Проблема «узкой специализации» интеллигенции в творческих профессиях и ее последствия в условиях тоталитарных и псевдодемократических режимов

Именно в последнее время приходится говорить об особой ответственности интеллигенции. Это обусловлено следующими

305

обстоятельствами: резко снижается авторитет интеллигенции, то есть общество остается без выразителей своих интересов; если само общество вновь обратится к интеллигенции за советом, то не окажется ли она в растерянности, сможет ли мобилизовать свой нравственный и интеллектуальный потенциал перед лицом глобальных проблем; наконец, это ответственность перед собственной совестью и за уже совершенные ошибки, и за уже продемонстрированное малодушие.

Поскольку именно в последние годы часть интеллигенции приобрела значительную власть над средствами массовой информации, которые, как известно, считаются «четвертой (если не «первой») властью», то возникает реальная возможность еще большего разрыва части интеллигенции с народом (с простыми тружениками) и участия этой части интеллигенции в новом перераспределении благ и привилегий. Как и в начале века, полном надежд и иллюзий по поводу «всеобщего равенства» и «свободы», и в период тоталитаризма (эпохи «новых господ», «господ диктатуры пролетариата»), так и сейчас, в эпоху «демократических реформ» и стремления к «свету в конце туннеля», когда реальностью стала фигура «нового русского» со своими холуями и подпевалами, перед представителями интеллигенции вновь возникает проблема, стоит ли поддаваться искушению «возвыситься» над массой, продавая свой труд и таланты вновь появившимся «новым господам» («новым русским» и поддерживающей их власти), или все-таки следует не оставаться равнодушными к лишениям и страданиям основной массы людей.

Еще Данте в свое время писал: «Самые раскаленные места в аду предназначены для тех, кто во времена великих моральных испытаний хранил нейтралитет» (Энциклопедия афоризмов, 1998. — С. 323)... Самый простой путь уйти от проблем нашего времени — это не замечать их, но, как отмечал А. Швейцер, «спокойная совесть — это изобретение дьявола» (Афоризмы.., 1990. — С. 18). Интересно, что «хаос» и «аморфность», то есть «нечто не проявившееся», М. Элиаде

306

отождествляет с образом «змея», олицетворяющего во многих религиях самое страшное «зло» (Элиаде, 1994. — С. 41).

Обращаясь к теме пессимизма современной интеллигенции, М. Элиаде связывает это с тем, что «интеллектуальные элиты все более вырываются из границ традиционной религии» и не способны более понять «циклическое космическое Время». В итоге «десакрализованное время» не обнаруживает больше таинственного присутствия богов, теряет смысл и «начинает наводить ужас». И только философская и религиозная элиты (например, индийские мыслители) способны были «чувствовать безысходность перед этим повторяющимся цикличным временем, так как это вечное возвращение предполагало для них «возврат к существованию благодаря карме, универсальному закону причинности». С другой стороны, само время уподоблялось для них «космической иллюзии», а вечный возврат к жизни обозначал бесконечное продление страданий и угнетений. В этой ситуации «единственной надеждой для религиозных и философских элит было невозвращение к жизни, устранение кармы, иными словами, окончательное освобождение, предполагающее вознесение из Космоса» (Элиаде, 1994. — С. 70—72).

Рассуждая об «аполитичности обычного интеллигента», В. Райх объяснил это «отказом нести социальную ответственность» и выделял при этом два основных типа таких «интеллигентов»: 1) тех, у кого политика ассоциируется с идеей насилия и поэтому физически опасна (это страх многих «интеллигентов» реально взглянуть на жизнь); 2) тех, у кого социальная безответственность опирается на личный конфликт и чувство тревоги (особенно сексуальной тревоги). У таких людей тормозится рациональное мышление, возрастает «тяга к иррациональному», на основе которой произрастает и «жажда вождя, фюрера» (Райх, 1997. — С. 206—208).

Таким образом, «аполитичность» образованных слоев общества создает прекрасную основу для фашизма (ранее) и неофашизма (в наше время). Уместно здесь вспомнить и предостережение Ст. Е. Леца, бывшего узника концентрационного лагеря,

307

много сделавшего для борьбы с фашизмом: «Те, кто надел на глаза шоры, должен помнить, что в комплект входят еще узда и кнут» (см. Ларец острословов, 1991. — С. 469).

