Смех и ирония как вариант «эстетического оформления» манипуляции

Как уже отмечалось выше, важнейшим средством манипуляции общественным сознанием являются средства массовой информации — СМИ. Вот как оценивает современную российскую прессу Б. С. Братусь: «Наша пресса заражена сегодня губительной бациллой насмешки над всем и над всеми. Это носит какой-то болезненный характер. Не давая возможности разобраться в происходящем, людей втягивают в это всеобщее осмеяние и насмехательство» (см. Интервью с Б. С. Братусем, 1998. — С. 15).

Если выразиться образно, то, к сожалению, «силы зла и разложения» уже давно взяли на вооружение смех, юмор, иронию и, следует признать, используют их весьма искусно для манипуляции общественным сознанием, особенно в среде молодежи. Вопреки старым представлениям, смех не всегда побеждает зло: сам смех может быть злым и даже болезненным... Отмечая особую роль смеха в развитии человеческой культуры, Л. В. Карасев в своей работе «Философия смеха» все-таки замечает: «Смеясь, мы подчиняемся чужой воле — воле смеха... Не мы свободны, а смех. Это он волен распоряжаться нами, подчинять своей власти, навязывать свои иллюзии и надежды. Смех перед опасностью — смех сильного, однако и он не должен обмануть нас. «Мера» смеха для каждого человека различна, но неизменным остается главное — самостоятельность смеха и его власть над нами» (см. Карасев, 1996. — С. 199—200).

Смех оказался прекрасным средством для подавления воли людей, особенно тех людей, которые боятся своих собственных мыслей и чувств и стремятся быть ближе к «сильным» (смеющимся) личностям. Между тем существует изначальная связь между смехом и страхом. Как отмечает Л. В. Карасев, животное не умеет смеяться, «животное — существо, постоянно

276

боящееся», а вот у человека перед лицом опасности «возник не еще больший ужас, а смех» (см. Карасев, 1996. — С. 205)... Но, быть может, у неуверенного (у несамоопределившегося) человека все-таки проявляются рудименты страха, но уже в виде стремления постоянно все осмеивать?.. Примечательно, что не смеются не только животные, но и Бог: «Животное еще не смеется, Христос уже не смеется, ибо не нуждается в этом» (см.Карасев, 1996. — С. 203).

При этом важнейшей антитезой смеху (особенно патологическому смеху неуверенного в себе человека) оказывается чувство стыда: «Смех ориентирован на другого. Стыд — на самого стыдящегося... В этом смысле смех и стыд легко меняются местами: и если высшая точка смеха — это смех над собой, то вершиной стыда — будет стыд за другого... Нельзя пережить стыд вдвоем или коллективно. Поэтому стыдящийся принципиально одинок и беззащитен» (см. Карасев, 1996. — С. 68).

Исходя из этого, пробуждение нравственных чувств у учащихся и у самого психолога-практика предполагает не отказ от смеха вообще, но перевод его на более высокий уровень (смех над собой), а также формирование готовности к чувству стыда как важному условию нравственного развития учащегося, где высший уровень проявления чувства стыда — это стыд за другого человека, который в силу своего образования и общественного положения мог бы сделать что-то значительное для своей страны и народа, но не сделал, то есть стал «дураком» (как уже отмечалось, наибольший риск стать профессиональным и личностным «дураком» имеется у специалистов с высшим гуманитарным образованием)... Но все это, в свою очередь, предполагает и формирование у самоопределяющегося человека определенного мужества и воли перед возможными «беззащитностью» и «одиночеством».

Именно с помощью смеха человек (или целые группы-«тусовки») часто не только преодолевают страх бессмысленности своего существования, но и утверждают свое превосходство над другими, часто такими же людьми или

277

группами. Любую угрозу своему коллективному чувству собственной значимости группа обычно рассматривает как зло. В отличие от примитивных (грубых) способов победы над таким «злом», многие группы, особенно претендующие на «элитарность», используют более изощренное средство — смех и иронию. «Для того, чтобы рассмеяться, глядя в глаза злу, необходимо суметь увидеть его взглядом отстраненным, увидеть не только со стороны, но и сверху... — пишет Л. В. Карасев. — Надо прозреть существо и меру зла и тем самым, примерившись к нему, показать свое нравственное превосходство... Смешное — это осознанное, побежденное — хотя бы в уме — и потому прощенное зло» (Карасев, 1996. — С. 33).

