХХ века приходит новое осмысление отношений производства и восприятия культурных объектов, при котором понимание переосмысливается как преобразовательная деятельность, а не пассивное восприятие. Так, М.Бахтин подвергает критике традиционную лингвистику, в которой существуют такие, по словам М.Бахтина, фикции, как «слушающий» и «понимающий», которые занимают пассивную позицию по отношению к активной позиции «говорящего»: «…слушающий, воспринимая и понимая значение (языковое) речи, одновременно занимает по отношению к ней активную ответную позицию: соглашается или не соглашается с ней (полностью или частично), дополняет, применяет ее, готовится к исполнению и т.п.; и эта ответная позиция слушающего формируется на протяжении всего процесса слушания и понимания с самого его начала, иногда буквально с первого слова говорящего. Всякое понимание живой речи, живого высказывания носит активно ответный характер (хотя степень этой активности бывает весьма различной); всякое понимание чревато ответом и в той или иной форме обязательно его порождает: слушающий становится говорящим. Пассивное понимание значений слышимой речи – только абстрактный момент реального целостного активно ответного понимания, которое и актуализируется в последующем реальном громком ответе» [3]. Формы ответа бывают различными: действие (таково понимание военной команды), временно молчаливое ответное понимание, М.Бахтин его называет «ответным пониманием замедленного действия» (так мы понимаем лирические высказывания), наконец ответ вслух или письменно. С другой стороны, М.Бахтин указывает на то, что «говорящий», в свою очередь, не наделен полной мерой активности и поэтому является в большей или меньшей степени «слушающим» и «отвечающим». Его речь или письмо обусловлены системой языка и вступают в отношения с другими высказываниями.

Пересмотр практик интерпретации и понимания в терминах активного действия наметился и в британской философии обычного языка (Л. Витгенштейн, Дж. Остин). У последнего появляется категория «перформативные высказывания»: высказывания, имеющие значения действия. К этой мысли подводил и Л. Витгенштейн, когда писал, что доказательством понимания условий и правил решения задачи служит умение ее решить, а доказательством понимания условий шахматной игры служит умение играть в шахматы [4].

Однако принцип «понимания через действие», «понимания действием» не всегда может осуществляться в практике социолога, социального работника и психолога, тех, кто на практике оказывают поддержку таким категориям лиц, как инвалиды, подопечные хосписов, домов престарелых, ментальных клиник и т.п., то есть оказываются в ситуации работы «лицом к лицу» с клиентом. Традиционная этика психолога гласит: не вмешивать личность в работу с клиентом. Существует грань, предел применения антропологического метода вживания в эмпирической работе исследователя, практикующего антропологические методы в своей работе (а метод антропологии может применяться и в ходе эмпирической работы социолога, и в ходе практики социального работника, и в самой обычной жизни).

А. Щюц, вводя категории «мы-отношения» и «интимности» предполагал, что подлинное понимание возможно только в такого рода отношениях. В обычной жизни мы, напротив, воспринимаем «типами». И А. Щюц критикует такое понимание как ущербное: в этом случае нам не важна индивидуальность нашего партнера, но именно она каждый раз призвана корректировать релевантность, ради которой, собственно, и осуществлялась типизация. Получается, что анонимность – это ложный путь, а интимность – желательный, но неосуществимый на практике, в профессиональной деятельности. Таким образом, в теории наметился предел перформативного понимания, хотя к пониманию предельности традиционных средств коммуникации и необходимости поиска перформативных пришли, например, художники-акционисты, когда предел возможности «писать красками» привел к необходимости «писать собственным телом», устраивать различные перформансы и акции. Перформативное понимание в полной мере осуществимо лишь в одной, но очень важной сфере нашей жизни – в приватной сфере, в частной жизни.

Литература

1. Зильберман Д.Б. Личность и культура в философии Поля Радина // Вопросы философии.– 1971.– № 11. – С. 165.

2. Щюц А. Структура повседневного мышления // Социологические исследования.– 1988.– .№ 2. – С. 129 – 137.

3. Бахтин М. Проблема речевых жанров // Эстетика словесного творчества. – М.: Искусство, 1986. – С. 260.

4. Витгенштейн Л. Философские исследования // Философские работы. ЧI. – М.: Гнозис, 1994.

Н.Н. Коростылева

Россия, г. Воронеж