В этой связи перед педагогами и психологами возникают непростые вопросы: психолог — это интеллигент или его профессия позволяет быть просто «образованным человеком»? Должен ли психолог быть «критически мыслящим общественником», как призывал философ Лосев? Не будет ли психолог, увлеченный экзотическими (и, естественно, очень «аполитичными») направлениями психотерапии, повышать степень агрессивности у людей, если попытается раскрыть им глаза на реальные процессы, происходящие в обществе? А достаточно ли сам психолог разбирается в этих процессах? А не помешает ли ему, дипломированному специалисту с высшим гуманитарным образованием (!!!), такая позиция «критически мыслящего общественника» самому зарабатывать деньги («баксы»), ведь «хорошо жить» и психологам хочется? И т. д. и т. п.

И самое интересное, что ответы на эти вопросы каждый психолог должен искать для себя сам. Мы живем в удивительное время, когда сама культурно-историческая ситуация являет собой прекрасный «тест на вшивость», поэтому подсказанные ответы — в высшей степени безнравственны, поскольку лишают каждого (но особенно, образованного) человека радости самому сделать выбор, и этот выбор тем интереснее, чем выше степень ответственности за ошибку... Ведь, как писал А. Франс, «зло так же необходимо для добра, как тень для света; вся добродетель кроется в усилии, и если не надо будет больше бороться с дьяволом, то святые останутся столь же праздными, как и грешники» (Энциклопедия афоризмов, 1998. — С. 196).

Известно, что на смену нэпу в России пришел сталинский тоталитаризм. Можно предположить, что ожесточенность сталинизма в немалой степени также объясняется ущемленным чувством собственной значимости уже применительно к новым «хозяевам жизни», которым приходилось

308

долго терпеть демонстративную мелкобуржуазную роскошь «непманов». Именно в этот период было совершено, как считает Б. Васильев, самое «гениальное» преступление Сталина: «отечественная интеллигенция была сведена к «узким специалистам», когда наспех подготовленные «выдвиженцы» — эти «решающие все кадры» вытеснили старую интеллигенцию с ее ориентацией на общечеловеческие ценности (см. Барбакова, Мансуров, 1991. — С. 148). Напомним, что еще К. Маркс предостерегал об узкой специализации, превращающей работников в «профессиональных кретинов».

Главной особенностью русской интеллигенции советского периода, считают К. Г. Барбакова и В. А. Мансуров, является «поведенческое двуязычие», когда на работе, на людях человек говорит и делает одно, а дома, в кругу друзей — совершенно противоположное: «Умным человеком можно назвать того, кто понимает двойственный характер советской реальности и ведет себя соответствующим образом... очень важно для советской интеллигенции освоить правила поведенческого двуязычия, чтобы выжить» (Барбакова, Мансуров, 1991. — С. 165).

На данном этапе трудно провести черту между советскими властями и интеллигенцией, поскольку правящий класс пополнялся тогда из слоя интеллигенции, между ними даже существуют определенный альянс, взаимная забота и своеобразные «рыночные отношения». «Можно даже предположить, что большинство представителей интеллигенции даже испытывают чувство благодарности властям за то, что они обеспечили их работой за довольно щедрое вознаграждение». Главное условие такого альянса интеллигента с властями — это «молчание, чтобы выжить...» (там же. — С. 167).

Тем не менее те же авторы отмечают, что даже несмотря на тоталитарную власть «русские поля продолжают регулярно приносить богатые урожаи в искусстве и науке» (там же. — С. 169). К сожалению, последние годы в России (в эпоху уже демократического «стремления к свету в конце туннеля») характеризуются поразительным творческим бесплодием, что

309

позволило известному драматургу В. Розову говорить о них как о «нетворческом времени»... (Розов, 1996).

О «двойном сознании» русского интеллигента советского периода пишет В. Кормер: «...это такое состояние разума, для которого принципом стал двойственный взаимопротиворечивый, сочетающий взаимоисключающие начала этос, принципом стала отвергающая самое себя система оценок текущих событий, истории, социума... Поэтому, оставаясь непреодоленным в разуме, разлад, тем не менее, преодолевается экзистенциально, в особого рода скептическом или циничном поведении... Психика, таким образом, делается чрезвычайно мобильной; субъект непрерывно переходит из одного измерения в другое, и двойное сознание становится гносеологической нормой» (Кормер, 1997. — С. 226—227).

