2. Схемообразующие нити

 

Уже Кант показал, что идеальное (как производимое, так и понимаемое) обладает способностью изменяться по мере своего развертывания. Следуя традиционной логике, он говорил, что при этом происходит "подведение предмета под понятие". При этом "представление о предмете должно быть однородным с понятием". Однако "чистые понятия" неоднородны с эмпирическими (и вообще чувственными) созерцаниями". Схема - это "нечто третье", однородное и с категориями и с явлениями [Кант 1964:220]. Схема трансцендентальна, она позволяет перейти от одного уровня категоризации к другому уровню.

 

Важной вехой в развитии этой теории явилось учение Г. Фреге о значении и смысле, которое открывает путь к противопоставлению смысла и содержания. В этой связи должно выдвинуться, на передний план наличное уже у Канта положение о разных типах схематизма - схематизме эмпирическом и схематизме трансцендентальном. Наращивание идеального понимаемого в рамках содержания соотносится с растягиванием в рамках смысла так, как у Канта соотносятся эмпирический схематизм и трансцендентальный схематизм. Первое - условие для понимания второго: без содержания не было бы смысла, смысл непонятен при отсутствии содержания. Эмпирический схематизм - это фреймы, основанные на прецедентах, освобожденных от индивидуальности. Он дает лишь общее представление, "смазанный набросок, размытый непередаваемый образ" [Кант].

 

Метаединицы - продукт категоризаций, хотя процесс схемообразования - это движение от частного к частному. Как отмечал уже В. Дильтей [Dilthey 1958a:VII:219], "в процессе умозаключений от частного к частному всегда присутствует отношение к чему-то общему, которое имеет место в каждом отдельном случае". Это - не выход к дедукции, а освоение конкретного, т.е. элементов, во всей полноте конкретного. Соотношение элементов и метаединиц - не результат индукции или дедукции, а результат переживания и погружения в объект.

 

Как наращивание содержаний, так и растягивание смыслов - частный случай аккумуляции идеального как общей закономерности развития [Мусаелян 1979]. При этом наращивание родственно такому процессу, в котором категории номинированы прямо. Даже прямая вербальная номинация категорий активизирует обобщающую готовность реципиента, особенно в условиях, когда категориальное постоянно находится в среде некатегориального [Whitney, Kellas 1984]. Схемы - это - и это теперь уже очевидно - не просто "подведение под общее", не аналогии, хотя описание схем строится на теории подобия, даже на основном понятии этой теории - понятии математического подобия, т.е. количественной аналогии. Схемы в реальности и схемы в описании взаимозаменимы [Батороев 1981:188]. Как отмечают В.А. Веников и др. [1964:15], "у подобных явлений определенные сочетания параметров, называемые критериями, численно одинаковы".

 

Способность содержания к наращиванию была замечена сто лет назад: "Предложения... объединяются в то идеальное целое, которое есть продукт концептуального мышления - в целое, формируемое взаимной апперцепцией тех концептов, на которых последовательно концентрируется внимание" [Stout 1896:214]. Разумеется, за сто лет многое изменилось, и стало ясно, что категоризоваться может отнюдь не только "концептуальная мысль". Стало ясно, что всякое содержание видоизменяется по мере действования субъекта, понимающего это содержание. Содержание видоизменяется по ходу понимания, - хотя бы уже потому, что денотаты разворачиваются только в категориальных схемах типа "Вещь - свойство" [Лиепинь 1986:24-25]. Дальнейшее обобщение содержания и его сложение (складывание) и наращивание также происходит по схемам. Освоение содержания возможно только в рамках категорий. Эти категории могут иметь форму ситуационных моделей, но таких, в основе которых лежит предицирование: персонаж есть.......n; персонаж находится в..........n; персонаж делает то-то во время.....n. Наполнения этих n в моделях образуют темы, и схемопостроению для действования при понимании помогают также наборы наполнений n-единицы "тематической группы". Благодаря этой "группе" происходят повторы и интеграция как тем, так и предикаций. Повторы скрепляют текст, создают когезию наравне с анафорой, эпифорой, подхватом [Н.С. Новикова 1985]. Повторы тем и предикаций разворачиваются параллельно с растягивающимися смыслами. Наращивание тоже идет в виде схемообразующих нитей, причем и нити наращивания могут быть многочисленными, они могут переплетаться. Критерий для нанизывания наращиваемого - идентичность или сходство того, что предицируется. После дохождения нити до следующей предикации прежняя предикация либо теряет ценность, либо она может обладать и потенцией дальнейшего направления [M.-L. Ryan 1987].

