Социальная и политическая психология

Уже в 1899 году Дьюи заметил, что система постулатов и теорий, которая превалирует на тот или иной момент в психологии, политически обусловлена (*45). В частности, то, как люди оценивают значимость индивидуальности, зависит от тех идеологических рамок, в которых существует психология. Аристократия считает, что конкретный индивид не важен (если, конечно, он не принадлежит к высшему классу). Сторонники сохранения статус-кво черпают поддержку из тех психологических доктрин, которые провозглашают фактическую неизменность человеческой природы (46). На современном этапе Дьюи мог бы найти дополнительное подтверждение своей идеи в психологических афоризмах нациоонал-социалистской и коммунистической идеологий. Следует отметить что его упоминание об идеологическом факторе предвосхищает pa6oты Мангейма и других сторонников познающей социологии.

Политические последствия психологических теорий представлялись Дьюи столь важными, что он прилагал значительные усилия, чтобы дискредитировать социальную психологию, которая, как ему казалось, была , антидемократично ориентированной. Он не боролся с этими теориями, приводя опровергающие их доказательства, он просто не признавал их из-за их идеологической направленности. Мечтой Дьюи была психология, совместимая с демократией, и он отвергал любую науку о психике, которая предполагала противоположное применение. В этой связи становится понятным его нелюбовь к теории фиксированных инстинктов, к французской школе подражания, к дюркгеймовской школе коллективных представлений, а также его сомнения в отношении психологии способностей и недоверие к понятию интеллектуального коэффициента.

Прочие концепции казались ему столь же неприемлемыми. Он не видел пользы в вундтовской психологии народов, поскольку она предполагала применение категорий интроспективной психологии. Он утверждал, что интроспективные категории фактически являются основной причиной отсталости социальной психологии (47). Интересно, что одной из причин, по которым он отрицал дуализм интроспективной психологии, была возможность их политического использования:

«Те, кто стремится к монополизации социальной власти, сочтут вполне подходящим разделение привычки и мысли, действия и души, столь распространенное на протяжении всей истории человечества. Поскольку дуализм предоставляет им возможность думать и планировать деятельность, в то время как другие остаются послушными, пусть даже и неловкими, инструментами. Пока такая схема не изменится, нет смысла ожидать воплощения демократии в реальной жизни» (48).

Даже метафизические постулаты Дьюи рассматривал в их связи с демократической ориентацией.

Чтобы завершить свои список отрицаний, Дьюи внес туда и все направления социальной психологии, которые не придавали значения внешним силам, действующим на организм. Если мы не верим в то, что окружающая среда оказывает влияние на человека, нет смысла в социальных реформах. Даже в 1917 году, когда у нас в фаворе была концепция инстинктов, он настаивал, что инстинкты становятся реальностью только тогда, когда они соотнесены с ситуацией. Помимо инстинктов или импульсов, категории социальной психологии должны включать ряд других — привычку, проницательность, мышление, координацию, адаптацию и обычай. Обычай имеет особое значение, поскольку обеспечивает те рамки, внутри которых функционирует мышление индивида (*49).

Обычай — первый учитель привычек, и первоочередная задача социальной психологии — выявить механизм образования обычая посредством привычки, а также желаний, убеждений и целей. Социальная психология, несомненно, опирается на биологическую, или функциональную, психологию, рассмотренную нами выше. Предмет и той и другой — живой организм, определенным образом действующий и координирующий свои действия. Когда эта координация нарушена, когда неадекватная привычка выходит из употребления, у нас появляется возможность новой координации, обновленного поведения, реализуемых посредством импульсов, проницательности, внимания, ассоциаций и мышления. Эта краткая формула предлагает проблематику индивидуальной психологии, но в том случае, когда на новую координацию оказывает влияние обычай, или когда в процесс вовлечены другие люди, на помощь призывается социальная психология.