При этом интересно выделить главное отличие смеющегося (осмеивающего) и осмеиваемого. Как отмечает Л. В. Карасев, осмеянный часто и совершенно искренне не понимает, почему над ним смеются, «ему не хватает главного, того, чем с самого начала обладают насмешники — взгляда со стороны» (Карасев, 1996. — С. 72). Но здесь возможны совершенно удивительные и парадоксальные ситуации, когда, например, сама группа, утверждающая свое превосходство с помощью смеха (насмешки) выглядит нелепо («перегибает палку», использует «затасканные» штампы высмеивания), то есть сама становится нелепой и смешной. Такой группе также может не хватать «взгляда со стороны». Сам смысл высмеивания нередко состоит в том, чтобы вызвать у своей жертвы (осмеиваемого) чувство стыда (там же. — С. 72). И если группа, претендующая на элитарность, вдруг почувствует свою нелепость, то есть почувствует, что над ней самой можно смеяться, то спасением для нее будет сначала смех над самой собой, а затем и стыд за собственные действия.

Но, как уже отмечалось, часто именно «группы-тусовки», в наибольшей степени претендующие на свою «исключительность» (группы образованных людей, реально приближенных к элите), быстрее всего находят способы (в основном эмоционально-декоративные, эстетические) для самооправдания своей нелепости и в итоге обращенного на самих себя чувства

278

стыда в них не возникает. Но тогда сомнительным становится и развитие этих групп, и их претензия на подлинную элитарность. Здесь мы вновь сталкиваемся с проблемой иллюзорного мира, в частности с иллюзорной элитарностью (псевдоэлитарностью).

Механизм использования смеха для утверждения своего превосходства предполагает не только свой собственный смех, но и спровоцированный, вызванный смех своего противника. «Рассмешить» потенциального (или реального) носителя опасности — это признак (способность) личности или группы, которых обычно отождествляют с элитой, так как в этом случае человек, которого мы рассмешили сам перестает воспринимать нас как угрозу для себя, становится более доверчивым и подпадает под еще большую зависимость от нас — зависимость добровольную. В этом плане интересен эскимосский миф о похитителе внутренностей (души). Отчего похититель внутренностей пытается рассмешить тех людей, которых наметил себе в жертвы? Оттого, что смех — это открытый рот, а открытый рот — это отверстие, через которое можно достать внутренности. Поэтому похититель ходит и повторяет одну и ту же магическую фразу: «Он улыбается» или «Она улыбается»... (см. Карасев, 1996. — С. 110).

Важная роль смеха заключается в том, что с его помощью создается множество иллюзий, которые позволяют человеку не только на время «отрешиться» от забот повседневной реальности, но и утвердить в своем сознании образ иной, более совершенной реальности, которая в большей мере дает ему возможность реализовать свое достоинство. Первая иллюзия, о которой уже неоднократно говорилось, — это создание новой (психологической) реальности. М. А. Рюмина пишет в этой связи: «Полный уход от реальности — эта такая неадекватность, которая в перспективе ведет к гибели, но есть «адекватные» формы, так сказать, «ухода с возвращением» — игра, искусство, смех... И смех, и искусство в целом имеют в своем глубинном основании игровое удвоение мира — на одну реальность накладывается еще одна — воображаемая... суть человека проявляется

279

в способе его жизни как культурного существа... Самую сердцевину культуры, ее творящий принцип, удваивающий мир, выражает искусство, которое призвано культивировать этот принцип в чистом виде. Самую суть искусства — его активный творческий характер по удвоению мира — выражает эстетический смех — комическое, поскольку его сущность заключается в активном созидании удвоенной видимости. Круг замкнулся, его ядро — создание иллюзии, которая становится действительностью. Такова сущность человека и такова сущность смеха» (Рюмина, 1993. — С. 111).

Соотнося трагическое и комическое, М. С. Каган пишет, что если трагическое отражает поражение идеального в столкновении с реальностью, то комическое, наоборот, «от имени» идеала побеждает реальность (антиидеальное) с помощью своей «насмешки, иронии, сарказма, оценивающей ее ничтожество улыбки». Поэтому М. С. Каган, вслед за М. М. Бахтиным, отмечает «особую идейно-психологическую нагруженность смеха», который позволяет взглянуть на мир по-новому и, главное, почувствовать возможность совершенно иного миропорядка, что часто и порождает «радостное возбуждение, смех, специфически карнавальное мироощущение» (Каган, 1997. — С. 175—176).

Заметим, что во многих претендующих на элитарность «тусовках» основная активность как раз и направлена на высмеивание мира, а также других групп или конкретных людей с иными взглядами, которые, с точки зрения большинства членов этой «тусовки», рассматривается как зло или угроза их достоинству. Проблема возникает тогда, когда на первое место ставятся только эгоистические интересы и не учитываются ценности тех, кто становится объектом насмешек.

Обнажая и высмеивая несовершенства существующей реальности, смех (смеющаяся «тусовка») обесценивает и разрушает эту реальность, создает из нее хаос и превращает эту реальность в «отбросы» истории. Анализируя смех «гротескного реализма» в произведениях Рабле, М. А. Рюмина, вслед за М. М. Бахтиным и А. Ф. Лосевым, выделяет такую

280

его особенность, как постоянное обращение к теме «телесного низа», «зада» и «испражнений», когда снижение значимости (высмеивание) окружающего мира понимается как отождествление этого мира с чем-то «низменным». Но, как писал А. Ф. Лосев, «при таком условии эстетическая характеристика раблезианского смеха получает свое окончательное завершение», превращаясь в «сатанинский смех», поскольку жизненное зло в этом случае смакуется и фактически получает одобрение (см. Рюмина, 1993. — С. 234—237).

Но не оказываются ли в таком же положении и многие престижно ориентированные «тусовки», способные лишь высмеивать окружающий мир (смаковать его «низменность»), но не предлагать ничего более совершенного и возвышенного, кроме иллюзорных образов мира, где утверждаются только свои эгоистические ценности (или такие же эгоистические ценности более глобальных социальных слоев, которые данная «тусовка» часто представляет) и совершенно не учитываются интересы других групп и социальных слоев. Видимо, прав был Ф. Бэкон, остроумно заметивший, что «человек и впрямь похож на обезьяну: чем выше он залезает, тем больше он демонстрирует свою задницу» (В поисках смысла, 1998. — С. 53).

Исследуя выдающихся людей, которых с полным основанием можно отнести к «элите» человечества, А. Маслоу выделил такую важную их черту, как «философское, невраждебное чувство юмора». Характеризуя таких людей, он писал: «Они не любили враждебный смех (смех над причинением вреда другому человеку), смех превосходства, смех протеста против власти... Их юмор может быть назван реалистическим, поскольку он состоит большей частью из высмеивания реальных человеческих недостатков... Если судить чисто количественно, то наши испытуемые могут показаться менее юмористичными по сравнению со средним уровнем. Анекдоты, розыгрыши, шутки встречаются у них значительно реже, чем осмысленный философичный юмор... Он всегда спонтанен и чаще всего не может быть повторен

281

в другой ситуации. Неудивительно, что средний человек, привыкший к комиксам и анекдотам, считает таких людей серьезными и мрачноватыми» (Маслоу, 1996. — С. 440—441). Но для псевдоэлиты, любящей внешние эффекты, такой «философичный юмор» не подходит, как не подходит он и большинству людей, привыкших к яркой, веселой, в чем-то «пошловатой», то есть повторяющейся, но, главное, эстетически «понятной» для большинства атмосфере «тусовки». И обвинять в этом людей было бы неразумно.

Некоторые авторы считают, что в современной культуре все больше увеличивается разрушительная сила смеха. «В смехе все злое собрано вместе, но признано священным и оправдано своим блаженством», — писал в своей книге «Так говорил Заратустра» еще Ф. Ницше. «Тайный смех мой, — говорит Заратустра, — я угадываю, вы бы назвали моего сверхчеловека — дьяволом» (цит. по: Рюмина, 1993. — С. 247).

Таким образом, одним из вариантов преодоления деструктивности «смеющегося зла» может быть обращение к духовным и, в частности, религиозным ценностям. Но, с другой стороны, общество и культура развиваются через мучительное преодоление противоречий, которые как раз и обнажаются смехом. В немалой степени смех, раздваивая культуру и создавая иллюзорные миры, сам в немалой степени порождает хаос и деструкцию, да еще эстетически облагораживает этот хаос, делая его более привлекательным для обывателя.

И тогда возникает новая проблема — как перейти от хаоса (на фоне страдающих насмешников и веселящейся «публики») к новым, более совершенным (идеальным) мирам и человеческим взаимоотношениям. В контексте темы данной книги проблема звучит так — какова роль элиты, способной высмеять реальность и даже разрушить ее, и какова роль массы («публики») в осуществлении перехода от хаоса к совершенству...

282