 

Наращивание содержания вовсе не есть лишь приращение предиката к грамматическому субъекту. Скорее здесь существенна иерархия единиц, которые можно представить как тему и раму. Тема-рематические отношения могут быть (1) на уровне слов; (2) на уровне суперсегментных элементов; (3) на уровне связей с внетекстовым материалом [Lotripour-Saedi 1986]; (4) на уровне мотива. Мотив - относительно устойчивая составляющая сюжета; мотивы даются как в виде цепей, так и в виде пучков; сумма мотивов не есть сюжет, но входит в него как составляющая. Тема - рематические отношения выявляются и (5) на уровне сюжета; семантика действия переходит в семантику текста; ориентировка в сюжете зависит от нарративного понимания, переход к которому от понимания практического обеспечивается владением синтагматикой текста [термины из: Ricoeur 1983:I:87]. Наконец, те же тема-рематические отношения регулируют наращивание содержаний С.Д. Балухатый [1927:II] продемонстрировал разные программы поведения при ведении диалога:

 

1. Смена тем - по ассоциативному признаку.

2. Подхват темы: один начинает тему, другой ее раскрывает.

3. Перебой тем: тема частично сменяется другими, но все же остается единой.

4. Разрыв темы: начало на тему Т, затем - другое, в конце - завершение темы Т.

5. Возвращение темы: перебиваемая тема включается в другом месте.

6. Срыв темы: тема остается без завершения.

 

Одна из основных особенностей наращивания содержаний заключается в наличии, в рамках этого наращивания, тенденции к переходу от наращивания содержаний к растягиванию смыслов. Действительно, схемообразующие нити наращивания разворачиваются в процессе освоения идеального понимаемого, но этот процесс протекает в ситуациях. Раз есть ситуация, у нее будет смысл [Chambers 1984:3]. Тенденция содержания к превращению в смысл обусловлена в тексте также и тем, что "повествование - это последовательное расположение чего-то для кого-то" [Scholes 1980:209], а существование "чего-то для кого-то" - одна из важнейших связей в смысловой конфигурации. Текст задает ситуацию для реципиента, и в этой встрече текста и реципиента рождается смысл - даже там, где как будто есть только содержательные предикации в рамках логически стандартных пропозиций. Все текстовые структуры способствуют тому, чтобы происходило превращение содержаний в смыслы.

 

Процесс схемообразования, предполагающий наращивание содержаний и растягивание смыслов, есть "лингвистическая модель понимания" [Штерн 1986:162]. В эту модель входят:

 

1. Манифестация средств текстопостроения как смыслосодержащих единиц, причем непосредственно они смысла не содержат, но к смыслу выводят через рефлексию над средством: Рефлексия средство смысл.

2. Конструирование метасмыслов сообщения: Рефлексия средство: смыслы метасмысл.

3. Интерпретация (через выбор граней понимаемого) построенного смысла.

4. Самоутверждение реципиента в понимании.

5. Дальнейшая категоризация элементов и превращение их в единицы.

6. Растягивание единиц.

7. Рефлексия над результатами растягивания.

 

Эти многочисленные задачи решаются со смыслами не так, как они решаются с содержаниями. Если для содержания существенна граница предложения как граница несущей содержание пропозиции, то смысл этих границ не знает. Смысл не имеет границ, установленных синтагматикой речевого акта. Уже в XIV веке в Индии Вишванатха называл поэтому целые поэмы "большими предложениями": все можно соединить по принципу части и целого [Vicvanatha 1967:29].

 

Уже сам факт растягивания смыслов говорил о том, что:

 

1. Смысл не "дан" в тексте. Есть след рефлексии автора, есть способы пробуждения рефлексии реципиента, а организованность этой рефлексии даст распредмечивающее понимание, причем разное для разных граней понимаемого. Если рефлективная способность автора и реципиента стоят на одном уровне, то получается относительная полнота понимания.

2. Смысл не линеен, а существует как некоторый потенциальный объем.

3. "Границы смысловых единиц не совпадают с границами языковых единиц" [Черняховская 1983:5].

 

Очевидно, нельзя взглянуть на текст и исчислить найденные смыслы. Растягивание смыслов - это и есть их появление.

 

Все эти процессы принципиально рефлективны, причем рефлексия участвует в процессе и тогда, когда опираются на широкое категориальное начало и из него начинают строить ноэмы, поддающиеся хоть какому-то элементарному, аналогизирующему, начальному переживанию смыслов. А. Шутц [Shutz 1962:281] писал: "То, что впервые переживается и испытывается, - это уже известное в том отношении, что оно вызывает из памяти нечто подобное или равноценное, воспринятое ранее. А то, что уже было схвачено до этого в своей типичности, несет в себе горизонт. возможного переживания с соответствующими отсылками к знакомому, то есть ряд типичных характеристик, еще актуально не пережитых данным субъектом, но стоящих в очереди на переживаемость, потенциально пережитых". Например, реципиент впервые слышит от "ценительницы музыки" фразу "От Моцарта я ждала большего" и усматривает метасмысл "пошлость", поскольку он был подведен к этому усмотрению не столько пошлостью цитированного речения, сколько на основе встречи с типическими чертами пошлости: автоматизм + алогизм + эгоизм и равнодушие (в персонаже лжеценителя).