Некоторые специфические проблемы в рамках социальной психологии возникают тогда, когда новая координация приводит к фрустрации или когда затруднена реконструкция привычки. В таком случае возник кает поток эмоций. Возможно, эмоция будет направлена по побочному каналу замещающих привычек и исчезнет сама собой. Но возможно, она будет усиливаться и совпадет с соответствующей эмоцией окружающих. Результат такого совпадения может быть различным: волна энтузиазма в отношении реформы или реакция насилия против угрожающего нововведения. В любом случае выполняется условие так называемого мышления толпы. Толпы и сборища становятся реальностью, когда имеет место дезинтеграция привычек, высвобождающая те импульсы, которые могут стать предметом манипуляций натренированных демагогов или пропаганды.

Гораздо большей стабильностью, чем толпа, обладают группа, клуб, политическая партия. Это тот уровень человеческих связей, который особо интересует Дьюи, поскольку именно здесь существует общество и может реализовываться демократическая деятельность.

«Общество и его проблемы» определяет широкие рамки системы политической психологии, так же как и «Левиафан» Гоббса, «Социальный контракт» Руссо или «Групповое мышление» Мак-Даугалла. Но взгляды Дьюи отличаются от взглядов всех его предшественников. Он отвергает все освященные веками доктрины общей воли, Суверенного Народа, группового мышления и Великого Общества. Политические группировки, утверждает он, не носят надличностного характера и не основываются на социальных инстинктах. Желания, выборы и цели — это различные действия отдельных человеческих существ, не проистекающие из каких-то изначально существующих социальных склонностей.

Общество представляет собой не некую мистическую целостность или выражение социальных инстинктов, а всего-навсего сопродук социальной активности конкретных людей. Пока между А и В имеют место непосредственные личные взаимодействия, социальная совокупность тут ни при чем. Но если последствия их взаимодействия влияют не только на их жизнь, но и на жизнь и благополучие окружающих, то в процесс включается социальная совокупность, основанная на общественном интересе. Сама по себе это совокупность неорганизованна и бесформенна, она состоит из общих для определенных людей сегментов их частных интересов. Одна совокупность образовалась благодаря производству автомобилей, другая — существованию школ, третья — практике налогообложения. Когда избираются или каким-то иным путем определяются официальные лица, бесформенная социальная совокупность становится организованной. Сами по себе эти официальные лица — тоже отдельные индивиды, но они обладают специальной властью, предназначенной для того, чтобы защитить общие для всех членов этой совокупности интересы. Существует и всеобъемлющая совокупность — государство, объединенное и действующее посредством чиновников, от которых ожидают, что они подчинят свои частные интересы всеобщему благу (50).

К несчастью, те силы, которые обеспечивают функционирование нашего демократического государства, сами по себе детерминированы условиями, препятствующими эффективности демократии. Технология породила много социальных совокупностей, интересы которых зачастую находятся в противоречии. Каждый из нас является членом большого количества не связанных между собой, а иногда и антагонистичных групп. Практически невозможно выбрать чиновника, который представлял бы все наши разнообразные интересы. Мы даже не осознаём те широкие индустриальные и экономические общности, с которыми мы связаны бесчисленным количеством путей, и по этой причине не знаем даже, в какой сфере лежат наши интересы. Наши так называемые общественные выборы часто представляют собой не что иное, как реализацию желание определенной группы финансовых сил, пропагандистов или эгоистичных лидеров. И в результате мы имеем «помрачение общества». Демократия становится неэффективной.

Осознание столь плачевного состояния «рудиментарной и неоргани зеванной» демократической общности обусловило стремление Дьюи определить новые способы, которые обеспечивали бы полное выражение желаний и интересов отдельных личностей. Этому могло бы споеобствовать открытое обсуждение общественной политики, а также предоставление народу информации, которая раньше была доступна лишь экспертам. Мы нуждаемся в образовании, которое освободило бы нас от стереотипных привычных эмоций, касающихся определенных знаков и символов, и обеспечило большую свободу коммуникации. А свобода коммуникации — это то, что нам особенно необходимо.

