IX. Стихотворные тексты, соединенные с движением.

"Второй лишний" (по принципу игры "третий лишний"). Текст — стихотво­рение В. Левина "Маленькая песня о большом дожде". Студенты встают в круг, вы­бирают двух ведущих. Один из них бегает по кругу, другой его догоняет. Произно­сит текст тот, кто убегает. Если его "осалили", то догонять начинает он, а первый убегает, продолжая произносить текст с того слова, на котором его "осалили". Если убегаюший встает в круг перед одним из студентов, то убегает стоящий сзади него, продолжая произносить текст с того слова, на котором остановился первый, когда встал в круг перед ним. Если один из ведущих забывает текст, то они меняются ро­лями: кто догонял — убегает, кто убегал — догоняет. Во время игры следить за тем, чтобы студенты свободно и дикционно четко произносили текст, не задыхались во время бега (не забывать о сбросах дыхания).

"С о б а ч к и". Текст — стихотворение Б. Заходера "Диета термита". Студенты об­разуют круг. Выбирают ведущего. Бросают друг другу мяч, а ведущий должен пере­хватить его. Если мяч пойман, то водить начинает тот, кто бросал мяч, когда он был перехвачен. Текст произносится во время броска мяча партнеру. Стихотворение "Диета термита" очень удобно для этой игры, так как его строки со­стоят из одного или двух слов. Во время игры следить за тем, чтобы слово летело к партнеру с мячом легко и свободно.

X. Орфоэпические билеты.

Билеты составлены из нового цикла слов на проверку произношения согласных и их сочетаний, а также слов, где надо запомнить правильное ударение.

Циновка, жюри, проросший, позже, разносчик, из чести, тщательно, отчий, завод­ской, наместник, от Степана Ильича, верба, иероглиф, ранчо, рыкание, ендова, перечни­ца, заторможенный, заторможена.

2.

Цинандали, Жюли, из жимолости, вожжи, возчик, без чулок, из щей, ситца, Гжатск, уездный, хвастливый, Мария Ивановна, сноровистый, изобретен, изобретены, Коклен, гренадер, гренадеры, закупщик, откупщик, зуб на зуб, аутодафе.

3.

Прежде, Жюль, бесшабашный, просчитаться, бесчестный, прелестный, ветхий, без щелочи, с жадностью, приезжать, радостный, налил, налила, кайло, наверх, пьяна, пья­ны, сердечный, компостер, блюда, блюдам.

4.

Возбуждение, парашют, пшют, дребезжать, дождевик, расщелкать, тщеславный, мо­лодчик, напутствие, строгий, протягивать, здесь, вакансия, нанял, нанятый, нанявший, блесна, блесны (мн. ч.), дратва, загороженный, коростель, коростели,

5.

Рождество, расчехлить, изжога, без шифровки, отчество, братский, уездный, голлан­дский, если, задымленный, задымленная, захороненный, захороненная, корысть, коры­сти, Розенкранц, Гильденстерн, Психея.

6.

Без шинели, брезжит, счетовод, бесчисленный, отчасти, руководство, наместник, ги­гантский, возле, бантик, кандидат, бондарь, бондаря, обойден, обойдена, обойдены, вотк­нутый, воткнутая, вояжер, костюмер, костюмерша, зачерствевший.

7.

Счастливый, с чесноком, подчистить, отчего, умываться, отлогий, плоский, с ши­ком, соответствие, исландский, нечто, снег, змей, озлоблен, озлоблена, озлоблены, коля­да, манящий, манящая, переведен, переведены, переведена.

8,

С чемоданом, тщетно, расщедриться, подчинить, безжалостный, дрожжи, Станислав­ский, падчерица, уздечка, с ними, поддакивать, нормированный, отнят, отняты, отнята, бретер, взбешенный, взбешенная, втридорога, закопченный, крамола.

9.

Богатство, господи, бог, расчихаться, бесчисленный, молодчина, Петрозаводск, хо­датайство, страстный, каменщик, зонтик, каучук, каучука, гнездовище, становище, за-полночь, обетованный, обетованная, памятуя.

Без шороха, с жаром, дрожжи, без чести, подчас, советчик, расщепить, расщедрить­ся, стремиться, пенсия, принуждение, жница, Чацкий, гаер, заморенный, заморенная, ксендза, ксендзы (мн. ч.), доведен, доведены, доведена, пентюх, алиби.

И.