 

То обстоятельство, что при широкой категоризации охватываются и те элементы, которые еще и названы-то быть не могут реципиентом, говорит о том, что в конечном счете все метаединицы как бы содержат в себе все вообще элементы. Все элементы могут категоризоваться; все категории состоят из элементов, но не идентичны их сумме. Часть элементов всегда остается некатегоризованной, а метаединицы создают "метаконтекст", т.е. ситуации для направленной реализации элементов. Растягивание и "захватывание" смыслов по ходу схемообразования дают не сумму смыслов, а новые смыслы [Щерба 1974:24]. При этом смыслы новые, как и неновые, не манифестируются рельефно: они всегда "мерцательны" [Ильин 1985:165]. В метасмыслах, т.е. единицах, категоризованы частные смыслы, т.е. элементы. Метасмыслы состоят из элементов, а элементы можно далее разложить на ноэмы.

 

При развертывании схем действования для понимания большое значение имеет вхождение реципиента в макростиль - систему метасредств текстопостроения, переживаемую как обобщение стилистически релевантных реализаций [А.Н. Васильева 1986]. Поэтому и все предметы конкретного стиля выступают в роли индикаторов конкретной схемы действования для понимания. При этом в ходе формирования схемы особая роль принадлежит текстовым средствам привлечения внимания к тому, что не само собой разумеется [Bublitz, Kuhn P. 1981:62].

 

Результатом растягивания понимаемого материала являются не только метасмыслы и метасредства, но и метасвязки - единства метасмыслов с метасредствами, причем единства столь плотные, что связь вторично-материального с идеальным оказывается неразрывной. Причины появления метасвязок вполне очевидны: Р/М-К так или иначе (хотя бы имплицитно) есть всегда: знак, обозначая "нечто", также обозначает себя в своей "Eigenrealitat" [Bense 1986]. Поэтому любое средство, даже без приписывания ему смысла, уже по собственному определению схемообразования растягивается на равных (или почти равных) правах с собственно смыслами. Так, категоричность, уверенность, предположительность, неуверенность, сомнение - это не только метасмыслы, но и характеристики используемых средств модальности. А.В. Чичерин [1959:425] отмечал "угрюмые эпитеты" как средство совмещения смыслового и средствиального у Достоевского: гнилой, склизлый город, на истасканном диване, дырявый плетеный стул, чахоточный коврик, засаленные салфетки, гостиница оказалась дрянная и маленькая, грязно-смуглые брюнеты, смердящие добродушие, в наше прокислое время.

 

Как мы видим, Достоевский мастерски стимулирует реципиента на растягивание одновременно смыслов и средств, идейности и художественности. Тексты, особенно в художественной литературе, "подогнаны" под развертывание схем действования читателя, то есть автор в норме предвидит акты реципиента. Развертывание схемообразующего процесса обеспечивается таким образом, самими принципами текстопостроения. В последнем, как отмечает Н.С. Новикова [1990:24], "многообразие лексико-семантических скреп подчиняется, по нашим наблюдениям, трем основным принципам - принципу контраста, принципу повтора и принципу смежности. Ведущим при этом является принцип повтора, поскольку благодаря наличию повторов в тексте возникает так называемая тематическая сетка, обеспечивающая его связность, организацию его семантического пространства. Повторы занимают первое место в перечне средств, дающих основание "тематической сетке", идентифицирующей метаединицы [Клещинская 1982]. Сетка включает повторы-соответствия, повторы-противопоставления, опорные слова, тематические поля, сцепление тем, сцепление подтем, заголовки, языковые индексы (местоимения и пр.).

 

Очень важен и повтор отдаленный. Так, например, отдаленное повторяемые "усмешка", "подло улыбнуться" и т.п. в тексте "Бесов" Достоевского устойчиво характеризуют Петра Степановича Верховенского [Мириманян 1984:70-72].