Та картина неэффективного функционирования демократии, которую рисует нам Дьюи, реалистична и безрадостна. Едва ли кто-то может усомниться в ее истинности, и все те, кто верит в демократию, согласились бы с предлагаемыми способами ее излечения через образование. Он чрезвычайно убедителен, говоря о том, что улучшение методов и условий ведения переговоров, дискуссий и совещаний необходимы для поддержания демократии. Каждая социальная общность может стать организованной, и каждый член этой общности разделит ее судьбу. Став активными в среде той общности, к которой мы принадлежим, мы достйгне» своего благополучия.

И здесь, однако, возникает одно серьезное затруднение. Видел ли сам Дьюи то внутреннее противоречие, которое существует между его идей о сообществе целостных личностей как идеальном элементе общественной организации и его же надеждой на гармонизацию сегментных форм социальных совокупностей, основанных на разделяемых всеми членами этой совокупности, но частных интересах? Второй тип общности, как он предполагал, это абстракция, полученная выделением одного частной фрагмента из всей целостности жизни. Отдельный индивид может принадлежать к большому количеству различных общностей. Его индивидуальные интересы могут не полностью удовлетворяться его частичный включением в разнообразные группы. Если данный гражданин, скажем ветеран, сторонник сухого закона, член профсоюза, брокер, автомобилист, домовладелец, горожанин, пацифист, как ему следует голосовать, чтобы все сферы его интереса могли быть удовлетворены? Или, например, к каким группам ему следует присоединиться, чтобы обеспечит» целостность своей жизни? Современные условия существования предполагают усложнение общественной структуры, и человеку становится труднее полностью включиться в специфическую общность (51). В простом, примитивном сообществе такая включенность вполне реальна, но сейчас, учитывая сложность современного общества, это практически невозможно.

И в этой связи возникает вопрос о том, как найти место личности в социуме, учитывая неизбежность увеличения количества частных социальных совокупностей, предполагающих включение отдельных сегментов личности, но не ее целостности. Пропагандируя демократическое сообщество, Дьюи опирается на достаточно обоснованную почву, но этого всеобъемлющего сообщества невозможно достичь посредством умножения частных общностей, разведенных в пространстве. Все более и более энергичное участие в отдельных аспектах функционирования демократического государства не обеспечит единства личности. Это — серьезная проблема, и она до сих пор остается нерешенной, несмотря на все усилия, приложенные к этому Дьюи.

Выводы

В чем заключается суть влияния Джона Дьюи на современную психологию? То, что ответ на этот вопрос не может быть сформулирован традиционным способом, вполне очевидно из нашего обзора. Он не был лабораторным психологом, нет никаких отчетов о проведенных им экспериментах, не существует изобретенных или применявшихся им психологических тестов. В его библиографии мы находим только описание незначительных и забытых ныне наблюдений (касавшихся использования языка в раннем детстве). Он не работал как психолог-клиницист с конкретными пациентами. Он не предложил никаких системных классификаций, которые современные психологи использовали бы в своих исследованиях, не был основоположником научной школы. И хотя он провел немало времени, рассуждая о психологии, он не видел пользы в составлении архивов, содержащих отчеты об исследованиях. Таким образом, он не был ни историком, ни библиографом. Фактически, он не выполнил ни одну из тех задач, которые в наше время рассматриваются в качестве основных функций психолога.

И, тем не менее, он много писал о тех проблемах, которые интересуют психологов, и он оформил свои взгляды в согласованную схему. Являлся ли он систематиком? Многие психологи сказали бы, что нет, поскольку та схема, что предлагает Дьюи, недостаточно конкретна. Она уклончива, и ее сложно усвоить. Взаимопроникновение импульса, привычки и мышления, постоянная связь этих трех функций с характеристиками среды, которая, в свою очередь, постоянно развивается в соответствии с взаимозависимыми тенденциями, присущими как индивиду, так и ей самой, — эта нескончаемая изменчивость процессов и событий крайне затрудняет усвоение психологами ее структуры и содержания. И они считают, что проще соотнести свои наблюдения с фиксированными категориями бихевиоризма, фрейдизма, гормической психологии, или даже более старыми категориями структурализма и простого джеймсовского функционализма. Развивающиеся циклы действительно могут лежать в основе психической жизни, как утверждал Дьюи, но спиральность этих процессов делает невозможным привычный анализ отдельных переменных. Если ситуация не остается стабильной и нельзя надеяться на ее повторение, как сможет психолог описать те определенные функции, которые, как принято считать, составляют основу научного закона, или же, как он сможет, описав их, применить их к той ситуации, которая в каждый момент времени уникальна?