Как отмечают Л. Я. Гозман и Е. Б. Шестопал, в условиях тоталитарной системы у человека было три основных варианта «реагирования на эту кафкианскую жизнь»: 1) возможность восстать против нее, но это был «путь немногих героев»; 2) осознание преступного режима без каких-либо попыток изменить ситуацию: «принимать мир таким, каков он есть». Но для того, чтобы все принимая и понимая как неизбежность, продолжать жить, работать, воспитывать детей, «требовалось мужество не меньшее, чем для бунта, нужен был уровень личностного развития, доступный лишь немногим избранным»; 3) определенные искажения в восприятии мира с тем, чтобы сделать его менее пугающим и более благополучным — это «наиболее естественный для рядового человека, а значит, и наиболее распространенный» вариант (Гозман, Шестопал, 1996. — С. 282—284).

И именно для третьего варианта особенно «эффективно помогают органы массовой информации, которые при любой диктатуре делают все от них зависящее для того, чтобы подданные научились не обращать внимания на все, что буквально бьет в глаза на каждом шагу, — пишут Л. Я. Гозман и Е. Б. Шестопал. — Необходимые искажения в восприятии мира легче осуществлять не на когнитивном уровне, отрицая какие-то аспекты

310

реальности или придумывая то, чего нет, а на аффективном, меняя не столько свое восприятие, сколько свое отношение к действительности» (там же. — С. 284—285). Но если считать, что суть тоталитарной системы в том, что это «сюрреалистический мир, где тебе не принадлежит ничего» (там же. — С. 282), то только при реализации первого и второго вариантов можно сказать, что человек воспринимает мир без иллюзий, именно как «тоталитарный». Например, при реализации как первого, так и второго вариантов человек все-таки видит мир реальным, хоть и отвратительным, и лишь при реализации третьего варианта он с «помощью» СМИ воспринимает мир как некую «иллюзию».

При этом возможна ситуация, когда человек, реализующий себя по первому, «героическому» варианту, создает в своем воображении образ псевдототалитарного общества и тогда он начинает бороться с псевдопроблемами (бороться с «псевдо-драконом», о чем уже говорилось ранее). Таким образом, можно дополнить три варианта реагирования на тоталитарную систему, выделенных Л. Я. Гозманом и Е. Б. Шестопалом, — четвертым вариантом, когда человек, даже искренне стремящийся осознать ситуацию, ошибается в ее оценке и в итоге борется с псевдопроблемами (побеждает «псевдодракона»).

Для некоторых образованных людей гораздо проще имитировать интеллигентность, чем отыскивать и решать настоящие проблемы. Как уже отмечалось, главная проблема таких «интеллигентов» — это не столько боязнь слабой и уже давно обанкротившейся власти, сколько панический страх перед «общественным мнением», перед мнением своей социально-профессиональной «тусовки». Возможно, эта изначально нравственная проблема постепенно может превратиться и в проблему интеллектуальную, так как основана на самообмане...

Мы считаем, что можно выделить и пятый вариант реагирования на тоталитарную систему, когда образованный человек все прекрасно понимает и чувствует (и на когнитивном, и на аффективном уровне), но, фактически соучаствуя

311

в преступлении, например потворствуя преступникам своим молчанием, пытается обмануть свою совесть различными оправданиями и самооправданиями (благо для таких оправданий у образованного человека имеется гибкий и даже веселый, остроумный интеллект). Это как раз тот вариант, который характерен для части интеллигенции не только советского периода, и не только в многострадальной России...

Даже несмотря на своеобразную договоренность между властями и интеллигенцией в советский период, все-таки существовала определенная духовная оппозиция режиму, то есть свою главную, нравственную характеристику, связанную со служением общественному идеалу, часть отечественной интеллигенции все-таки сохранила. К. Г. Барбакова и В. А. Мансуров выделяют следующие условные периоды российского диссидентства советского периода: 1) период «оттепели» после смерти Сталина, характеризующийся иллюзиями радикальных демократических изменений в стране (1953—1956); 2) период «отрезвления» после иллюзий «оттепели», а также период отчаяния и беспомощности, а также новыми надеждами на улучшение (1957—1964); 3) давление на руководство КПСС с целью остановить ресталинизацию страны (1965—1968); 4) удары по диссидентству, преследования, компании против диссидентов (1968—1971); 5) протест в виде выезда из страны как альтернатива тюремного заключения (1972—1980).