 

Растягивание смыслов происходит по мере того, как частные единицы и метаединицы, полученные из более ранних сегментов текста, выступают как знание, которое оказывает влияние на понимание более поздних сегментов [Frederiksen 1977]. Это единство знаний между более ранними и более поздними сегментами подкрепляется единством стиля. Последний перевыражает единство натуры автора, единство его жизненного поведения. Такова, например, комическая мимикрия Ивана Грозного в письмах к тем, под чей предполагаемый стиль он подлаживался. Растягивание применительно к персонажу - источник художественного типа. Художественный тип - не то, что преобладает численно. Это - тенденция подмеченного автором процесса [Лукьянов 1982]. Этот процесс включает в себя и "саморазвитие персонажа" [П.А. Николаев 1983:20]. Вообще изображаемое лишь отчасти выступает как содержание, в другой своей грани изображаемое родственно выражаемому и выступает поэтому либо как метасмысл, либо как метасвязка (т.е. связка смысла и средства). Описывая схемообразование, некоторые исследователи основное внимание уделяют именно смыслонесущему началу в изображаемом. Так, Л. Силард [984:271] считает "Мелкого беса" Ф. Сологуба почти идеальным образцом схемообразования. Сологуб переводит изображенную реальность в метафизический план "в очень осторожной градации, создаваемой неприметным, ненавязчивым повтором вещественных, интерьерных, портретных, пейзажных, цветовых деталей".

 

Смысл текста существует, как мы видим, в огромном множестве связей - и не только связей с изображенными предметами: схемообразующее растягивание бывает заложено и в "ритмическую структуру" книги (смысл в его отношении к графике, к шрифту, интерлиньяжу, членению на абзацы, главы и пр.) [Адамов 1974]. Такую же роль введения смыслов в мир связей и отношений может играть при растягивании смысла и интертекстуальная рефлексия над персонажем: напр., Молчалин в "Горе от ума" и Чичиков в "Мертвых душах" [Мещеряков 1983:20].

 

При чтении художественного произведения, схемообразующие нити начинают развертываться с заголовка. Заголовок - миниатюрное изображение всего произведения и способа его чтения, концентрат содержательности. Не случайно в рукописях Э. Золя сохранилось до двадцати вариантов названий романа "Жерминаль". Известно множество подобных ситуаций в истории многих литератур.

 

Существенно, что заголовок предупреждает одновременно о предстоящих содержаниях и о предстоящих смыслах [см. Блисковский 1981]. Такая способность объединять содержание и смысл, переводить одно в другое заложена не только в заголовках, но и в рекуррентных единицах текста, первоначально задуманных как будто ради сообщения определенных предикаций. Однако сама рекуррентность делает рекуррентную единицу носителем не столько предикации, сколько конфигурации каких-то связей и отношений в рамках ситуации деятельности и читательской коммуникации с текстом. В.Н. Топоров [1973:237] обратил внимание на то, что слово "странный" (также "странно") употреблено в "Преступлении и наказании" Достоевского около 150 раз. Они как будто употреблены для предицирования необычности чего-то, но эти предикации перерастают в смыслы. Прямая номинация содержания, переживаемая как "значение слов", превращается в метасвязку. То же происходит в романе и со словом "желтый" [Соловьев 1971:437].

 

Такие движения от содержания к смыслу плюс возвраты к содержанию - важное средство текстопостроения, причем в повтор втягиваются все новые и новые перцепты, например, содержание "жара во время убийства процентщицы". Схемы действования при понимании характеризуются огромной сложностью. Поэтому едва ли правы оптимисты, надеющиеся в ближайшем будущем создать техническое устройство, пригодное для понимания текста [напр., Small, Lucas 1983]. При этом обычно недооценивается то обстоятельство, что процесс сложен не столько технически или даже психически: очень сложно построить методологию понимания.

 

Имеет место и недооценка схематизмов при понимании. Так, глубоко неправ И.С. Нарский [1976:73-74], утверждая, будто "ни в одной из категорий схематизм не дает нам чего-либо принципиально нового для решения вопроса об избежании произвольности в упорядочении материала явлений - он лишь указывает на прообразы категорий в реальном и возможном опыте". Сильна все же теория отражения: уж если есть категории, то их "прообразы" уже "объективно существуют" в опыте, причем даже возможном, а люди никак создать категорий не могут, они прямо выковыривают их из "отражаемой действительности", как изюм из булочки. "Теория отражения" - основательный шаг назад сравнительно с Кантом, который заложил основу теории схемообразования как способа овладения реципиентом тем трансцендентальным, которое представлено в текстах культуры; теории интерпретации, то есть высказанной рефлексии.

