Возможен ли системный эклектизм!

Однако может ли быть реализован принцип использования всей информации, принимая во внимание разнообразие нашей проблематики, разнообразие метафизических предположений и разнообразие личных предпочтений среди ученых?

Почти каждая психологическая теория заключает в себе ряд допущений относительно психофизической проблемы, функционирования сознания, проблемы свободы и многих других «загадок Сфинкса». Многие современные теории предлагают свои решения в терминах строгого детерминизма, эпифеноменализма или юмовского отрицания личности, хотя сами авторы зачастую этого и не осознают. Однажды на защите диссертации я задал кандидату, чья работа касалась физиологических и психологических индикаторов стресса, следующий вопрос: «Как в вашей диссертации рассматривается психофизиологическая проблема?». «А что это такое? — был ответ. — Я никогда о ней не слышал».

Дело в том, что мы не сможем достичь полного системного эклектизма, пока нам не удастся разрешить два основных противоречия — вопрос о дуализме и проблему свободы воли. Аналитически мыслящие приверженцы партикуляризма, как я уже отмечал, имеют обыкновение разрешать подобные проблемы, используя стратегию отрицания; или же рассматривают частную модель как полную аналогию целому.

Что касается дуализма, то мы слышим, что он вышел из употребления, что он отвратителен, что он мертв. Хотя его решение в рамках эпифеноменализма тривиально. И я бы добавил, что материалистические и детерминистические теории, как правило, ограничивают нашу науку, поскольку делают ее неспособной плодотворно решать практические задачи. А теории, которые невозможно применить для решения практических вопросов, нельзя считать достаточно обоснованными. Среди теорий первой группы, которые следуют традициям физического монизма и детерминизма, можно назвать бихевиоризм, подход «стимул—реакция», теории подкрепления, обусловливания, генерализации стимула, эксклюзивный инвайронментализм, ортодоксальный психоанализ, кибернетику, информационную теорию, теорию гомеостаза, компьютерные аналогии и ряд других теорий.

Теории, опирающиеся только на такого рода понятия, очень сложно совместить с теориями из второй группы, основная идея которых заключается в том, что человек может быть творцом своей собственной судьбы. Из теорий, принадлежащих к этой группе, отметим современную эго-психологию, персонализм, экзистенциализм; то есть большинство подходов в рамках феноменологического направления, концепции мотивов, связанных с образом «Я» (такие как сила мотивации, способность, жизненный стиль, согласованность образа «Я», самоактуализация, автономия, идентичность, глубинные стремления).

Вы можете задать вопрос, не включают ли все эти теории в сферу своего анализа категорию «свободы», которая отрицается в теориях первой группы? Мой ответ будет таков. Действительно, все теории, входящие во вторую группу, рассматривают ориентацию личности на будущее и принимают во внимание ее планы, стремления и надежды. Если вы под «свободой» имеете в виду сочетание планов, стремлений и надежд личности, то да, в этих теориях учитывается категория свободы. Хотя свобода в этом смысле не обязательно означает независимость от системы законов. Здесь, как это зачастую случается, нужно не попасть в терминологическую ловушку.

Сторонники теорий первой группы предприняли большое количество попыток учесть те обстоятельства, которые представляют интерес для ученых — представителей второй группы. Так, представителям подхода «стимул—реакция» давно было известно, что у того, кто может влиять на предъявляемый условный стимул, условный рефлекс вырабатывается быстрее, чем у того, кто не может это сделать. В этом факте они усмотрели пример самоконтроля и воли. Или возьмем другой пример. Некоторые представители указанного подхода неохотно принимали во внимание роль ожиданий или установок, связывая их только со специфической реакцией, возникающей в условиях эксперимента. Вопросы о том, у кого были такие ожидания и почему, какова их роль в долговременных жизненных планах человека, возникали крайне редко. Также и в случае с контролируемым условным стимулом вопрос о том, кто именно его контролировал, не был затронут. Думаю, справедливо будет заметить, что все интерпретации сторонников такого подхода никогда не выходят за рамки непосредственных реакций и тем самым не учитывают долговременные жизненные обстоятельства, которые являются предметом рассмотрения в теориях, относящихся ко второй группе.

Я отнюдь не считаю, что модели, предлагаемые представителями первой группы, необоснованны или что им нет места в современном эклектизме. Благодаря теориям, относящимся к первой группе, нам многое известно о механистическом характере значительного количества поведенческих актов. Я говорю только о том, что, опираясь исключительно на эти теории, мы не сможем преуспеть в понимании планируемого, творческого поведения человека с присущими ему стремлениями и надеждами. В реальной жизни сигнал — это отнюдь не то же самое, что раздражитель. И креативное символическое мышление находится за пределами реагирования на сигналы.