Но Дьюи не волновала такого рода критика. Тем, кто стремился работать только с фиксированными категориями и изолированными переменными, он отвечал так:

«Когда мы допускаем, что наши горсточки осколков (clefts & bunches) представляют собой фиксированные обособленные элементы и совокупности in rerum natura (в природе вещей — лат.), мы скорее затрудняем, чем способствуем нашему взаимодействию с предметом. Наша вина заключается в том, что мы делаем допущения, которые природа тут же опровергает. Мы оказываемся некомпетентны, когда необходимо разобраться с тонкостями и новшествами природы и человеческой жизни»(52).

В этом предостережении, не раз повторявшемся в его работах, и содержится секрет влияния Дьюи. Он учит своих читателей быть осторожными в том, что касается «горсточек осколков». Его уверенность в целостности процесса координации обуславливает присущее ему скептическое отношение к фрагментарности, обеспечиваемой тщательным анализом. Ситуация, когда крутятся лабораторные колеса и режут ножи, а буйный исследователь держит ампутированный сегмент поведения, чтобы приступить к его анализу, не привлекает последователей Дьюи. Они знают, что никакое утверждение относительно фрагментов, вырванных из природного контекста, не может быть верным. Они видят мало пользы в психологии, которая изолирует отдельные функции психики от целостт ного опыта, они предпочитают радикальную организменную психологию, желательно с сильным социальным акцентом.

Еще одно обстоятельство, которое отличает влияние Дьюи, это неотъемлемость его психологических предположений от его же философских воззрений. Мораль, считал он, рассматривает цели в их связи с желаниями, привычками и выбором, а желания, привычки и выбор — это предмет психологии. Логика —- это наука рассуждения, но процесс рассуждения идет в соответствии с психологическими закономерностями. Искусство — это опыт, но опыт должен быть выявлен через изучение типичных установок и привычек, которые определяет психология. Политика чрезвычайно сильно зависит от психологических открытий, касающихся природы коммуникации, дискуссии и убеждения. Также и образование повсеместно должно использовать психологические категории и закономерности. Вся прагматическая философия ближайших целей, предпринимаемых действий, «конечных целей, которые фактически не имеют конца», на каждом этапе рассуждении должна обращаться к психологии, которая изучает успешное органическое поведение. Интересы самого Дьюи лежат преимущественно в сфере норм, но он постоянно соотносит эти нормы с реалиями человеческого поведения. Он представляет проблему таким образом, чтобы стало ясно, что психология играет важную роль ш прогрессе человечества. Улучшение человеческой природы становится^! вероятным и реальным, и психология заслуживает признания и поощрения.

Наконец, весьма важной является идея Дьюи относительно существования внутренних связей между психологией и демократией. Психология, считал Дьюи, это наука демократического существования:

«Причина современной цивилизации кроется в способности человека выступать ее агентом и носителем. А психология — не что иное, как исследование тех способов, которыми человеческая жизнь может быть конструктивно сохранена или реорганизована. Психология — это попытка подробно описать индивидуальные механизмы, рассматриваемые как инструмент посредством которого могут быть реализованы социальные действия» (53).

Психология изучает прогрессивную психическую адаптацию, демократия обуславливает эту адаптацию. И они должны идти рука об руку. 06е имеют дело с экспериментами, которые человек проделывает со своей жизнью. В то время как психология обеспечивает то знание, которое делает демократию эффективной, демократия обеспечивает те прогрессивные и благотворные рамки, в которых психология сможет быть продуктивной.

