Рационализм или иррационализм

Основная критика экзистенциализма состоит в том, что он уводит от рассмотрения причин и усиливает иррациональность. Хотя это обвинение можно признать справедливым по отношению к литературному и теологическому направлениям экзистенциализма, я сомневаюсь, что это может сказаться на будущем научной психологии. Гипотетичность и постоянство (назовите их «опосредующими переменными», если хотите), на мой взгляд, являются довольно важными понятиями. Действительно, поскольку они отражают важные характеристики человеческой личности и тем самым способствуют более адекватному пониманию, предсказанию и контролю человеческого поведения, они кажутся мне более серьезными, чем большинство тех, которые мы используем.

Но что такое рационализм? Мы чтим древних греков за их возвеличивание человеческого разума, и как психологи мы чтим Аристотеля за его вопрос о том, где место человека в Природе. Но греческий рационализм был шире, чем ограниченный, центрированный на методе сайентизм, в который этот рационализм выродился. Сами греки видели место гипотетичности и постоянства в сфере разума, и это замечательно отражено в античной надписи, обнаруженной на греческом берегу:

Здесь похоронен моряк, погибший во мрачной пучине.

В плаванье он призывает пускаться бесстрашно людей:

«В лодке нас много сидело — однако же все мы погибли.

Лодка одна лишь смогла страшный тот шторм пережить».

Погибший моряк побуждает нас спорить с судьбой, идти на риск, хотя мы не можем быть уверены в том, что пройдем через эти испытания.

Значение вышесказанного для теории

Что же все это означает с точки зрения психологической теории и с точки зрения проблем, связанных с работой куратора? Для того чтобы обрести более реалистичное представление о человеке и его скрытых возможностях, нам нужно пересмотреть современные теории научения и развития, мотивации и структуры личности. В одной из своих работ («Тип и развитие личности», 1961) я подробно описывал некоторые необходимые изменения, поэтому здесь я лишь вкратце скажу о каждом из них.|

Проблема, касающаяся современных теорий научения, заключается том, что они рассматривают лишь часть вопроса. Они адекватны, когда речь идет о научении животных или маленьких детей. Понятия обусловливание подкрепления, идентификации оказываются пустыми, когда консультант пытается применить их в своей работе. Они малополезны, например, при объяснении того, как молодой человек может развить в себе и гипотетичность взглядов, и постоянство убеждений. Необходимы дополнительные теории организационного, биографического и проприативного научения.

Понятие роста едва ли вообще существует в психологии (за исключением тех случаев, когда оно обозначает физическую зрелость). И оно не сможет занять в науке должного места, пока мы не придем к соглашению относительно нормативных стандартов зрелости личности. До настоящего момента к проблеме определения норм (за исключением норм) статистических) не было проявлено достаточного интереса.

Что касается теории мотивации и личностных структур, тут психологам не удается прийти к соглашению. В том, что предыдущие жизненные обстоятельства не могут полностью объяснить актуальные мотивы, лично я абсолютно уверен. Таким образом, нам необходима новая концепция (я думаю, это будет концепция функциональной автономии), чтобы описать ту составляющую личности, которая обращена к будущему, а не к прошлому. Также мы нуждаемся в теории структуры личности (индивидуальных диспозиций), которая отражала бы основные тенденции данного конкретного человека. Я убежден, что такая теория будет гораздо более полезной, чем концепция единообразных переменных (будь то факторы, потребности или черты), приписываемых всем без исключения испытуемым.

В первую очередь нам необходимо отказаться от моделей, рассматривающих личность в определенной гомеостатической ситуации, которая присуща квазизакрытым системам. Человеческая личность — открытая система, чувствительная к материальной и нематериальной культуре восприимчивая к новым идеям, способная задать принципиально новый вопрос, не свойственный никакому другому творению природы, — вопрос «Кто я?».

Значение вышесказанного для кураторской практики

Куратор подобен философу и другу: он любит мудрость и любит своего ближнего. У него есть навыки, отличающие его от профессионального философа или не получившего специальную подготовку друга. В некотором случае методы, которые он использует — стандартные тесты и измерения, анкеты и интервью, — достаточно полезны. Большинство наших техник мы позаимствовали из исследований, выполненных в рамках позитивизма или (в случае с проективными методами) в рамках психодинамики. Хотя многие из них вполне пригодны, я надеюсь на разработку нового инструментария, который был бы более адекватен при изучении центральных, проприативных аспектов конкретной личности.

