Избирательность признания и тщеславия творца (по г. Селье)

Как писал Г. Селье, «ученые тщеславны, им нравится признание, они небезразличны к известности, которую приносит слава, но очень разборчивы в отношении того, чьего признания им хотелось бы добиться и за что им хотелось бы стать знаменитыми» (Селье, 1987. — С. 29—30). «Однако эта жажда признания не должна превращаться в главную цель жизни», «ни один подлинный ученый не примет желанного признания ценой превращения в мелкого политикана, вся энергия которого до такой степени поглощена «нажиманием на рычаги», что для науки уже не остается сил» (там же. — С. 169).

Таким образом, стремление к успеху, к тому, чтобы стать лучше, чтобы добиться выдающегося результата и благодаря этому приблизиться к ощущению собственной значимости в обществе и в своем деле, характерное уже не для обывателя, а для творческого человека (например, для настоящего ученого) отличается тем, что оно достаточно избирательное — это не элитарность любыми путями, а элитарность, признание в среде уважаемых, посвященных, значимых для ученого людей.

198

Но в творческой деятельности нередко случается так, что даже близкие коллеги и соратники могут не оценить по достоинству то или иное достижение. Наука и искусство принадлежат к тем сферам, где иногда приходится трудиться без надежды на быстрое признание, и тогда получается, что настоящий ученый и художник внутренне всегда должны быть готовы и к непризнанию. Более того, они должны быть готовы и к разрывам со своими учениками, если эти ученики пока еще не доросли до своего учителя. Возможна и ситуация, когда мыслитель все-таки поддерживает отношения с коллегами и учениками, но на довольно примитивном уровне, чтобы его совсем уж не считали сумасшедшим. В этом случае мыслитель вынужден хотя бы частично выполнять дурацкие исследования, писать примитивные статейки и вообще изображать из себя «настоящего» ученого. Хотя смысл науки — в поиске нового, парадоксального знания, в смелости взглянуть на ситуацию иначе, чем это принято даже в научных кругах...

Проблема нравственного выбора в профессиональном творчестве

Проблема многих представителей творческих профессий (включая психологов) заключается в том, на чье мнение им больше ориентироваться, на мнение невзыскательной массы или на мнение избранных и посвященных?.. Проблема такого выбора имеет много граней, например, приходится учитывать свои возможности, особенности ситуации, перспективы развития сознания тех, кого пока относят к невзыскательной массе и т. п. Но главное в таком выборе — это нравственная составляющая.

Еще совсем недавно интерес к новому фильму или спектаклю определялся не только его чисто художественными достоинствами, но и созвучностью тем общественным проблемам, которые волнуют думающих и переживающих людей. Зрители всеми правдами и неправдами пытались попасть на фильмы или спектакли, где в общий контекст были включены

199

лишь намеки на правду реальной жизни (или недавней истории страны). Но, удивительное дело, в современной России, когда о многих проблемах можно говорить свободно, почему-то нет выдающихся произведений искусства. Быть может, есть еще правда, которая даже на уровне интуитивной догадки пока еще не вырисовывается. Но настоящий художник (как и ученый, и другой творческий работник) первым должен эту правду хотя бы почувствовать.

Проблема настоящего художника или ученого не в том, что у него не хватает мастерства, а в том, что не хватает смелости, нравственного духа для того, чтобы отойти от общепринятых стереотипов в отношении к сегодняшним общественным проблемам. Для людей, пытающихся творить культуру, неплохо было бы вспомнить слова известного философа М. Мамардашвили о том, что «культура — это вечность в настоящем, в существующем», и она «нуждается в открытом пространстве и свободном слове», должны быть «живые точки коммуникации» (Мамардашвили, 1990. — С. 176). И эти «живые точки коммуникации» в первую очередь должны проходить через души поэтов, художников и ученых.

Анализируя судьбы и трагедии великих мыслителей и художников, И. Гарин отмечает: «Своей предсмертной судьбой Вагнер предвосхитил падение всех крупных художников, рано или поздно, рационально или иррационально ассимилированных индустрией культуры. Ибо что такое падение — Ницше, Шёнберга, Джойса, Элиота, Пикассо, Беккета? Падение есть усвоение тем лавочным миром, которому они бросили вызов. Падение и вина — в независимости от собственной воли, от личного начала: все мы дети своего времени, а оно уж, будьте уверены, позаботится...» (Гарин, 1992. — Т. 1. — С. 731). Уместно напомнить, что «усвоение тем лавочным миром» очень беспокоило и В. С. Высоцкого, и многих других поэтов...