 

Кроме "теории отражения", есть немало и других перевыражений философского натурализма. Так, особый тип психологизма представлен положением, согласно которому понимание текста варьируется в силу различия "природных способностей" у разных реципиентов. Л.Г. Жабицкая [1974] полагает, что главное в понимании литературы зависит от "перцептивных литературных способностей", а вовсе не от методологии чтения и методологии построения методик чтения. Жабицкая выделила "уровни эмоциональности", в том числе и "малоэмоциональный уровень восприятия". Она приводит примеры "малой эмоциональности" школьников - в тех случаях, когда фактически выявляется не "уровень", а действительное непонимание, восходящее не к "уровням" ученика, а к качествам учителя. Ведь как научили, таков и "уровень" (впрочем, это положение постепенно становится государственной тайной конца ХХ века).

 

Натуралистически-психологическая перспектива трактовок понимания присутствует и во многих зарубежных работах [см. Аlbert 1971:124, сл.]. Вопрос о рефлексии, о соотношении процесса понимания и способа интерпретации понимаемого - все это отпадает. Принимается за истину, что в понимании все делает "природа", а не человек с его разумом, волей и собственно человеческими чувствами. Действия подменяются процедурами, действительность - эпифеноменализмом наблюдателя, "вечной человеческой природой" и другими мифами.

 

В отличие от воззрений редукционистских, серьезное рассмотрение схемообразующих нитей убеждает нас в сложности их организации, образующей целый мир. Мир схемообразующих нитей не только лежит в основе техники растягивания смыслов: этот мир придает (во всяком случае, отчасти) направленность вовнутрь-идущему лучу рефлексии.

 

На то обстоятельство, что нити схемообразования одновременно тянутся в большом количестве, начали обращать внимание где-то в 1960-е годы. Так, Ю.М. Лотман [1967:139-140] писал, что смыслы "не отменяют друг друга, воспроизводя последовательное погружение непосвященного в тайный смысл, а присутствуют одновременно, создавая игровой эффект... Игровой эффект состоит в том, что разные значения (смыслы) одного элемента не неподвижно сосуществуют, а мерцают". При этом существенно, что к одному и тому же средству или метасредству привязаны разные смыслы и метасмыслы, но нити неравномерно захватывают и категоризуют их. В эти же годы С. Дубровский [Doubrovsky 1966:24-25] писал: "Литературное произведение не в большей мере наделено единым смыслом, чем человеческая натура". Произведение - это, по Р. Барту [Barthes 1964:256] система, цель которой - "давать смыслы, а не один смысл". Произведение - это система схем действования. В этой системе одни и те же единицы могут выступать и в качестве средства, и в качестве содержательной самоцели - например, персонажей [Harvey 1961:155]. Акты категоризации в ходе схемопостроения также являются множественными и, как пишет Ф. Кликс [1983:279], "сам этот процесс исключительно лабилен и неустойчив. Выделенные классы и наборы критических признаков сохраняются в памяти лишь в течение очень короткого времени: как только возникает необходимость в категоризации нового типа или меняется исходная база данных, на основе которой принимаются решения, уже сложившиеся когнитивные механизмы могут распадаться". Иначе говоря, возникшие в результате категоризации метасмыслы могут распадаться, если с ними не продолжается работа схематизации, фиксирующая категории в памяти человека.

 

Очевидно, при понимании постоянно приходится выбирать нити и решать (имплицитным образом) вопрос о том, которые из уже выбранных нитей можно трактовать как приоритетные. Первый акт усмотрения способа выбора схемообразующих нитей - это, разумеется, определение того, приспособлен ли текст для семантизирующего, когнитивного или же распредмечивающего понимания. Иначе говоря, человек оказывается перед вопросом: "а что я ищу - семантизацию, или содержание, или смыслы?" Сложность ответа на этот вопрос заключается в том, что схемообразующие нити очень разнообразны и вообще, и в частности с точки зрения проблем, представленных в этом вопросе. В частности, нити схемообразования могут быть:

 

1. Линейные: (Когнитивное понимание)

2. Мозаичные: (Когнитивное и распредмечивающее)

3. Кольцевые (Когнитивное и распредмечивающее)

4. Обобщающие: (Когнитивное и распредмечивающее)

5. Партитурные (Распредмечивающее)

6. Интендирующие точку топоса зону топоса, многие зоны топосов:(Когнитивное и распредмечивающее)

 

Дополнительное осложнение состоит в том, что элементарные единицы могут быть реализациями одновременно нескольких метаединиц, а одна метаединица может захватить и "свои" элементарные единицы, и элементарные единицы, "подлежащие захвату" также и другими метаединицами. Нити схемообразования развертываются по-разному в каждом из трех поясов СМД. Чем крупнее метаединица, тем больше вероятность развертывания во всех поясах сразу. Так, Дж. Беккер [Becker 1980], трактуя понятие реализма, берет это понятие трижды: реализм предметных содержаний, т.е. мир рефлексии над предметными представлениями (Р/мД), реализм техники, т.е. техники текстопостроения (Р/М-К), реализм философии, т.е. реализм усмотрения метасмысловых парадигм (Р/М). Это дает такой круг:

 

-    Пояс М Концепты (Р/М)

-    Пояс М-К Текстовая форма (Р/М-К)

-    Пояс мД Перцепты (Р/мД)

 

Эта схема позволяет вспомнить слова Канта: "Перцепты без концептов слепы" и "Концепты без перцептов пусты".