Возникшее в век научно-технического прогресса послесталинское диссидентство некоторые авторы рассматривают как «одно из первых ненасильственных восстаний интеллектуалов против новой государственной системы интеллектуального рабства». При этом если вначале советское диссидентство было едино и основывалось на солидарности, то впоследствии в нем стали возникать относительно самостоятельные течения, что свидетельствует о неоднозначности даже наиболее самоотверженных (лучших, элитных) представителей интеллигенции... (см. Барбакова, Мансуров, 1991. — С. 171—173).

Как уже отмечалось, ущемление в России свобод в предшествующие десятилетия привело к тому, что сформировался

312

особый тип «образованных и воспитанных» специалистов, которым «наплевать на все, что происходит вокруг» (в простонародье их называют «пофигистами»)... Например, среди таких людей неприличным считаются «разговоры о политике», «о судьбах этой страны» и т. п. Страшно, когда такими специалистами оказываются педагоги и психологи, которые и призваны формировать у школьников «смысловую картину мира» (по А. Г. Асмолову и М. С. Ныровой).

Если раньше интеллигент опасался репрессий со стороны властей, то сейчас, при относительно слабой официальной диктаторской власти, современный интеллигент больше всего на свете боится так называемого «общественного мнения». Еще Э. Фромм писал о том, что «свобода, достигнутая современными демократиями», это «всего лишь обещание, но не исполнение обещанного», так как в итоге люди остаются зависимыми «от «анонимной власти рынка, успеха, общественного мнения, «здравого смысла» — или, вернее, общепризнанной бессмыслицы...» (Фромм, 1992. — С. 236—237).

Как ни парадоксально, но наиболее отчетливо и трагично такая зависимость от «общественного мнения» (и от мнения «своей тусовки») проявляется именно у представителей так называемых «творческих профессий» (писателей, артистов, музыкантов... и психологов). Объясняется это тем, что в среде наиболее творческих и редких профессий жизненный успех и карьера человека во многом зависят от их согласия с господствующими в этой среде мнениями и нормами. Если творческий человек высказывает свою иную нравственную позицию, то «тусовка» его обычно отторгает, отрицательное (презрительное) мнение о нем быстро распространяется в узком кругу «своих», «посвященных» людей, и такой смельчак просто не может реализовать себя как профессионал.

И наоборот, в более массовых инженерных профессиях человек не зависит столь сильно от мнения своей профессиональной среды, так как в случае его отторжения конкретной «тусовкой» он гораздо проще сможет устроиться в другой организации по профилю своей работы, чем артист или

313

художник. В итоге те люди (традиционная «элита», «интеллигенция»), которые должны быть выразителями свободной нравственной позиции, утрачивают в современном мире свое главное достоинство и превращаются лишь в пустых (но обычно очень «ярких») идолов массового сознания.

Трагедия этих людей в том, что в условиях «рынка» и коммерциализации творчества они часто вынуждены подстраиваться под примитивные вкусы обожающей их публики, хотя могли бы реализовать свой несомненный творческий потенциал более достойно. Как это ни удивительно, но благодаря своему интеллекту, образованию и другим способностям они быстро находят варианты самооправдания и часто выглядят «вполне благополучными» и «довольными своей жизнью». Но это все «до поры до времени»... А впоследствии кто-то из них вполне может оказаться пациентом психотерапевта...