Без жести, расшаркаться, дрожжевой, из щелей, несчастный, с часами, меткий, Ирина Ильинична, давящий, давящая, могущий, могущая, переведен, переведена, переве­дены, вдолбить, вдолбишь, нарочный, порядочный.

XI. Работа над текстом.

В работе над текстом перед студентами стоит задача не читать, а рассказывать, точ­но понимая о чем, кому и зачем рассказывается отрывок. Тексты расположены в таком порядке, чтобы можно было легко продолжить мысль, высказанную в предыдущем от­рывке, или, наоборот, не согласиться с ней и высказать свою точку зрения на эту про­блему, т. е. слово должно быть действенным, активным.

Катаев В. Трава забвения, — В кн.: Святой колодец. Трава забвения. М., 1969, с.167: со слов "Она была не только толстая..." и до слов "зачем вы мне делаете пуб­лично такие комплименты".

Цветаева М, Мой Пушкин. —Собр. соч. в 2-х т., т. 2. М„ 1980, с.322: со слов "Но самое любимое из страшных" до слов "разлука и разлука, любовь и любовь — одно" (в отрывке могут быть сокращения).

Тургенев И. С. Певцы.— Собр.соч. в 10 т., т. 1. М., 1961, с.189: со слов "Яков помолчал" и до слов "и поднимались к глазам слезы".

Катаев В, Святой колодец. — В кн.: Святой колодец. Трава забвения. М., 1969, с.72: со слов "Вернее всего, она совсем забыла обо мне" и до слов "а она меня ни­когда не полюбит".

Бунин И. А. Антоновские яблоки. — В кн.: Избранные произведения, М,, 1956, с.64: со слов "Вспоминается мне ранняя погожая осень" и до слов "переводятся те­перь такие".

Толстой А. К. Князь Серебряный, М„ 1979, с.59: со слов "Когда съели лебедей" и до слов "нрав каждого обрисовался яснее" (в отрывке могут быть сокращения).

Паустовский К. Золотая роза. — Собр. соч. в 6-ти т., т. 2. М., 1957, с.694: со слов "Под первой же раскидистой сосной" и до слов "вот так лежать часами и думать, глядя в небо".

Паустовский К. Мимолетный Париж. — Собр.соч. в 8-ми т., т. 8. 1970, с.ЗЮ: со слов "Почти каждому просвещенному человеку" и до слов "жужжание шмеля среди многоголосого говора и отдаленного протяжного гула Парижа" (внутри отрывка большие сокращения).

Пастернак Б. Охранная грамота. — В кн.: Воздушные пути. Проза разных лет. М., 1982, с.205: со слов "Я часто заворачивал отсюда в соседний переулок" и до слов "и родники греческих поверий о Деметре были где-то невдалеке".

Гоголь Н. В. Сорочинская ярмарка. — В кн.: Вечера на хуторе близ Диканьки. М., 1982, с.9: со слов "Как упоителен, как роскошен летний день" и до слов "как полно сладострастия и неги малороссийское лето".

11. Казаков Ю. Мне все помнится. — В кн.: Две ночи. Проза. Заметки. Наброски. М., 1986, с.121: со слов "Надо приехать сперва в Одессу" и до слов "помните, что на Черном море это небывалое явление — свежая рыба".

12. Казаков Ю. Мне все помнится, с.122: со слов "Потом садитесь на поезд, или в еа- . молет" и до слов "и теперь у вас отдых".

Некоторые из указанных текстов

"Яков помолчал, взглянул кругом и закрылся рукой. Когда же Яков открыл свое ли­цо — оно было бледно, как у мертвого; глаза едва мерцали сквозь опущенные ресницы. Он глубоко вздохнул и запел... Первый звук его голоса был слаб и неровен и, казалось, не выходил из его груди, но принесся откуда-то издалека, словно залетел случайно в комнату. За этим первым звуком последовал другой, более твердый и протяжный, но все еще, видимо, дрожащий, как струна, когда, внезапно прозвенев под сильным пальцем, она колеблется последним, быстро замирающим колебаньем, за вторым — третий, и, по­немногу разгорячаясь и расширяясь, полилась заунывная песня, "Не одна во поле доро­женька пролегала", — пел он, и всем нам сладко становилось и жутко. Я, признаюсь, редко слыхивал подобный голос: он был слепка разбит и звенел, как надтреснутый; он даже сначала отзывался чем-то болезненным; но в нем была и неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь. Яковом, видимо, овладевало упоение: он уже не робел, он отдавался весь своему счастью; голос его не трепетал более — он дрожал, но той едва заметной внутренней дрожью страсти, которая стрелой вонзается в душу слушателя, и беспрестанно крепчал, твердел и расширялся. Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и не­обозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед ними, уходя в бесконеч­ную даль. У меня, я чувствовал, закипали на сердце и поднимались к глазам слезы".