 

Очень существенно развертывание схемообразующих нитей в поясе М-К - начиная с необходимого для когнитивного понимания тождества функции сообщения с характером ситуации; это функциональное тождество сообщения "зависит от корректного моделирования... коммуникативной ситуации" [Л.Г. Васильев 1989:2]. В. Изер [Iser 1978:96] выделяет четыре перспективы развертывания представлений в рамках пояса М-К: представление об образе автора; представление об имплицитном читателе; представление о развитии сюжета; представления о персонажах.

 

В рамках пояса М схемообразующие нити выводят реципиента к концептам. Характерно, что мир концептов принципиально отличается от мира перцептов, предметных представлений. Ориентировка в концептах тем сильнее, чем в большей мере они имеют признаки концептов, концептуальность. Так, концепты со многими признаками классифицируются лучше, чем концепты, имеющие лишь несколько признаков [экспериментально показано на студентах: Klimesch 1987]. Установка на Р/М при развертывании схемообразующих нитей позволяет построить процесс схемообразования, который включает развертывание и синтез множества метаединиц. Поскольку многие из этих метаединиц суть ценности, процесс схемообразования тем самым есть и процесс оценивания. Это оценивание, построение оценочных смыслов, может быть "непроизвольным и для субъекта практически свернутым", имея при этом достаточно сложную структуру [Понукалин 1984:9].

 

Успешность развертывания схемообразующих нитей в поясах, реализующих разные типы рефлексии (Р/мД, Р/М-К, Р/М), во многом зависит от связности текста, когезии - лингвистической категории, реализующейся во множестве форм: "смысловое зацепление" предложений; словечки-скрепы ("значит" и т.п.); логические знаки ("поэтому" и т.п.); индикаторы времени ("затем" и т.п.); союзы; частицы. Когезии способствует и субституция одних слов другими: дейктические слова; эллипсы; повторы; синонимы и др. субституенты. Все это вместе и дает "текстовость". [Дымарская-Бабалян 1990:62]. Текстовость в нашем случае - это способность произведения речи выступать в роли той среды, в которой могут разворачиваться схемообразующие нити, растягивающиеся в трех средах - в мире Р/мД, в мире Р/М-К, в мире Р/М. Когезия в формировании текстовости (как метаметасвязки) - это только ступенька к когерентности. Последняя есть хорошая форма, релевантность дискурса, соответствие текста теме дискурса [Giora 1985]. Но все же когерентность целого дискурса начинается с когезии в рамках абзаца.

 

Множественность схемообразующих нитей - универсальный принцип схемообразующего процесса, поэтому наряду с когезией как ориентированностью на некоторую линейность в презентации текстовости, текстовость может существовать и развиваться также и вопреки всякой линейности. Какие-то нити схемообразования постоянно замирают, "выныривают", обрываются на время или навсегда, нити ветвятся и сходятся, могут быть и пересечения нитей. Время категоризации элементарных единиц в пределах растягивания по нити может быть равным времени до второй встречи с элементом или равным времени до десятой встречи с элементом. Иногда требуется большая, иногда - меньшая однородность называемых элементов. Роль нитей, соотносительных с миром Р/мД, или с миром Р/М-К, или с миром Р/М, может быть в каждом случае более значительной и менее значительной. Вообще можно составить таблицу вариантов развертывания схемообразующих нитей с учетом убывания валентности того или иного типа фиксируемой (объективируемой) рефлексии в том или ином поясе:

 

1. Р/мД / Р/М-К / Р/М

2. Р/мД / Р/М / Р/М-К

3. Р/М-К / Р/мД / Р/М

4. Р/М-К / Р/М / Р/мД

5. Р/М / Р/М-К / Р/мД

6. Р/М / Р/мД / Р/М-К

 

При этом разные нити могут иметь разные валентности с точки зрения этой таблицы, поэтому схемообразование идет как бы не по нитям, а "по паутине". Благодаря этому текст выступает как организованное семантическое пространство [Топоров 1983:228]. Это пространство не дискретно, не линейно и не одномерно, и схемообразующие нити разворачиваются не в определенных "руслах", а во всем пространстве, что и позволяет возникнуть некоторому общему смыслу из факта семантической связности отдельных элементов текста.