Конечно, самое важное — это те «очки», которые носит консультант. Мы больше не можем строить наше представление о человеке, опираясь на традицию наивного реактивизма. Так же как сантиметры, граммы и секунды вышли из моды в современной физике, так и простые стимульнореактивные связи становятся архаизмом для современной психологии. В психологии, даже больше, чем в физике, мы нуждаемся в теории, способной объяснить процесс становления.

Очевидно, что человек — нечто большее, чем простое реактивное существо, большее даже, чем реактивное существо, имеющее глубинные проявления. Если бы он остановился на этих уровнях, мы могли бы с уверенностью использовать единообразный шаблон для изучения его природы. Но процессы, происходящие в жизни человека, не менее парадоксальны, чем те процессы, с которыми имеет дело современная физика. Как мы можем понять космос, который одновременно и конечен, и безграничен; свет, который одновременно и волна, и частица; электроны, которые переходят с орбиты на орбиту, не пересекая пространство между ними? Подобным образом и человеческая личность одновременно представляет собой и структуру, и процесс; является существом и биологическим, и духовным; существом, которое изменяет свою идентичность и в то же время сохраняет ее. Любопытно, что в конце своей жизни известный физик П. В. Бриджмен сказал: «Структура природы, в конечном счете, может оказаться настолько сложной, что наше мышление не будет способно о ней рассуждать».

Думаю, нам не стоит быть столь пессимистичными. Наша первоочередная задача — перейти к новому, более широкому рационализму; иными словами, удвоить наши усилия для того, чтобы сформулировать более адекватное представление о человеке, которое привело бы нас к построению более подходящей науки о личности.

А что касается наших личных установок как специалистов-кураторов или преподавателей, то не стоит ли нам самим развить в себе ту пару свойств, которую мы рекомендуем нашим клиентам и студентам: гипотетичность и постоянство? Мы можем основывать наше нынешнее представление о человеке на собственном опыте, подвергнув критическому пересмотру то, чему научили нас самих. В то же время мы можем решительно расширить нашу задачу и интерпретировать мудрость прошлого таким образом, чтобы максимально приблизить ее к молодой личности, стоящей перед лицом неопределенного, но привлекательного будущего. Гипотетичность и постоянство — это идеал и для консультанта, и для клиента. На мой взгляд, они являются сутью и средоточием преподавания, кураторской практики и самой жизни.

ОБЩЕЕ И УНИКАЛЬНОЕ В ПСИХОЛОГИИ

Позволю себе начать с цитаты — с вступления из «Этических hорм психолога», официального кодекса, предложенного Американской психологической ассоциацией (АПА) (1959). В нем психолог определяется как тот, кто «должен улучшать понимание человеком его собственной природы». Уже из самого кодекса становится понятно, что объектом нашего, внимания является и человек в общем, и человек в частном. Таким образом, профессиональный психолог может осуществлять свои рассуждения на двух уровнях; так, он может сказать:

1) меня очень интересует проблема личности человека;

2) меня очень интересует проблема личности Билла.

Эти два суждения, хотя и схожи внешне, являются противоположными полюсами. Во втором случае мы говорим об одной и только одна личности; в первом же случае мы абстрагируем характеристики все трех миллиардов обитателей Земли. Оба суждения верны; оба приемлемы; оба, без сомнения, находятся в сфере компетенции психологической науки.

Конечно, некоторые возражают против столь широкого спектра проблем. Художники, литераторы, некоторые психиатры и, возможно, некоторые клинические психологи сказали бы, что обобщить представления личности — значит потерять эту личность. Билл как целостный объект не может относиться к компетенции научной психологии. Он может быть представлен только посредством биографического метода или через артистическое либо другое художественное выражение.