В своем знаменитом «Закрытом письме Президенту» писатель-сатирик Михаил Задорнов с горькой иронией писал об отечественной интеллигенции: «Уважаемый господин Президент!.. Вы опять неожиданно поменяли своих фаворитов, и мы не понимаем, с кем нам теперь дружить... Извечный вопрос русской интеллигенции: что делать?.. Мы в смятении. Время поджимает. Вот-вот начнутся последние заседания комиссии по присуждению премий. А мы до сих пор не знаем, кому мы должны понравиться... Все-таки мы люди культурные, и нам нечем сегодня зарабатывать на хлеб, кроме как торговлей. Кто-то из наших торгует алмазами в обмен на израильские соки, кто-то меняет устаревшие ядерные боеголовки на подержанные бананы в рамках американской программы гуманитарной конверсии в России... Не могли бы Вы снова организовать какой-нибудь референдум? Мы поддержим любую Вашу идею, поедем по стране и за гораздо меньшие из уважения к Вам деньги, чем в прошлый раз... Мы люди образованные, мы быстро все поймем. Обещаем, что тогда сами решим все наши проблемы и не будем впредь докучать Вам вопросами о культуре, поскольку прекрасно знаем, как Вы этого не любите» (Задорнов, 1996. — С. 2).

314

В этой связи один из наиболее известных отечественных драматургов, всегда сдержанный В. С. Розов писал: «Я не люблю интеллигентский холуяж. Откровенный холуяж, который я заметил еще на первом сборище в Бетховенском зале. Я тогда выступил в «Правде», и больше меня на подобные холуяжи не приглашали... Я не хотел бы своим детям равнения на золотого тельца. Я хотел бы, чтобы они честно зарабатывали себе на жизнь. Сейчас время, которое разлагает людей. А я мечтаю о том времени — времени порядочных людей» (Розов, 1996. — С. 6). Еще И. Кант с горечью заметил, что «тот, кто становится пресмыкающимся, червем, может ли затем жаловаться, что его раздавили?» (Энциклопедия афоризмов, 1998. — С. 426). А ведь «раздавить» может и собственная совесть, естественно, если хоть что-то от нее осталось...

Деградация отечественной интеллигенции имеет множество причин, в том числе и подверженность влиянию культуры «массового общества». Бывший госсекретарь США З. Бжезинский в своей книге «Великая шахматная доска» (1998) предлагает свою концепцию американского «культурного превосходства» и пишет: «...в области культуры, несмотря на некоторую примитивность, Америка пользуется не имеющей себе равных притягательностью, особенно среди молодежи всего мира...». Утверждая свою «культурную экспансию», отмечает З. Бжезинский, Америка «широко полагается в этом на косвенное использование влияния на зависимые элиты», то есть на интеллигенцию (Бжезинский, 1998. — С. 36—37)...

Типичный пример: во многих квартирах российской (советской) «золотой молодежи» 60—80-х гг. на самом «видном» и «почетном» месте обычно красовались полочки с пустыми импортными банками из-под пива и «пепси-колы», а также — «панно» из импортных коробок из-под сигарет. Это были своеобразные «иконостасы», на которые совершенно искренне молились (как на весточку из иного, свободного мира). Это был своеобразный показатель некоторого «бытового диссидентства» и даже показатель сопричастности к иной культуре... Правда, сейчас, в эпоху «демократических преобразований»,

315

такие «иконостасы» выставлены в каждом пивном ларьке... Можно сказать, что Россию не столько даже «шапками закидали», сколько — «голубыми штанами» (джинсами, о которых искренне мечтали долгое время многие российские молодые люди — будущие интеллигенты). В итоге получается, что в России несколько поколений интеллигенции воспитывались на идее «голубых штанов» (как одном из важных показателей «жизненного успеха» и «свободомыслия»)...

Для личности, стремящейся осознать свое место в мире важно обозначить для себя «Центр мира». М. Элиаде пишет: «С символом Центра мира мы встретимся повсюду. Именно он в большинстве случаев делает для нас ясным и традиционным отношение к «пространству», в котором протекает жизнь» (Элиаде, 1994. — С. 31). К сожалению, для значительной части русской интеллигенции такой «центр мира» давно уже находится в дальних, чужих краях, например в Париже или Нью-Йорке... В этой связи можно вспомнить метафору М. Е. Литвака о «психологическом кащеизме», когда душа человека находится не в нем самом, а где-то в другом месте (как у Кащея Бессмертного душа, то есть жизнь, находилась на кончике иглы, которая находилась в яйце, а яйцо — в утке, а утка — в зайце и т. д.). По мнению М. Е. Литвака, основанным на его беседах с тысячами людей, лишь 8% из них застрахованы от такого «кащеизма» (Литвак, 1999. — С. 314—316). В итоге такой человек (в данном случае образованный человек, претендующий на интеллигентность) становится очень уязвимым для различного рода манипуляций.