Я хотел бы отметить исключительную прозорливость идей Дьюи. Они| несомненно, отражают действительность, в том плане, что именно демократия обеспечивает относительную свободу психологических исследований. Столь же верна и идея о том, что издержки и слабости демократии в значительной степени имеют психологическое происхождение и что они нуждаются в психологическом лечении. Время догнало Дьюи. Мы наконец осознаем то, что он так долго нам доказывал: без демократии психология не может быть успешной, и без психологии демократия, несомненно, обречена на провал.

Примечания

1. «The New Psychology», Andover Review, 1884, 2, 268.

2. «Psychology as Philosophic Method», Mind, 1886, 11, 169.

3. «The Psychological Standpoint», Mind, 1886, 11, 1—19.

4. S. H. Hodgson, «Illusory Psychology», Mind, 1886, 11, 488.

5. G. S. Brett, A History of Psychology, 1921, Vol.3, 261.

6. «On Some Current Conceptions of the Term «Self», Mind, 1890, 15, 58-

7. Второй причиной, несомненно, был возросший интерес Дьюи к проблемам образования. Его «Прикладная психология» (Applied Psychology, 1889 продемонстрировала насущную потребность в менее формалистичной психологии воли. Привычка, интерес и приспособление были необходимыми понятиями, но трактовка воли в традиции Гегеля или Гербарта исключала их использование.

8. Psychol. Rev., 1894, 1, 63—66.

9. Psychol. Rev., 1894, 1, 553—569; там же, 1895, 2, 13—32. Мак-Даугалл поставил под сомнение утверждение Дьюи о том, что эмоция является следствием столкновения привычек. По мнению Мак-Даугалла, эмоция сопровождает реализацию базовых инстинктов, независимо от того, существует состояние фрустрации или нет. Таким образом, интерес также сопровождается эмоцией. Amer. J. Sociol., 1924, 29, 657—676.

10. «The Ego as Cause», Philos. Rev., 1894, 3, 340.

11. «The Psychology of Effort», Philos. Rev., 1897, 6, 43—56.

12. Примерно в это же время Дьюи отвергал также и противопоставление функциональной и структуральной психологии. Основная проблема психологии, говорил он, это целостный опыт личности. И противопоставление функционализма и структурализма казалось ему столь же обоснованным, «как деление ботаников на корневедов и цветоводов» («Psychology as Philosophic Method», Berkeley: Univ. Chronicle, 1899.) И, тем не менее, несмотря на это заявление, самого Дьюи гораздо чаще интересовали процессы сознания, чем его состояния, так что его вполне можно отнести к функционал-листам.

13. Psychol. Rev., 1896, 3, 357—370.

14. Там же, 358.

15. Это даты опубликования «The Need for a Social Psychology», Psychol. Rev., 24, 366-377, и Human Nature and Conduct, соответственно.

16. Human Nature and Conduct, со стр. 41.

17. Там же, 38.

18. Там же, 190.

19. Здесь мы находим пример изоляционизма, свойственного психологической теории Дьюи. Несомненно, эта небольшая работа 1922 года, посвященная проблеме элементов личности, содержала в себе немало полезных идей.

Современным читателям работ Дьюи стоит сравнить его теорию привычки с другими концепциями того же плана. См. W. McDougall, «Tendencies as Indispensable Postulates of all Psychology», Paris: Proc. XI Internat. Congress of Psychology, 1937; также G. W. Allport «Attitudes», Handbook of Social Psychology, Worchester: dark University Press, 1935, глава 17; также Personality: A Psychological Interpretation, New York: Holt, 1935, главы 9—12.

20. Ср. Human Nature and Conduct, 42, 180.

21. Dewey and Tufts, Ethics, переработанное издание (1932).

22. «Interpretation of Savage Mind», Psychol. Rev., 1902, 9, 217—230.

23. Human Nature and Conduct, 122.

24. Там же, 150.