Среди психологов-теоретиков возражения принимают иную форму». Обычно мы замалчиваем вторую половину определения, предложенного АПА. Мы говорим, что наша задача — создать обобщенную формулу, то есть такие предположения, которые имеют объяснительную и предсказательную силу для всего рода человеческого или, по крайней мере, для некоторых определенных категорий населения. Мы признаем, что единичный случай — это полезная отправная точка, и не более того. Мы поддерживаем знакомство с Биллом достаточно долго для того, чтобы сформулировать некоторую гипотезу, и затем, подобно горному козлу, перепрыгиваем в абстрактные категории, рассматривая Билла как основу для «предположений, поддающихся проверке» и никогда не принимая в расчет лично его как некую структурную единицу. Мы смиряемся с единичным случаем только как с отправной точкой наших рассуждении. Мы прощаем Эббингаузу то, что он провел 163 эксперимента на себе самом, поскольку его результаты были подтверждены результатами экспериментов на других испытуемых. К счастью, эти испытуемые, как и он сам, продемонстрировали логарифмическую зависимость между процентом забытого материала и временем, прошедшим с момента первоначального заучивания.

Мы прощаем Кёлеру и Уоллаху интенсивную работу с их собственными эффектами последствия, поскольку вскоре было подтверждено, что и другим испытуемым свойственно смещение образа предмета, который после длительной стимуляции убирается из поля зрения.

Если бы какой-нибудь девиантный психолог (ну, например я) сказал:

«Не можем ли мы попристальнее приглядеться к Эббингаузу и, проанализировав его собственную жизнь, выяснить, какая связь может существовать между функционированием его памяти и его мотивами, его когнитивным стилем, его стремлениями?», то тут же последовало бы возражение: «Какая от этого польза? Даже если мы и обнаружим эту связь, нам придется распространить ее и на других людей, а иначе она не представляет никакой научной ценности».

Такова преобладающая направленность нашей профессии. Сложность внутренней структуры конкретных личностей редко занимает нас или вообще не привлекает нашего внимания. Наш интерес лежит в сфере общих закономерностей и сравнения индивидов по ряду признаков.

Такая направленность, несомненно, обусловлена тем, что мы находимся под влиянием целей и методов естественных наук. Само по себе это влияние не является негативным. Нам все еще есть чему у них учиться. Вопрос заключается в том, не поработило ли оно нас настолько, что мы пропускаем добрую половину наших профессиональных задач, направленных на «улучшение понимания человеком его собственной природы».

Мы не скажем ничего нового, если начнем утверждать, что каждая индивидуальная система уникальна по своей природе — каждая крыса, каждый дельфин, каждый червяк — и что только знание общих законов их функционирования дает нам возможность понять каждый конкретный организм. Мы не можем избрать столь простой способ решения противоречия. Человеческая система, в отличие от всех других, обладает определенной степенью открытости миру, степенью предвидения и самосознания, гибкостью и переплетением функций и целей. Она представляет собой уникальное структурное образование, гораздо более интересное, чем любая другая живая система. Очевидно, вследствие своей стереотипности и недостаточной гибкости психологи склонны основывать свои обобщенные выводы на поведении животных. Но я рискну предположить, что все позвоночные животные нашего мира различаются между собой по сложности и особенностям функционирования своей психики гораздо меньше, чем один человек отличается от другого.

И поэтому меня интересует, не пришло ли еще время тем, кто изучает личность, отказаться от привычных ригидных решений и, возможно, даже поставить их с ног на голову. Вместо того чтобы отрицать значимость единичных случаев и посвятить себя поискам обобщений, почему бы не отказаться от них и не обратиться к специфике конкретной личности? Действительно ли наши обобщения имеют отношение к тому частному случаю, который мы изучаем? Если даже это и так, не требуют ли они модификации? И в чем именно индивидуальное функционирование! противоречит нашим общим законам?

Или сформулируем вопрос проще. Почему бы нам не начать с изучения индивидуального поведения как отправной точки (как мы делали и раньше), затем сформулировать некоторые обобщения (опять же, как мы делали и раньше), но в конце снова вернуться к индивидуальному — не для механического применения законов (как мы делаем сейчас), а для более полной, расширенной и уточненной оценки, чем та, которую мы можем предложить на данном этапе? Я полагаю, что причина того, что наши теперешние оценки зачастую бывают ненадежными и даже нелепыми, кроется в том, что мы не делаем этот последний шаг. Мы останавливаемся на формулировании наших сомнительных законов и редко применяем их к конкретной личности.