Можно обратиться еще к одному образу, помогающему понять сущность нынешней интеллигенции. М. Элиаде пишет, что, согласно «космологической схеме» священного здания, «четыре части внутреннего помещения символизируют четыре стороны света»: алтарь — это рай, находящийся на востоке. В течение пасхальной недели эта дверь остается открытой во время всей службы, что символизирует воскрешение Христа и открытие им ворот в рай. А вот запад, напротив, символизирует «область мрака, скорби, смерти», это «вечное пристанище

316

умерших, которые ожидают воскресения тел и последнего суда»... (Элиаде, 1994. — С. 45).

Естественно, не следует сильно преуменьшать или преувеличивать культурное значение Запада или Востока. Проблема лишь в однобокой ориентации. В этой связи можно вспомнить еще одну известную метафору — «Земля не только круглая, да еще и вертится!... И даже несчастная Америка, постоянно обвиняемая в примитивизме своей культуры, нередко смотрит на Россию как на страну, тоже находящуюся на Западе (если смотреть через Тихий океан). Удивительно, но в кульминацию одного из самых значительных для США праздников — Дня независимости — грандиозный фейерверк за обелиском Дж. Вашингтона идет под звуки «сугубо русской патриотической увертюры П. И. Чайковского «1812 год», под ее православный звон колоколов и хор на русском языке»... (см. Хазен, 1998. — С. 90—91). Вот такой интересный американский «патриотизм» получается!

А что касается нашей, ну просто замечательной русской интеллигенции, то для того, чтобы вновь открыть для себя Россию и найти именно на родной землю свою душу (преодолеть в себе «психологический кащеизм» — по М. Е. Литваку), вероятно, для многих проще это сделать, сначала попробовав поискать ее «за тридевять земель». Главное — не застрять в этих «землях»... Но и для застрявших не все будет потеряно, поскольку «крутящаяся Земля» даже некоторым из них поможет понять, насколько хаотичным и бессмысленным становится мир, если человек не нашел для себя «центр», то есть точку отсчета и понимания этого мира, а значит, и понимание самого себя в этом мире.

Говоря о современной российской интеллигенции, В. Кормер выделяет главную черту, отличающую ее от «былой» интеллигенции, — это «буржуазность», которая проявляется в манерах, в обстановке квартир, в суждениях. «Идеалом для него (интеллигента. — Н. П.) является жизнь его американского или европейского коллеги... — пишет В. Кормер. — Он хочет теперь быть «гармоничным человеком»... отнюдь не страдания,

317

не чужая трагедия манит его теперь, но прекрасное, которое он понимает умеренно эстетически, гедонистически, как имеющее смысл постольку, поскольку им можно наслаждаться... на его сегодняшнюю буржуазность, можно, кажется, взглянуть и участливо, как на вполне понятное желание пожить наконец спокойно, без страха за завтрашний день» (Кормер, 1997. — С. 211—213). Но тогда возникает очень неприятный вопрос: можно ли считать такого человека истинным интеллигентом? И многие образованные люди, которые вполне могли бы постараться стать настоящими интеллигентами, скорее всего, ответят на этот вопрос так: «Нам надоели все эти разговоры об интеллигентности. Нам просто хочется жить и не забивать себе голову всякой ерундой...».

В связи с вышеприведенными рассуждениями возникает и другой вопрос: понимает ли современный российский «среднестатистический» интеллигент, что он уже давно стал объектом искусной манипуляции? Вероятно, не сразу, но осознание этого печального факта приходит. На самом деле проблема даже в другом: с какого момента у современного интеллигента появляется мужество для признания в своей излишней доверчивости, основанной на его тщеславном стремлении быть сопричастным элите, «от имени» которой в основном и работают мастера манипуляции? Здесь важен не столько чисто временной момент («я прозрел в такое-то время»), а именно тот момент, когда большинство населения еще не «прозрело», а подлинный интеллигент, сумев признаться в собственных заблуждениях, «прозревает» несколько раньше этого большинства. Если же интеллигент опять со всеми, с массой, то это уже не интеллигент, так как ему не достает самого главного — мужества быть самим собой.