(И. С.Тургенев. "Певцы")

"Когда съели лебедей, слуги вышли попарно из палаты и возвратились с тремя сот­нями жареных павлинов, которых распущенные хвосты качались над каждым блюдом, в виде опахала. За павлинами следовали кулебяки, курники, пироги с мясом и с сыром, блины всех возможных родов, кривые пирожки и оладьи. Пока гости кушали, слуги раз­носили ковши и кубки с медами: вишневым, можжевеловым и черемховым. Другие пода­вали разные иностранные вина: романею, рейнское и мушкатель. (...) Гусли звучали, ко­локола гудели, царедворцы громко разговаривали и смеялись. (...) На столы поставили разные студени; потом журавлей с пряным зельем, рассольных петухов с инбирём, бес­костных куриц и уток с огурцами. Потом принесли разньге похлебки и трех родов уху: курячью белую, курячью черную и курячью шафранную. За ухою подали рябчиков со сливами, гусей со пшеном и тетерок с шафраном.

(...) Уже более четырех часов продолжалось веселье, а стол был только во полусто­ле. Отличились в этот день царские повара. Никогда так не удавались им лимонные кальи, верченьге почки и караси с бараниной. Особое удивление возбуждали исполин­ские рыбы, пойманные в Студеном море и присланные в Слободу из Соловецкого мона­стыря. Их привезли живых, в огромных бочках; путешествие продолжалось несколько недель. Рыбы эти едва умещались на серебряньгх и золотых тазах, которые вносили в столовую несколько человек разом. Затейливое искусство поваров выказалось тут в пол­ном блеске. Осетры и шевриги были так надрезаны, так посажены на блюда, что похо­дили на петухов с простертыми крыльями, на крылатых змиев с разверстыми пастями.. Хороши и вкусны были также зайцы в лапше, и гости, как уже ни нагрузились, но не пропустили ни перепелов с чесночною подливкой, ни жаворонков с луком и шафраном. Но вот, по знаку стольников, убрали со столов соль, перец, уксус и сняли все мясные и рыбные яства. (...) Слуги внесли в палату сахарный кремль, в пять пудов весом, и поста­вили его на царский стол. Кремль этот был вылит очень искусно. Зубчатые стены и башни, и даже пешие и конные люди, были тщательно отделаны. Подобные кремли, но только поменьше, пуда в три, не более, украсили другие столы. Вслед за кремлями вне­сли около сотни золоченых и крашеных деревьев, на которых вместо плодов висели пряники, коврижки и сладкие пирожки. В то же время явились на столах львы, орлы и всякие птицы, литые из сахара. Между городами и птицами возвышались груды яблоков, ягод и волошских орехов. Но плодов никто уже не трогал, все были сыты. Иные допива­ли кубки романеи, более из приличия, чем от жажды, другие дремали, облокотясь на стол; многие лежали под лавками, все, без исключения, распоясались и расстегнули каф­таны. Нрав каждого обрисовался яснее".

(А. К. Толстой. "Князь Серебряный")

"(...) Я часто заворачивал в соседний переулок, где в одном из дворовых флигелей Златоустинского монастыря целыми артелями проживали цветочники...

В ответ на войлочное кряхтенье двери наружу выкатывалось, как за нуждой, облако белого пара, и что-то неслыханно волнующее угадывалось уже и в нем. Напролет против сеней, в глубине постепенно понижавшейся горницы, (...) за широким столом, сыновья хозяина молчаливо вспарывали новые, только что с таможни привезенные посылки. Ра­зогнутая надвое, как книга, оранжевая подкладка обнажала свежую сердцевину тростни­ковой коробки. Сплотившиеся путла похолодевших фиалок вынимались цельным кус­ком, точно синие слои вяленой малаги. Они наполняли комнату, похожую на дворниц­кую, таким одуряющим благоуханием, что и столбы предвечернего сумрака, и пла­ставшиеся по полу тени казались выкроенными из сырого темно-лилового дерна.