 

Нелинейность, множественность линий в развертывании как одного предложения, так и целого текста, отмечена в целом ряде работ 1974 года - года резкого подъема лингвистики текста в СССР. Так, В.Г. Адмони [1974] писал о следующих параллельно развертывающихся чертах художественного текста: (1) сюжетное напряжение; (2) эмоциональное напряжение; (3) глубинное напряжение (необходимость усматривать в тексте то, что не дано непосредственно).

 

- В принятых в настоящей работе терминах целесообразно говорить, что одновременно развертываются: (1) наращивание содержания; (2) интенциональность; (3) растягиваемый смысл.

 

Одновременно с Адмони о нелинейности развертывания и развития речевого произведения типа "целый текст" писали: И.В. Арнольд [1974] и В.А. Кухаренко [1974:СК:152], отметившая, что текст художественного произведения "прерывист", т.е. состоит из чередующихся разнохарактерных текстов. А.А. Стриженко [1974:87] отмечает еще одну черту художественного текста: "Постоянное противоречие между замыслом писателя и его воплощением, что с неизбежностью ведет к вариативности исполнения". При этом выдвигается роль личностного статуса читателя.

 

Важную для языкознания идею партитурности текста В.Г. Адмони выдвигал и раньше [1961:43]: "Реальный характер речевой цепи, если брать эту цепь в ее цельности, учитывая как ее звуковое оформление, так и выражаемое ею значение (смысл), является сложным комплексным образованием, состоящим из целого ряда налегающих друг на друга линий, многообразно взаимодействующих друг с другом". Добавим к этому, что все нити-линии растягиваются по-разному, лежат на разных этажах трехпоясной схемы СМД, главное же - разные нити по-разному важны. Особенно важны нити смысловые. Они предполагают множество категоризаций. Дж. Гумперц [Gumperz 1982:21] отмечает, что каждая из них имеет свой уровень обобщенности. Он связывает последнее обстоятельство со стереотипией, "фреймовостью" обобщений, как это первым начал делать в теории понимания А. Шутц [Schutz 1971].

 

Стереотипность обобщений, привычность наличия тех или иных метасмыслов в тех или иных типах текстовой ситуации, текстового окружения - во многих случаях важное средство более быстрого выхода к тому, что называют "глубиной понимания".

 

Глубина понимания - мера охвата всех нитей, в которых растянуты метасмыслы.

 

Широта понимания - мера готовности усмотреть все грани понимаемого и усмотреть при этом, что же из граней более всего соответствует ситуации деятельности или задаче данного реципиента.

 

Правильность понимания - социальная адекватность достигнутых глубины и широты.

 

Партитурная организация текста приводит к примату структуры над элементами: действует вся партитура, а не одна какая-то строка. В каждый данный момент в произведении развертываются и переживаются несколько схемообразующих процессов - "перспектив". Например, в "Американской трагедии" Драйзера перспективы, среди прочих, таковы:

 

Семейная религиозность (в начале романа, затем этот метасмысл вновь возникает в финале романа); мир, видимый со скамьи посыльного в отеле и т.п. [более полный перечень: Уоррен Р.П. 1988:СК:273].

 

Несмотря на одновременное развертывание множества нитей, часто наблюдается и такое явление, как доминанта процессуальной стороны понимания в каждый данный момент. Чаще всего доминанта связана со свойствами образа автора. Понятие доминанты восходит к физиологическим представлениям А.А. Ухтомского [1950:325], но позже отмечалось, что это понятие принадлежит не только физиологии, но и психологии [Ярошевский 1975:132].

 

Предельная мера преодоления линейности - это пространственная форма текстопостроения. Партитурная организация речевой цепи при растягивании схемообразующих нитей - лишь частный случай пространственной организации форм. Здесь еще четко прослеживается взаимозависимость нитей: если представить развертывание нитей на партитурных строках как горизонталь, то появление "полного" переживания, программированное партитурной организацией, можно изобразить как вертикальное пересечение всех нитей в некоторый момент схемообразования. При таком пересечении возникает "комплексный эффект", т.е. "я засмеялся не от гобоя, и не от кларнета, и не от партии скрипки, а от сочетания этих трех партий":

 

****

 

Такой "кинематографический" метод был уже у Флобера в сцене Земледельческого съезда в "Мадам Бовари". Сам Флобер писал, комментируя эту сцену, что [Д. Фрэнк 1987:200] одновременно "читатель должен слышать мычание скота, шепот влюбленных и риторику чиновников". При этом для репициента движение времени приостанавливается, т.е. нет рефлексии над концептом "время". Джемс Джойс унаследовал этот метод в "Улиссе" [там же: 201]: "Системы взаимосвязей в "Улиссе" образуют завершенную картину практически всего сущего". Реципиент читает "Улисса", "постоянно соединяя разрозненные эпизоды и сохраняя в памяти все аллюзии до тех пор, пока он сможет - путем рефлективной референции - свести их в целостную картину" [там же: 203]. Тем же художественным установкам подчинено схемообразование пространственной формы у М. Пруста: идея "выхода из потока времени" и переживание "вневременных мгновений" - подлинно небесных вдохновений, полученных от "чистого времени". Отчасти такая установка была уже в живописи импрессионизма.

