История возникновения и варианты определения интеллигенции

Само возникновение интеллигенции как самостоятельной социальной группы иногда связывают с необходимостью своеобразного «посредничества» между властью и эксплуатируемыми трудящимися — народом (см. Барбакова, Мансуров, 1991. — С. 20—24). Таким образом, изначально управленческая функция интеллигенции в немалой степени пересекалась с функцией власти.

297

Еще в конце прошлого столетия Н. К. Михайловский писал: «В Европе интеллигенция, за редким исключением, была в полном единении с буржуазией. Таким образом, ни в каком термине «интеллигенция» не было надобности, интеллигенция совпадала с буржуазией и утопала в ней. Теперь в Европе дела обстоят, разумеется, иначе» (цит. по: Барбакова, Мансуров, 1991. — С. 75). Прогнозируя развитие интеллигенции в конце XIX—XX вв., М. Мандельштам выделяет три этапа: 1) интеллигент представляет собой явного или замаскированного капиталиста, что связано с развитием капитализма и необходимостью новых высококвалифицированных специалистов с особым положением и привилегиями; 2) интеллигент превращается и в капиталиста, и в пролетария (при постепенном насыщении производства специалистами); 3) интеллигент постепенно становится только пролетарием, также продавая свой труд капиталисту (см.Барбакова, Мансуров, 1991. — С. 84).

Однако при этом ряд исследователей отмечают, что интеллигенция не осознает единство экономической сущности своей и пролетариата, отождествляя свои интересы с интересами буржуазии, поэтому часть интеллигенции превращается в активных сторонников власти буржуазии, поскольку «надеется на получение всех моральных и материальных благ в рамках буржуазного общества» (см. там же. — С. 105). В этой связи уместно привести высказывание Ж. Лабрюйера: «Раб зависит только от своего господина, честолюбец — ото всех, кто способен помочь его возвышению» (Разум сердца, 1990. — С. 248).

Но при этом существует и другая, действительно лучшая (подлинная) часть интеллигенции, для которой нравственные начала стоят выше узкопрофессиональных. На примере России интересно кратко проследить эволюцию интеллигенции как символа самого лучшего в их взаимоотношениях с властью, что есть в нашем народе.

Людей достойных в России было достаточно во все эпохи (благодаря чему страна до сих пор считается одной из величайших

298

мировых держав), но многие исследователи считают, что именно Петр I заложил основы современной отечественной интеллигенции, начав систематическую подготовку высокообразованных специалистов в самых разных отраслях, а также когда он, по словам П. Н. Милюкова, собрал «кружок самоучек — интеллигентов, призванных помогать ему при насаждении новой государственности». В это время интеллигенты были «помощниками власти в государственном строительстве» (см. Барбакова, Мансуров, 1991. — С. 65, 160). При Екатерине II интеллигенция делается оппозиционной, но эта оппозиция даже в самых радикальных своих проявлениях никогда не является антигосударственной (там же. — С. 160).

Определяя интеллигенцию как «образованную и мыслящую часть общества, создающую и распространяющую общечеловеческие духовные ценности», Д. Н. Овсянико-Куликовский выделяет следующие группы российских интеллигентов, которые противостояли господствующей системе своими мыслями, стремлениями и действиями: а) «чаадаевцы» со скорбными мыслями об окружающей действительности, о национальной немощи; б) плеяда «лишних людей», для которых характерны плохая психическая организация человека и разлад между личностью и средой; в) люди типа Чацкого, для которых характерно уже стремление действовать, осознанно выражать свой протест против умственной тьмы и светобоязни, против нравственной слепоты и духовного уродства мира; г) разночинцы 40-х годов России XIX века, для которых нравственное право личности реализовывалось лишь на уровне слова, но не дела; д) народники конца XIX века, складывающиеся из «кающихся дворян» (см. Барбакова, Мансуров, 1991. — С. 80—81).

Русский историк-эмигрант Г. П. Федотов в своей работе «Трагедия интеллигенции», написанной еще в 1926 году, отмечал, что сначала российская интеллигенция «целый век шла с царем против народа» (1825—1881), затем — «с народом против царя» (1905—1917), но за период с 1906 по 1914,

299

изменяя революции, интеллигенция забыла о народе... (Федотов, 1990. — С. 421, 438). Известно, что значительная часть интеллигенции не приняла Великую Октябрьскую социалистическую революцию 1917 года. Одним из вариантов объяснения этого может быть ущемленное ощущение элитарности, когда перед интеллигентами обозначилась реальная перспектива (или опасность для тогда еще довольно привилегированной группы интеллигентов-господ) «уравнивания» в правах с простолюдинами, с «быдлом»...

Еще Ф. Ницше отмечал: «В своем отношении к народу, служение которому ставит своей задачей интеллигенция, она постоянно и неизбежно колеблется между двумя крайностями — народопоклонничеством и духовным аристократизмом. Потребность народопоклонничества в той или другой форме вытекает из самих основ интеллигентской веры. Но из нее же с необходимостью вытекает и противоположное — высокомерное отношение к народу как к объекту спасительного воздействия, как к несовершеннолетнему, нуждающемуся в няньке для воспитания «сознательности», непросвещенному в интеллигентском смысле» (цит. по Гарину, 1992. — Т. 2. — С. 261).