Как обстоит дело с теориями, относящимися ко второй группе? Психолог, уделяющий все свое внимание проактивной стороне человеческой природы, не может воспринять положения, на которых строятся теории первой группы. То есть если он утверждает, что единственный мотив человека — это самоактуализация или «поддержание высокого уровня феноменального Я», он не включает в свои рассуждения факты, касающиеся реактивных сторон человеческого поведения и установленные благодаря применению механистических моделей или аналогий с низшими животными.

Но, если я не ошибаюсь, большинство представителей проактивной точки зрения не являются столь односторонними в своих убеждениях. Фактически, они говорят своим «реактивным» коллегам: «Вы проделали достойную работу, исследуя механистические аспекты поведения. Мы не сомневаемся в ваших выводах. Однако мы считаем, что вы чрезмерно увлеклись телесными проявлениями индивида. В его природе существует многое, что вы с вашими методами не способны изучить, даже если используете все возможности предпочитаемой вами модели»,

Рассматривая проблему свободы воли, полезно ненадолго вернуться назад. Кондильяк выводил все из ощущений; Фихте — из активности личности. Кондильяк отрицал автономность, а Фихте — автоматизм. Каждый из них был слеп; и в то же время каждый из них был прав. То же самое несоответствие по тем же самым вопросам мы наблюдаем и в наше время. То, что утверждали и Кондильяк и Фихте, было верным. Но априорное отрицание того, с чем они были не согласны, является грубой ошибкой. Априорное отрицание — это основной источник слабости психологических рассуждении.

Рассматривая эти два основные противоречия (дуализм и волю), не подвергаемся ли мы опасности потерять надежду на достижение системного эклектизма, не говоря уже о конечной цели — «научном монизме»? В целом, я думаю, нет. Я уже упоминал о некоторых энергичных попытках синтеза, в частности, о работах Джеймса, Вудвортса, Толмана, Бю-лера, теории уровней, экзистенциализме, теории систем. Мне кажется, все эти попытки многообещающи, но наибольшие надежды я возлагаю на теорию систем: если она будет развиваться в должном русле, мы можем получить то исчерпывающее решение, которое ищем.

В одной из своих работ (1960) я представил концепцию личности как открытой системы. Нет необходимости говорить о том, что система, которая будет отвечать требованиям эклектического подхода, должна покрывать широкий спектр организменных переменных, поскольку, как было показано (Bertalanffy, 1952), в организации биологических и механичес-

ких систем существуют принципиальные различия. Более того, открытая (организменная) система может отвечать критериям закрытой (механической) системы, в то время как закрытая или квазизакрытая система не может отвечать критериям открытой системы. Личность — наиболее эклектичное понятие психологии, и концепция открытой системы предлагает наиболее эклектичную интерпретацию этого понятия.

Различные органические системы различаются по степени их открытости. Если не присваивать человеческой личности максимальную степень открытости, эту модель нельзя будет рассматривать ни как цель, ни как пример. Как однажды было сказано, «глядя на топографию атомов лягушки, ни один человек, каким бы интеллектом он ни обладал, не может понять, что это — именно лягушка» (Polanyi, 1962, р. 615). Я бы добавил, что никто из тех, кто обращает внимание исключительно на поведение, не может утверждать, что субъект этого поведения — человек. Собственно человеческая специфика пропадает, если мы пытаемся рассмотреть ее через увеличительное стекло какой-то частной модели, сколь бы увеличивающим (иногда даже чрезмерно увеличивающим) оно ни было.

Но эклектизм, основанный на концепции открытой системы, предъявляет к нам ряд принципиальных требований. Мы должны принимать во внимание как специфические человеческие проявления, так и топографию атомов; как нервные, так и все прочие процессы; как прошлый опыт человека (рассматриваемый в теориях научения), так и планы на будущее, которые организовывают повседневную жизнь; как важность психологической защиты, так и согласованность структуры «Я»; как алгоритмы поведения, так и его спонтанные проявления; как следы младенческих переживаний в суперэго, так и осознание моральных обязанностей во взрослом состоянии; как значимость раздражителей, так и значимость сигналов. Мы должны использовать номотетический метод, но в тоже время нам необходим и морфогенетический (идеографический) метод для того, чтобы иметь возможность исследовать как уникальное, так ' и общее (см. G. W. Allport, 1962). j

Задача весьма обширна. И тем не менее я верю в то, что метатеория ', человека как открытой системы позволит нам решить любое противоречие и приведет к построению системного эклектизма, предлагающего конструктивное понимание человеческой природы.