 

Среди средств текстопостроения с пространственной формой - лейтмотив; сплетения сюжетных нитей; остранение, ориентированное на "эзопов язык"; введение разнообразных способов соединения и разъединения нитей.

 

Один из приемов, обеспечивающих построение пространственной формы, таков: каждое средство текстопостроения, как бы оно ни было расположено в тексте, нанизывается на схемообразующую нить. Этот прием - лейтмотив. Лейтмотив все время привлекает реципиента к лейтмотивным элементарным единицам текста, обеспечивая интротекстовую рефлексию [Hart 1962:67].

 

Сплетения сюжетных нитей достигаются разными способами. Так, например, фабула - не единственный сюжетонаполненный материал, поскольку в тексте много повествовательных вставок: желания, планы, интерпретации характеров так же несут предикацию, как и любой сюжетный или фабульный ход. Причинные цепи вставных предикативных структур сплетаются с цепями основного сюжетного движения, при этом вставные предикации могут оказаться и в противоречии с основными. Например, ложная причина поведения персонажа в том отчете, который он представил в тексте другому персонажу: ложная причина этого отчета сплетается с истинной причиной в другой рамке пропозиций [M.-L. Ryan 1986]. Вообще могут переплетаться три плоскости повествования и сюжеторазвития: (1) Плоскость взаимодействия персонажей; (2) Плоскость стилизованных разговоров персонажей; (3) Авторская плоскость производства повествования [Bruce 1983].

 

В связи с этой многоплоскостностью развертывание схем действования может не совпасть ни с сюжетом, ни с течением времени, ни даже с логикой линейного развития. И. Анненский [1909:126] писал о "Преступлении и наказании" Достоевского: "Наказание в романе чуть ли не опережает преступление".

 

Сочетание такого рода принципиально разнообразны. Возможны, например переплетения, построенные на противопоставлении метаединиц и - тем самым - на противопоставлении несущих их схемообразующих нитей. Некоторые фильмы Ч. Чаплина дают метасмыслы "веселое" и "грустное" параллельно, отсюда - особое состояние зрителя, для которого и веселое и грустное получаются из взаимопревращений смеха и слез.

 

Остранение достигается - в случае использования эзопова языка - благодаря тому, что под видом материала для когнитивного понимания автор может подать материал для распредмечивания - в частности, для декодирования двусмысленностей. В рассказе Чехова "Записка " (1883 г.) неграмотная женщина пишет о местонахождении клубных журналов: "Жизни, зари и нови нет нигде, а наблюдатель и Сибирь есть... Русская мысль у квартального... Русский еврей связанный висит на веревочке" [см.: Чуковский 1971:179-180].

 

Введение разных способов соединения и разъединения схемообразующих нитей - важнейший прием текстопостроения с пространственной формой. Так, сближение сходных элементов на нитях соответствует "естественной речевой традиции" [Zornig 1984], однако проверяя эту гипотезу на другом материале ("Энеида" Виргилия), тот же исследователь [Zornig 1987] убедился в том, что гипотеза неприложима к этому тексту. Фактически мы имеем дело с двумя альтернативными способами текстопостроения:

 

*****

 

Эти способы различаются по удаленности категоризующихся элементов друг от друга.

 

Самые грубые различения схемообразующих нитей - по типологии понимания:

 

-    схемы знаковости категоризуют знаковые единицы ради семантизирующего понимания;

-    схемы культурно-знаниевые категоризуют элементарные единицы, обозначающие связи и отношения ради когнитивного понимания;

-    схемы субъективно-индивидуальностные категоризуют те средства текстопостроения, которыми опредмечены смыслы и метасмыслы, что делается ради распредмечивающего понимания.

 

Выбор типа понимания - первая задача любого текстопостроения, дальше следует выбор критериев в более узком диапазоне. Сюда входят и внешние факторы, существенные для продуцента (социальный фон, предположения о читателе и проч.), и характеристики самого продуцента (авторская позиция, стиль изложения, композиционность, текстовость, выбор подъязыка, выбор вида словесности). Все эти факторы взаимно перемножаются при построении схем.