Однако настоящие чудеса ждали еще впереди. Пройдя в самый конец двора, хозяин отмыкал одну из дверей каменного сарая, поднимал за кольцо погребное творило, и в этот миг сказка про Али Бабу и сорок разбойников сбывалась во всей своей ослепитель­ности. На дне сухого подполья разрывчато, как солнце, горели четыре репчатые молнии, и, соперничая с лампами, безумствовали в огромных лоханях, отобранные по колерам и породам, жаркие снопы пионов, желтых ромашек, тюльпанов и анемон. Они дышали и волновались, точно тягаясь друг с другом. Нахлынув с неожиданной силой, пыльную ду-шистость мимоз смывала волна светлого запаха, водянистого и изнизанного жидкими иг­лами аниса. Это ярко, как бы до белизны разведенная настойка, пахли нарциссы. Но и тут всю эту бурю ревности побеждали черные кокарды фиалок. Скрытные и полусумас­шедшие, как зрачки без белка, они гипнотизировали своим безучастием. Их сладкий, не-прокашлянный дух заполнял с погребного дна широкую раму лаза. От них закладывало грудь каким-то деревенистым плевритом. Этот запах что-то напоминал и ускользал, ос­тавляя в дураках сознанье. Казалось, что представленье о земле, склоняющее их к еже­годному возвращенью, весенние месяцы составили по этому запаху и родники греческих поверий о Деметре были где-то невдалеке".

(Б. Пастернак. "Охранная грамота")

"Она была не только толстая. Она была мощная, могучая. Щекастая. С круглыми мускулами по сторонам небольшого ротика, С твердым яблочком подбородка. Черново­лосая, чернобровая, с калеными щеками, властная и в то же время так мило, чисто по-женски млеющая между двумя знаменитыми академиками.

Нет, никогда еще в Одессе не съезжалось такое блестящее общество, правда — бе­женцы, политические эмигранты, отщепенцы, но все-таки!

А впрочем, кто знает, кто знает...

Бунин в прекрасном, несколько саркастическом настроении. Он искоса смотрит на могучую даму, как бы прислушиваясь к шелковому треску ее корсета. Можно подумать, что он собирается тут же, не сходя с места, ее описать. Но описать не вообще, а одним штрихом. Сразу видно, что он ищет этот единственный, совершенно точный штрих, и я вместе с тем понимаю, что он втайне дает мне литературный урок.

Затем по его лицу я вижу, что он нашел необходимый штрих и что его находка драгоценна и единственна. Он делает рукой легкий жест, как будто бы издали проводит вокруг лица толстой дамы магический музыкальный овал.

Все замирают, ожидая, что он скажет.

Так-с, — говорит он, делая указательным пальцем в воображаемом овале две за­пятушки, кончиками вверх, в разные стороны. — Вам, Елена Васильевна, не хватает ма­леньких черных усиков, и вы — вьшитый... Петр Великий.

И вдруг мы все увидели лицо Петра.

Дама багрово краснеет, не зная, как отнестись к этому сравнению; с одной стороны, в ее лице найдено нечто царское, и это хорошо — в особенности принимая во внимание смутное революционное время, — с другой стороны, нечто мужское, и это плохо. Впро­чем, главное заключается в том, что ее "описал" знаменитый Бунин в присутствии зна­менитого Овсянико-Куликовского, и это решает все сомнения.

Она по-дамски и в то же время по-царски улыбается Бунину, хотя на всякий случай грозит ему пальчиком;

Ах, Иван Алексеевич, Иван Алексеевич, зачем вы мне делаете публично такие комплименты!"

(В. Катаев. "Святой колодец")

"Под первой же раскидистой сосной хорошо прилечь и отдохнуть от духоты моло­дой чащи. Лечь на спину, почувствовать сквозь тонкую рубашку прохладную землю и смотреть на небо. И, может быть, даже уснуть, потому что белые, сияющие своими края­ми облака нагоняют дремоту.

Есть хорошее русское слово "истома". За последнее время мы совсем позабыли о нем и почему-то даже стесняемся произносить его. Но никаким другим словом нельзя лучше определить то спокойное и немного сонное состояние, какое охватывает вас, ког­да вы лежите в теплом утреннем лесу и смотрите на бесконечные цепи облаков. Они рождаются где-то в синеватой дали и непрерывно уплывают неведомо куда. Лежа на этой лесной опушке, я часто вспоминаю стихи Брюсова: