Человек как объект манипуляций в условиях «рыночного фашизма» (рф)

«Моностилистическая культура» (по Л. Г. Ионину), или «культура полезности» (по А. Г. Асмолову), неизбежно выдвигает единое мерило успешности человеческой жизни. В современном мире таким универсальным мерилом стали деньги (доллары). И тогда получается ситуация, что многие люди как бы смотрят в одном направлении — ориентируются на зарабатывание

258

этих денег, думают одни мысли — как лучше и быстрее это сделать, а потом еще и соображают, как лучше их потратить (здесь им успешно помогает реклама, ловко формирующая образ счастливого и правильного потребителя) и т. п.

В итоге общество как бы превращается в единый «пучок», «связку» с одинаковыми ценностями и стереотипами поведения. Как тут не вспомнить о фашизме (от итал. — fascio), который и переводится как «связка», «пучок», «объединение» людей, живущих одной идеей (или «фикс-идеей»?). Многих часто сбивает с толку внешняя атрибутика немецкого фашизма — свастика, черные или коричневые одежды, бритые затылки агрессивных дегенератов, специфические выкрики и приветствия и т. п. Но при этом упускается суть фашизма, которую можно выразить в принципах: «Мы вместе! Мы едины! Мы не допустим иной точки зрения! За утверждение своей правоты мы готовы на все!..».

Многие забывают о том, что фашизм, как и любое другое глобальное явление, также имеет тенденцию к развитию и даже адаптации к существующим условиям, меняя при этом свою внешнюю атрибутику и некоторые лозунги, но сохраняя свою суть — идею массовости, стандартности понимания счастья и смысла жизни, что в принципе не допускает никакого инакомыслия. Исследователи фашизма отмечают, что «в современных условиях фашистские силы принимают новое обличье, стремясь отгородиться от скомпрометировавших себя фашистских движений прошлого», поэтому, «говоря о современном фашизме, чаще всего употребляют термин «неофашизм» (см. Философский энциклопедический словарь, 1983. — С. 714). Если традиционный (или «классический») итальянский и немецкий фашизм исходил из идеи национально-расового превосходства (хотя на самом деле стремился лишь к переделу мира), то в основе нынешнего фашизма (неофашизма) лежит идея обогащения за счет тех, кто менее предприимчив, или за счет тех стран, которые не

259

могут оказать должного сопротивления экономическим и моральным притязаниям.

При этом меняется также стратегия и тактика утверждения своего превосходства. Рассуждая об американском «мировом господстве», бывший госсекретарь США З. Бжезинский пишет, что «Америка делает акцент на кооптацию с поверженными противниками — Германией, Японией и затем даже — с Россией» и «широко полагается в этом на косвенное использование влияния на зависимые элиты» (Бжезинский, 1998. — С. 37). Обосновывая свою концепцию «культурного превосходства», З. Бжезинский откровенно отмечает далее: «...в области культуры, несмотря даже не ее некоторую примитивность, Америка пользуется не имеющей себе равных притягательностью, особенно среди молодежи всего мира, — все это обеспечивает США политическое влияние, близкого которому не имеет ни одно государство мира... Культурное превосходство является недооцененным аспектом американской глобальной мощи» (там же. — С. 36—38). То, что традиционные фашисты пытались сделать силой оружия, неофашисты, также стремящиеся к «глобальному мировому господству», просто добились иными средствами.

Но «массовая культура» как раз и основана на идее общепризнанного, стандартного и понятного для большинства образа «счастья» и «успеха», которые легко можно выразить с помощью денег (долларов), а также с помощью эффектных примеров быстрого перемещения человека из бедности в более престижные (элитные) и, главное, более обеспеченные слои общества. Как отмечает А. Менегетти, современный мир с помощью «потребительских марок» и шаблонов жизненного успеха культивирует «рабов внутренних», а многочисленных «специалистов», работающих в области рекламы, называет «сетью работорговцев» (Менегетти, 1996. — С. 41).

Именно поэтому особую роль в современной глобальной культуре играют так называемые «раскрученные рекламой» эстрадные или спортивные «звезды». В свое время наиболее яркими, талантливыми и «успешными» такими «звездами»

260

были простые ребята из группы «Битлз», которые быстро стали не только фантастически знамениты, но и сказочно богаты, то есть добились высшего «успеха». Почитателей-фанатов группы «Битлз» называли «битниками» (или «биксами»). Нынешних почитателей многочисленных «звезд-кумиров», а также «почитателей» всего того, что ловко пропагандируется рекламой и за что приходится чем-то постоянно расплачиваться, можно было бы назвать «баксоидами» (от слова «баксы» — доллары), так как сами деньги («баксы») являются количественным выражением стремления человека утвердить свою значимость через престижные (рекламируемые) вещи... Заметим, что и многие нынешние политики все больше напоминают таких «звезд», олицетворяющих успех, знаменитость и т. п., как бы позволяя не просто любоваться собою обывателю, но и позволяя ему в чем-то идентифицироваться с ним. Ведь, по большому счету, система ценностей у большинства обывателей и их «звезд-кумиров» (эстрадных, спортивных или политических) одна и та же, только у «звезд» реализация этих ценностей более яркая, эффектная и представлена в количественном выражении (через деньги и соответствующие предметы роскоши или власти).

Не случайно А. Менегетти говорил о поддавшемся на призыв рекламы человеке, что он покупает, обменивает престижный товар на «часть своего достоинства», а саму рекламу называл «обменом интенциональностями», когда влечение к престижной вещи (со стороны покупателя) обменивается на стремление (уже со стороны продавца) заполучить деньги или часть достоинства соблазненного рекламой покупателя (Менегетти, 1998. — С. 43—52). «Истинным объектом рынка любого стереотипа, типа поведения, вида культуры, захватывающих сегодня лучшую часть молодежи, является обезличивание личности», — пишет А. Менегетти (там же. — С. 44).

Глобальность идеи массового, всеобщего стандартного счастья и успеха, пропагандируемого современной рекламой, выходит за рамки одной страны и приобретает наднациональный и даже исторический характер. Особенностью

261

нашего времени является то, что для пропаганды определенного стандарта счастья и поведения используются самые современные средства массовой коммуникации (радио, телевидение, роскошно оформленная пресса, международные сети типа Интернет и т. п.). Как пишет З. Бжезинский, «американские телевизионные программы и фильмы занимают почти три четверти мирового рынка, язык «Интернета — английский, и подавляющая часть глобальной компьютерной «болтовни» — также из Америки и влияет на содержание глобальных разговоров» (Бжезинский, 1998. — С. 38).

С. Московичи в работе «Век толп» говорит о наступлении нового, «коммуникационного капитализма», основанного на манипуляции общественным сознанием и формирующего еще более страшное, чем толпа явление — «публику», когда каждый сидит перед своим телеэкраном и, будучи не в состоянии разобраться в потоке информации, верит каждому слову очаровательного и очень «убедительного» телекомментатора (Московичи, 1996. — С. 241—251).

И самое страшное, что в этот момент уже не тысячи, а десятки миллионов людей думают одинаково, да еще будучи уверены, что к этим мыслям они пришли самостоятельно, ну, разве что с небольшой подсказкой «умного» и «очень приятного» телеведущего. Это пострашнее обычной толпы, собирающей разве что десятки тысяч людей, которые лишь на время охвачены какой-то безумной идеей, согласно «психологическому закону духовного единства толпы», выделенному еще Г. Лебоном (см. Лебон, 1995. — С. 161—162). Тогда как «люди публики» воспринимают рекламируемые и пропагандируемые идеи прочно и надолго, да еще таким образом, что эти идеи постепенно захватывают сознание и даже совесть десятков миллионов людей. Это ли не высшее проявление тоталитаризма и... фашизма?

Именно так создается «рынок общественного мнения», где и происходит постоянная продажа человеческого достоинства и права быть «субъектом», то есть отказ человека массы (а точнее — «человека публики») от возможности самостоятельно

262

ориентироваться в сложном мире и не позволять собой манипулировать как «объектом».

Еще во второй половине прошлого века Г. Лебон с тревогой предупреждал о наступлении «эры масс», когда «сознательная деятельность индивидов» будет заменена «бессознательной деятельностью толпы» (Лебон, 1995. — С. 145—150). В своей знаменитой работе «Восстание масс» философ Х. Ортега-и-Гассет писал: «...все, что делает человек массы, он делает не совсем всерьез, «шутя»... Он играет в трагедию именно потому, что не верит в реальность подлинной трагедии, которая разыгрывается на сцене цивилизованного мира... Этот новый тип человека — «человек самодовольный» — воплощенное противоречие самой сущности человеческой жизни. Поэтому, когда он начинает задавать тон в обществе, надо бить в набат и громко предупреждать о том, что человечеству грозит вырождение, духовная смерть» (Ортега-и-Гассет, 1998. — С. 254—256).

Но когда идея массового сознания культивируется государством и становится основой его идеологии, то неизбежно появляется фашизм (или неофашизм). «Фашизм — типичное движение масс», — отмечал Ортега-и-Гассет (там же. — С. 268). При этом сами массы вполне сознательно и даже восторженно воспринимают идею тотальности, стандартности и недопустимости иных вариантов построения счастья. «Ни один диктатор не приходит без согласия масс», — пишет А. Менегетти (Менегетти, 1998. — С. 25). «Добровольные рабы производят больше тиранов, нежели тираны — рабов», — отмечал французский политик О. Мирабо.