25. Там же, 153.

26. Цит. произв.

27. Там же, 141.

28. Там же, 136.

29. Там же, 203.

30. Важно отметить этические следствия теории развивающихся цепей. Предполагается, что «правильное» поведение уникально, никакой поступок не может быть повторен. Воспроизведение возможно только в том случае, если импульс и привычка совершенно ригидны, практически неизменны. А поскольку в действительности импульсы и привычки находятся в процессе постоянного изменения, мы должны сделать вывод о том, что «конечные цели. в действительности, буквально бесконечны, поскольку любая новая активность порождает новые условия». Human Nature and Conduct, 211. Добро - это разрешение актуальной проблемы посредством совместного функцио- нирования привычки, импульса и мысли. Любая проблема — это новая проблема, и «правильное» поведение также вечно ново.

31. Amer. J. Sociol., 1924, 29, 657—676.

32. Cp. Logic, 21.

33. Human Nature and Conduct, 171. »

34. Там же, 255. я».

35. Здесь мы должны отметить недостаточный интерес Дьюи к проблемам психологии способностей. Тестирование интеллекта не интересовало его вовсе. Любой человек способен думать и тем самым улучшать свою адаптацию к окружающей среде и свое мастерство. Ученик, которого считают безнадежным, утверждает он, может быстро и живо отреагировать, если дела кажется ему достаточно стоящим. Он также пишет: «За исключением случаев физического увечья или болезни, постоянная медлительность и полная тупость крайне редки». (How We Think, 35). Не существует ни гомогенной, мыслительной способности, ни единого критерия, по которому мы могли бы оценить интеллект и сказать, что для одних учеников обучение необязательно, а для других бессмысленно. Короче говоря, индивидуальные различив в данной способности значат гораздо меньше, чем тот факт, что каждый может научиться думать более эффективно, чем он уже это делает.

36. Human Nature and Conduct, со стр. 254.

37. How We Think, 72.

38. Logic, 36.

39. Там же, 57.

40. Там же, 106.

41. Там же, 109.

42. Там же, 67.

43. Democracy and Education (1916), 89.

44. Дж. А. Мак-Келлан (J. A. McLellan) был соавтором как «Прикладной психологии», так и «Психологии числа» (The Psychology of Number).

45. «Psychology as Philosophical Method», Bekeley: University Press, 189! Воспроизведено как «Consciousness and Experience» в работе The Influence of Darwin on Philosophy and Other Essays (1910), 242—270.

46. «Последнее, к чему может апеллировать противник реформ в какой бы то ни было области, в образовании ли, в религии, политике, промышленности» повседневной жизни, это фиксированная структура сознания. Пока сознание рассматривается как уже сформированная данность, институты и традиции могут быть расценены как его результат». Psychol. Rev. (1917), 24, 273.

47. «The Need for Social Psychology», Psychol. Rev. (1917), 24, 271.

48. Human Nature and Conduct, 72.

49. Следует отметить, что в своей последней книге «Логика» Дьюи включает в свою концепцию не только традиции, но и физические условия, такие как почва, вода, горы, климат, инструменты и машины. Поведение лишь частично детерминировано субъективными желаниями, убеждениями и навыками, и лишь частично — социальными рамками традиций. Обе эти группы факторов, в свою очередь, обусловлены физическими и экологическими феноменами и закономерностями их существования. И Дьюи соответственно уменьшает значение роли психологии в объяснении социальной жизни. В действительности он заявляет, что его расширенная интерпретация природы окружающей ситуации «губительна для представлений о том, что социальные науки исключительно, или даже преимущественно психологичны по сути своей».

50. The Public and Its Problems, 67.

51. Подробное обсуждение этой дилеммы политической психологии Дьюи можно найти в F. H. Allport, Institutional Behavior, 1933, глава 5.

52. Human Nature and Conduct, 131.

53. «The Significance of the Problem of Knowledge» в The Influence of Darwin on Philosophy and Other Essays (1910), 302.