Для психологов, как представителей творческих профессий, эта проблема осложняется следующими обстоятельствами: с одной стороны, нельзя однозначно подыгрывать своим клиентам (или испытуемым) или «заигрывать» ради дешевой

200

популярности с аудиторией; с другой стороны, нельзя и однозначно ставить себя выше клиента или учебной аудитории (иначе не получится сотрудничества при решении его проблем и при постижении новых истин).

Есть еще одна грань проблемы, связанная с признанием таланта творца: действительно выдающийся и даже великий творец вполне может оказаться и негодяем в личностном плане. Например, представители той части нашей интеллигенции, которая «холуйствует» перед властями, превратившими страну в позорище. Но возникает вопрос: как к такому «творцу» должен относиться простой смертный (его поклонник)?..

Происходит как бы раздвоение личности зрителя или читателя по отношению к такому творчеству: с одной стороны, признание объективной ценности созданного творцом шедевра (художественного образа, идеи, открытия), с другой стороны, неприязнь к примитивной нравственности данного творца. Конечно, возможен вариант, когда поклонники просто не задумываются о нравственности своего кумира (а некоторые «звезды» даже специально подогревают интерес к себе с помощью скандалов и сомнительных выходок), но в подсознании поклонников все-таки зарождается некоторое сомнение в подлинной «элитарности» такого кумира.

Творческие люди иногда неплохо чувствуют не только «конъюнктуру» на «рынке творчества», но и степень искренности восхищения собой другими людьми. Можно предположить, что у некоторой части творцов, совершивших сделку с совестью, также что-то может измениться в самооценке и в чувстве собственной значимости, то есть может измениться чувство элитарности.

Важно то, что при этом нарушается общая эстетика восприятия (или эстетика восхищения), поскольку происходит как бы «отчуждение» творческого труда от личности самого творца уже в сознании других людей. Но при этом и сам творец чувствует, что его не воспринимают как целостную личность, как единство личности и ее творений: личность творца сама по себе, а его дело, творчество — само по себе...

201

Вероятно, все это также не способствует полноценному ощущению значимости собственной жизни творца (полноценному ощущению элитарности), ведь для творческих людей все-таки важно, чтобы признавали не только их «дела», но и саму жизнь их личности как своеобразное произведение (научное или художественное)... Недаром некоторые авторы отмечают, что творческие люди часто и планируют свою жизнь, как будто пишут «поэму» о самих себе (Розин, 1992).

При формировании своего отношения к творцу (или исполнителю) очень важен еще и общий контекст конкретного восприятия творчества. Мы приводим личный пример, где нам удалось сравнить силу художественного воздействия при исполнении одного и того же произведения — известную песнь «Варяг». В одном случае запись этой песни прослушивалась в квартире одного профессионального музыканта (в атмосфере аристократического восторга). Сам музыкант-хозяин был в восторге от исполнения этой песни одним из лучших хоров страны.

В другом случае песня была услышана в подземном переходе сразу же на следующее утро после заключения известных Беловежских соглашений зимой 1993 года. Ранним утром в переходе появился старик-ветеран, одетый во все чистое, с орденами и с шапкой на голове (а не на земле, как это делают многие подрабатывающие музыканты в переходах). Раньше этот старик никогда не выходил в переход со своим аккордеоном. Но в это утро он выше и играл, быть может, не очень хорошо. А мимо шли еще толком не проснувшиеся люди. Было такое ощущение, что это все «по-настоящему», что гордый человек, действительно, «не сдается» и что это его, быть может, самый главный в жизни бой... Больше этого старика я не видел. Признаюсь, что на работу (проводить занятия с подростками в одном УПК) я приехал весь в слезах и сразу же направился к умывальнику...

Этот старик-ветеран, видимо, не только на меня оказал гораздо более сильное впечатление, чем все высокопрофессиональные варианты исполнения песни «Варяг» вместе

202

взятые, поскольку в данном случае известная песня была вплетена в контекст сложнейшей проблемы страны и ее не раз обманутого народа. Песня была соединено с нравственным поступком и потому была «настоящей». Ее эстетический уровень оказался намного выше всех других «высокохудожественных» исполнений именно потому, что подлинная эстетика во многом определяется нравственностью. Сам старик-ветерен вряд ли может быть назван элитой в традиционном понимании, но и обывателем его не назовешь. В каком-то смысле старик — святой, так как продемонстрировал «последний бой» самому страшному врагу — обывательскому безразличию, а это уже выходит за рамки привычного обывательского понимания элитарности.

Когда творец, стремящийся увековечить свое имя и стать «элитой», не понимает связи эстетического (как и научного, философского, сакрального) и нравственного, то он рискует выпасть из контекста культуры, довольствуясь лишь «признанием при жизни».