Вечные загадки психологии

В ходе своей профессиональной деятельности каждый психолог обязательно встречает сфинкса, задающего ему шесть загадок:

(1) Загадка первая — психофизическая: Как изучаемая тобой психика связана с телом, в котором она существует?

(2) Загадка вторая — загадка позитивизма: Насколько те объективные методы, которые ты избрал для исследования проблемы, соответст-

вуюттем субъективным фактам, которые являются окончательным результатом этого исследования?

(3) Загадка третья — загадка «Я». Как ты объяснишь ту интегрирован-ность и целостность, которая присуща человеческой личности?

(4) Загадка четвертая — свободной воли. Почему, несмотря на постулированный тобой принцип строгого детерминизма, ты сам лишь наполовину веришь в него, и почти всегда твое поведение гипотетично или неопределенно?

(5) Загадка четвертая — загадка ассоциации. Почему старые законы психических связей, восходящие еще к Аристотелю, кажутся иногда адекватными, а иногда неадекватными при объяснении организации высших психических процессов?

(6) Загадка шестая — загадка индивидуальности: Почему, проанализировав психические состояния, ты неспособен найти в их совокупности даже некоторое приблизительное объяснение тому, почему конкретная человеческая жизнь уникальна и индивидуальна?

Эти загадки неизбежно задаются каждому психологу. Многие с зываются отвечать, раздраженно, но неубедительно бормоча себе пода что подобные вопросы — просто пустая формальность Многие наде задумываются над какой-либо из этих головоломок, но Уильям Джв заставил свой разум биться над решением каждой из них. Он прила отчаянные усилия к их разгадыванию, он предложил решение для каждои из них, и, как правило, его решения оказывались парадоксальными.

Взаимосвязь между психикой и телом

Он был первым, кто в своей работе «Теория автоматизмов» дал и убедительное обоснование радикальной рефлексологии; он насте на необходимости физиологического уровня анализа; он вслед за Хе рассматривал сознание как свист пара, который выпускается движущ паровозом, но не способен повлиять на его работу. Джеймс подчеркивал эстетическое и научное превосходство своей эпифеноменологической позиции. Но во второй половине той же самой работы он отвергает автоматизм как объяснительный принцип, сочтя его «ничем не оправданной дерзостью на современном этапе психологии» (10, I, стр. 138).Автоматизм как аналогия слишком прост, слишком односторонен. В частности, на основе такой аналогии невозможно ответить на один принципиальный вопрос: если сознание не имеет для нас никакого значения, то почему мы им обладаем? Не способно ли сознание «оказывать более или менее постоянное воздействие, способствующее тем его проявлениям, которые реализуют наиболее стабильные интересы обладателя этого мозга»? (10, I, стр. 140). Не может ли оно избирательно подкреплять одну из ряда возможных тенденций к действию? Не способствует ли оно выживанию, не является ли оно в каждый момент «борцом за цели»? (10, I, стр. 141).

Его особый интерес вызывал тот факт, что сознание интенсифицировано лишь в тех случаях, когда происходит сбой в нервных процессах.

«Когда нерешительность велика, как, например, перед каким-то опасным начинанием, сознание мучительно интенсивно» (10, I, стр. 142). Почему? А не просто ли потому, говорят эпифеноменологи, что трение между антагонистическими нервными путями ведет к выделению большого количества теплоты? Сознание было бы абсолютно бесполезным изобре тением природы, если бы оно, являясь следствием подобных конфликтов, не имело хотя бы ограниченной способности подкреплять благоприятные тенденции и подавлять те, которые неблагоприятны или безразличны. Итак, утверждение, что сознание в определенные моменты может включаться в причинные цепи поведения, означает, в сущности, что Джеймс придерживается интеракционистского представления о взаимосвязи между психикой и телом. Классическое выражение такого взгляда на проблему мы встречаем в отрывке, где он подчеркивает, что анализ свойств сознания показывает, что они «точно такие, какие мы могли 6ы ожидать от органа, предназначенного для управления нервной системой, которая слишком комплексна, чтобы быть саморегулирующейся» (10, ] стр. 144).

Но не во всех случаях он следует этому краткому и ясному интеракционистскому принципу. Только некоторые аспекты его психологических рассуждений требуют дуалистического подхода, в частности, его концепция «Да будет!», концепция подпорогового вселенского сознания (subliminal cosmic consciousness), теория физического исследования, а также его многочисленные проповеди о лучшей жизни. Напротив, в большинстве своих психологических теорий Джеймс строго следовал принципу физиологического детерминизма. Дюркгейм даже обвинил его в материализме, акцентируя внимание на утверждении Джеймса о том, что сохранение — это явление вовсе не психического, а физиологического порядка, а также на его уверенности в том, что психические образы «точно соответствуют» состояниям мозга (5). Перри вспоминал с Джеймсе как о последовательном стороннике психофизического параллелизма:

«Он чувствовал себя обязанным найти физиологические корреляты каждого состояния и каждой функции мозга и вписать психологические концепции в рамки физиологической вероятности. С замечательнейшим постоянством Джеймс реализовывал этот подход в своем анализе ассоциаций, привычек, эмоций, воли, восприятия и других феноменов Кроме того, он обращался к физиологическим гипотезам с целью расширения и подтверждения своих догадок и объяснения процессов сознания» (20, II, стр. 76).

Перри, я думаю, преувеличил то постоянство, с которым Джеймс стремился найти физиологические основания своих теорий, даже если он и отстаивал параллелистскую позицию (всего за сорок страниц до того, как стать убежденным интеракционистом!). Следуя принципу параллелизма, утверждал он, «наша психология останется позитивистской и неметафизической» (10, I, стр. 182). И, тем не менее, осознавая противоречия в своих собственных рассуждениях, он утверждал, что это будет просто «временный привал» и что однажды все будет «осмыслено гораздо глубже». В другом контексте, устав от размышлений по поводу психофизической проблемы, он нетерпеливо воскликнул: «доказательства, подобные этим, будут вечно поглощать друг друга» (10, I, стр. 134).

Итак, мы обнаружили, что Джеймс предлагает различные альтернативные решения проблемы соотношения тела и психики. Увлеченный своей собственной убедительностью, он принимал эти решения одно за другим, его не смущала собственная непоследовательность. Он был то сторонником параллелизма, то приверженцем эпифеноменализма, то интеракционистом. Вильям Мак-Даугалл, пытаясь найти в сочинениях Джеймса подтверждение своей собственной интеракционистской позиции, обнаружил и то, что искал, и большое количество противоречий. «Может ли что-нибудь, — удрученно вопрошал Мак-Даугалл, — быть еще более капризным!» (17, стр. 362).