После Октябрьской революции 1917 года «повсюду: в городе и в деревне, в высших слоях еврейского НЭПа, в разлагающемся коммунизме и в предприимчивой крестьянской молодежи — царит один и тот же дух: накопления, американизма, самодовольства», — отмечает Г. П. Федотов. «Гибель коммунизма, можно думать, не только не остановит, но еще более подвинет этот рост буржуазного сознания. Интеллигентские «идеи» находят свою настоящую (не псевдоморфную, религиозную) почву: в новом мещанстве» (Федотов, 1990. — С. 441). Сам Г. П. Федотов достаточно пессимистично оценивал перспективы интеллигенции в России, отмечая, что: «...интеллигенция, уничтоженная революцией, не может возродиться, потеряв всякий смысл» и что «теперь это только категория работников умственного труда или верхушка образованного класса» (там же. — С. 441).

300

Примечательно, что, по последним исследованиям, среди чиновников государственного аппарата (то есть среди высшей административной элиты) распространено убеждение, что вместо законов и обсуждений стране нужны «несколько опытных и сильных руководителей» (персон), хотя больше половины опрошенных все-таки не согласилось с этим утверждением, разрыв между «законниками» (55%) и «персоналистами» (45%) оказался большим (Афанасьев, 1996. — С. 150—151).

Тем не менее, и среди интеллигентов, и среди высшего чиновничества, и особенно, среди простого населения тяга к вождю, кумиру, харизматическому лидеру очень сильна в России, где еще только формируется гражданское демократическое общество...

В коренным образом изменившейся по сравнению с прошлым столетием ситуации подозрительность и возмущение масс направлены не против капиталистов или вообще богатых людей, а против привилегированных представителей интеллигенции, пишет Дж. Гелбрейт. Старая классовая борьба отмирает, нарождается новая — «кастовая борьба», где в качестве арены социальной борьбы выступает уже не фабрика, а университетский городок, отмечает К. Керр. По мнению Г. Шельского, интеллигенция свое всевозрастающее влияние превращает в новую форму религиозного воздействия на массы, благодаря которому она господствует над ними в своих интересах (см. Барбакова, Мансуров, 1991. — С. 106—107).

Если согласиться с представленными выше высказываниями о том, что «ареной социальной борьбы» постепенно становится «университетский городок», то для современного интеллигента (особенно российского) гораздо страшнее оказывается не официальная власть, а та социально-профессиональная и достаточно престижная (элитная) интеллигентская «каста», к которой он себя относит.

Это означает, что внешне выступая к каким-то силам в качестве критика и оппонента, современный российский интеллигент внутренне нередко сам оказывается в сильнейшей зависимости от господствующего мнения своей «касты». Не

301

этим ли объясняется достаточно единодушное одобрение существующей системы, сделавшей несчастными миллионы людей и фактически развалившей великую (хотя и явно нездоровую) страну и такое же единодушное осуждение тех, кто пытается хоть как-то противостоять духовному развалу? Но особенно проявляется такое «единодушное» и весьма нелицеприятное осуждение по отношению к тем немногим интеллигентам (истинным интеллигентам), кто осмеливается думать своей головой (или чувствовать своим сердцем) вопреки «общепринятому мнению» той «касты», к которой он должен был бы принадлежать согласно своему социально-профессиональному статусу и прошлым заслугам.

Иными словами, если ранее интеллигент метался в своих симпатиях-антипатиях к власти (или к массам — народу), то сейчас постепенно появляется другая линия оппозиции — по отношению к давлению на его сознание (и на его совесть) мнения своей «касты», давлению, перед которым далеко не каждый человек может устоять, когда на первый план выступают не образование или обладание наиболее свежей информацией из жизни верхов («светские сплетни» и т. п.) и даже не ориентация на некие общечеловеческие ценности, а нечто совершенно иное — собственная обоснованная (осознанная, осмысленная) нравственная позиция.

К этому можно добавить, что именно в России особенно развит институт так называемых «клиентарных отношений», основанных на «личной преданности» и «покровительстве» как в высших властных структурах, так и в обществе в целом (Афанасьев, 1996. — С. 151—154). Опрашивая госслужащих и анализируя роль различных факторов на карьеру отечественного чиновника, М. Н. Афанасьев отмечает: «В ответах прослеживаются следующие закономерности. Женщины больше разочарованы в том, как оценивается их исполнительность: каждая четвертая сотрудница отмечает, что исполнительность практически не влияет на карьеру. В отличие от мужчин женщины в аппарате чаще усматривают значительное влияние на служебные продвижения семейно-родственных связей;

302

мужчины же гораздо чаще обращают внимание на зависимость карьеры от идеологических убеждений и национальности. Пожалуй, самая показательная зависимость — от стажа административной работы. Опыт службы в аппарате сказывается на оценке «веса» различных факторов: воздействие исполнительности и повышения квалификации уменьшается, а сила связей родства и личного покровительства растет» (Афанасьев, 1996. — С. 151—154).