Обосновывая ценности капиталистического мира и идею неизбежного перераспределения благ, Б. Жувенель честно пишет: «...люди стремятся стать членами корпорации или поступить туда на работу, ведь при этом они приобретают права, которых лишены как частные лица, что представляет собой явное неравенство. Таким образом, в наши дни существует тенденция к возрождению средневековой ситуации: nul homme sans seigneuer (нет человека без сеньора). Здесь уместно вспомнить, что так называемые «темные века» средневековья

263

начались со стремления попасть под покровительство феодалов или капитулов, конец же им наступил, когда человек снова ощутил преимущества самостоятельности. Мы живем в такое время, когда все благоприятствует тому, чтобы человек был помещен в загон» (Жувенель, 1994. — С. 106). Получается, что даже такая традиционно демократическая ценность, как частная собственность, постепенно уступает место другой ценности — чувству сопричастности определенной корпорации, общественной группе или союзу, которые дают возможность пользоваться более широким набором благ (служебными машинами, пансионатами, дачами, различными оплачиваемыми корпорацией льготами и т. п.). В чем-то это опять напоминает идею «общественной собственности», которая легко извращается (к сожалению, легче всего, действительно, извращаются благородные идеи) и преобразуется в фашизм или... в неофашизм, как это уже случалось в истории.

Но «загон», о котором говорит Б. Жувенель, часто как раз и выражается в зависимости человека от политической партии, от своей фирмы или корпорации, от «общественного мнения» или конкретных господ-благодетелей — это и есть основа фашизма, когда человек теряет свою самостоятельность и становится лишь рьяным и покорным «исполнителем», «винтиком» более глобальной машины (тоталитарной системы). Неужели тенденции превращения общества в новую тоталитарную систему столь глобальны и мы просто обречены на неофашизм?

В этой связи интересны рассуждения известного отечественного писателя Ю. Н. Нагибина: «Откуда берется фашизм? Да ниоткуда он не берется, он всегда есть, как есть холера и чума, только до поры не видны, он всегда есть, ибо есть охлос, люмпены, городская протерь и саблезубое мещанство, терпеливо выжидающее своего часа. Настал час — и закрутилась чумная крыса, настал час — и вырвался из подполья фашизм, уже готовый к действию... Фашизм — прекрасный строй... он снимает с души ответственность, освобождает от мук совести и от самой совести, он всю ответственность

264

берет на себя». «Фашизм родился от жадности и тупости одних, от коварства и трусости других», — пишет другой известный писатель И. Эренбург...

К сожалению, фашизм (неофашизм) слишком глобален и, вероятно, психологам еще придется решить для себя проблему, как помогать самоопределяться личности в эпоху, в которой культивируется идеал стандартного, обезличенного человека, ориентированного на пошловато-примитивное стандартное счастье и при этом очень самодовольного. Прав был Ортега-и-Гассет, когда писал: «Каждая жизнь — это борьба за то, чтобы стать самим собой» (Ортега-и-Гассет, 1998. — С. 252).

Все сказанное позволяет несколько уточнить название современной эпохи. Можно было бы назвать ее «эпохой баксизма», когда главной ценностью становится доллар. Можно говорить об «эпохе СШАизма», когда американский образ жизни, опять же основанный на идее обогащения, стал основой «культурного превосходства» единственной оставшейся сверхдержавы (по З. Бжезинскому). Можно говорить о «рыночном фашизме» — РФ, основанном на обмене и продаже чувства собственного достоинства вместо рекламируемых престижных товаров, дающих человеку ощущение собственной значимости (по А. Менегетти). А можно говорить и об «информационно-рыночном фашизме», когда формируется «рынок общественного мнения» и появляется «человек публики», позволяющий манипулировать своим сознанием (по С. Московичи). Но нам представляется, что термин «эпоха продажности» не менее удачен и, кроме того, несет определенный эмоционально-оценочный смысл, что не всегда бывает плохо (хотя бы для лучшей рефлексии того, что на самом деле со всеми нами происходит).

Для личности, самоопределяющейся в условиях фашизма (или неофашизма), сложная этическая проблема выражается в вопросе: противодействовать ли тоталитарной системе или просто приспособиться к ней? Ведь можно жить (и даже неплохо жить) в любых условиях. Как известно, кто-то неплохо устраивался и на территориях, оккупированных

265

фашистами... Для психолога, работающего с личностью, самоопределяющейся в условиях тотальной системы (фашистской или неофашистской), этический вопрос заключается в том, что для разных людей — разное счастье, и для кого-то счастьем как раз и является позиция раба или холуя... И дело даже не в терминах. Мы даже можем допустить, что в определенных условиях, а за примерами далеко ходить не надо, откровенные подонки могут быть объявлены чуть ли не национальными героями, да и сами обвинительные термины могут приобрести прямо противоположный смысл (например, термин «эсэсовец» на некоторых территориях бывшего СССР стал чуть ли не комплиментом, да и к самому термину «фашизм» отношение среди определенных групп молодежи тоже стало почти восторженным...)

А выходом из такой этической ловушки (когда считается, что у каждого свое счастье) является все-таки собственная нравственная позиция психолога, то есть его профессиональная и человеческая совесть.