Традиционно выделяются два основных подхода в понимании интеллигентности. Первое понимание связано с социально-профессиональной принадлежностью человека, с занятием умственным трудом (интеллигент как работник умственного труда). Второе понимание связано с этической, нравственной устремленностью человека, с его творческой ориентацией на лучшие образцы и идеалы общечеловеческой культуры.

Проблема подлинно интеллигентного человека заключается в том, чтобы соединить в себе умственный, духовный труд с достойной ценностно-нравственной творческой устремленностью, направленной не столько эгоистически, сколько на делание добра другим людям и всему человечеству. Для подлинного интеллигента характерны масштабность реальных деяний и помыслов и одновременно скромность в плане пользования благами за эти деяния.

Многие исследователи, определяя интеллигенцию, связывают ее с «оппозиционностью ко всему антигуманному, независимо от того, кто является носителем антигуманизма — власть или ее оппозиционеры» (см. Барбакова, Мансуров, 1991. — С. 7). «...Интеллигентен тот, кто блюдет интересы общечеловеческого благоденствия, — пишет А. Ф. Лосев. — Интеллигент живет и работает в настоящее время так, как в будущем станет жить и работать человек в условиях общечеловеческого благоденствия» (Лосев, 1988. — С. 315). При этом А. Ф. Лосев особенно отмечает: «Интеллигент, который не является критически мыслящим общественником, глуп, не умеет проявить свою интеллигентность, то есть перестает быть интеллигентом... подлинная интеллигентность всегда

303

есть подвиг, всегда есть готовность забывать насущные потребности эгоистического существования; не обязательно бой, но ежеминутная готовность к бою и духовная, творческая вооруженность для него» (там же. — С. 318).

В целом можно выделить следующие подходы к пониманию (определению) интеллигенции:

1. Интеллигент — это работник умственного труда. Хотя если такой человек оказывается негодяем (например, отличным профессионалом с высшим образованием), то вряд ли его можно назвать интеллигентом.

2. Интеллигент — это воспитанный, обаятельный человек, знающий, как вести себя в приличном обществе. Но сколько в мире обаятельных, изысканных и «хорошо пахнущих» ничтожеств.

3. Интеллигентность — это определенная нравственная позиция, это оппозиционность всему антигуманному, это неравнодушие ко всему, что происходит в обществе, это человек, которого А. Ф. Лосев называл «критически мыслящим общественником» (см. выше). Но если человек с развитой нравственностью не обладает образованием и элементарно не воспитан, то его также сложно назвать интеллигентом.

4. Интеллигент сочетает в себе прекрасное образование и воспитание с активной нравственной позицией, то есть он не равнодушен к тому, что происходит в обществе и во всем мире. Настоящему интеллигенту не только «до всего есть дело», но он, в силу своего образования и положения в обществе, может хоть как-то повлиять на ситуацию и хотя бы попытаться улучшить ее. Такое понимание интеллигентности представляется нам пригодным для дальнейшего анализа, но есть и еще один взгляд на интеллигентность (см. п. 5).

5. Интеллигентность как развитое чувство долга перед своим народом, перед обществом. Такое чувство — результат понимания несправедливости в стартовых возможностях разных людей. Например, кто-то рождается в хорошей семье, в культурном центре, ходит в специализированные («элитные») школы и т. п., а другой рождается в семье алкоголиков,

304

вдали от культурных центров, с детства погружен в атмосферу злости и насилия... Естественно, у первого гораздо больше возможностей получить качественное образование и занять определенное положение в обществе, а второй человек, скорее всего, такого образования и воспитания не получит, и его положение в обществе будет не самым завидным.

При этом второй человек (с менее удачной профессиональной судьбой) будет даже приносить пользу обществу и часто в ущерб создавать возможности для того, чтобы кто-то с более благоприятными стартовыми возможностями получил образование и стал «интеллигентом». К сожалению, часто благополучие одних людей строится на относительном неблагополучии других людей, а всякие рассуждения том, что каждый является «кузнецом своего счастья», справедливы лишь для отдельных случаев. И если интеллигент не понимает своего долга перед теми, за счет кого он выстроил свой профессиональный успех, то это уже не настоящий интеллигент (например, образованный и воспитанный человек заявляет, что «он никому и ничего не обязан» и «ему наплевать на тех, кто не сумел добиться успеха», надо, мол, «меньше жаловаться и больше работать, да еще... «засучив рукава»). Еще А. Блок писал, что «одно только делает человека человеком — знание о социальном неравенстве».

Но понимать мало: надо еще стремиться хоть что-то сделать для того, чтобы у всех людей расширились возможности и для получения хорошего образования и воспитания, и для сокращения социального разрыва между «благополучными» и «менее благополучными» слоями общества, и для возможности как можно большего числа людей к ценностям культуры...