Глава V.

ВОЗМОЖНЫЕ КЛАССИФИКАЦИИ ТЕКСТОВ

 

1. Ценностно-тематический принцип классификации

 

Если лексикографический принцип классификации базируется на потенциях языка, то ценностно-тематический принцип строится на способности классифицирующего рассудка к таксономизации внетекстовой действительности. Эта действительность состоит из ценностей, но ценности принадлежат разным сферам жизнедеятельности. Можно назвать ценностно-тематический принцип также жизнедеятельностным принципом. Ценностное сознание, одной из форм которого является оперирование смыслами - важный компонент жизнедеятельности. Ценности - это "любые предметы человеческих стремлений, влечений, желаний, воспринимаемые в качестве таковых сознанием личностей, социальных групп, обществ" (В. С. Бекиров). Ценностные представления надындивидуальны, идеология - тоже одна из форм ценностного сознания. Ценность может быть положительная, отрицательная или нулевая [Ивин 1987]. Смыслы - одна из разновидностей объективированных ценностей. [Розин, Москаева 1974:124].

 

Ценности подвергаются оценке, а оценка базируется на характеристиках "поля напряжения между наличием и отсутствием смысла" [Muеller H. 1987:99]. Так, социальный маркер "принадлежность к престижной профессии" сопоставляется с отсутствием данной социально-статусной коннотации [Карасик 1991]. Среди таких ценностей может быть что угодно из качеств личности: "духовная зрелость", "принципиальность"; из норм поведения, взятых в качестве ценностей: "тише воды, ниже травы", "мотив поступка"; из ценностных ориентаций: "не оскудеет рука дающего" или "искренность - это хорошо" и т.п. Все эти ценности могут переживаться по-разному. Например, по поводу "искренности убеждений" и "абсолютного единства мировоззрения" Yeats написал в стихотворении "The Second coming":

 

The best lack all conviction while the worst

Are full of passionate intensity.

 

Очевидно, отсутствие "железной убежденности" - не меньшая ценность, чем "железная убежденность"; выбор из этого комплекса зависит от контекста, в которой включен и сам выборщик.

 

Добавим к этому, что часто и сам автор не знает, которую ценность он выбрал, предпочел или склонен проповедовать [Richard 1962]. Даже жанр произведения влияет на статус смысла. Например, как пишет А.Е. Кунильский [1988], у Достоевского в "Преступлении и наказании" происходит "ценностное оживление" традиционных отношений между смыслами как ценностями:

–  значительное / мелкое,

–  высокое / низкое

и т.д. Это пары не противоположностей, а субституентов с разной степенью одного и того же ценностного свойства. "Осмеяние профанами кающегося Раскольникова не добавляет трагизма: они - как он, он - как они, степени различны, но у всех "своя правда". Понимание смысла именно как ценности - одна из особых герменевтических задач.

 

Самая большая ценностно-тематическая группа смыслов связана с человеческой личностью. Последняя отличается особенной сложностью, поэтому внутри темы возможно неопределенное множество классификаций смыслов, покрываемых темой. Здесь повторяется многое из того, что было отмечено при описании лексикографических принципов классификации, но повторяется в других сочетаниях: человеческие субъективные состояния, представленные в тексте; проявления эмоционально-волевой сферы личности; человеческие отношения - оценочные (напр., недоверие), эмоциональные (напр., любовь), социальные (напр., власть, непризнание); характеристика субъективности личности, напр., напряженность - ослабленность, определенность - неопределенность (установок); суммарные характерологические описания, представленные в смысловых конструктах текста и перевыражающие мотивации, мирочувствие, влечения, аффекты - "ядро личности", субъективно-личностные смыслы, характеризующие индивидуальную субъективность человека. Все эти "личностные черты" не являются здесь объектом психологического знания. Индивидуальное несводимо к психологическому, оно социально обусловлено [Adorno 1975].

 

Выступая одновременно и как "семантическая сторона психики" [Петрушевский 1967:319], и как перевыраженность этой стороны в тексте, смыслы приобретают характер личностных смыслов. Эти личностные смыслы в учении Гуссерля образуют Lebens-Welt [Natanson 1968:39]. Этот "лебенсвельт" и есть ведущий классификационный принцип в рамках ценностно-тематического выделения всех вообще смыслов, связанных с человеческой личностью. Первый конструкт здесь - мироощущение личности. Мироощущение - "духовная общность, характеризующая, однако, не общность сознательной, идейной позиции, а общность бессознательной, чувственной установки в отношении реального мира" [Сунягин 1971:275]. "Мироощущение - это самые общие формы реальной общественной практики, представшие как модели (схемы) организации нашего чувственного опыта" [там же: 279]. В сущности, здесь имеет место гносеологическая рефлексия субъекта над важнейшими компонентами собственного жизненного опыта - рефлексия, в изобилии рождающая смыслы, часть из которых сопряжена с сугубо индивидуальным мировидением [Лазебник 1991]. Поэтому по чертам мирочувствия и мировидения можно проводить дальнейшие классификации смыслов. То же следует сказать и о потребностях: они тоже позволяют проводить дальнейшую классификацию смыслов. Так, тщеславие - потребность привлекать к себе внимание [Murray 1938].

 

Аналогичным образом можно классифицировать смыслы по критериям мотивации, аффективности, стиля мышления, стиля общения, ценностных ориентаций, стиля работы, сиюминутных состояний сознания, постоянных склонностей, характера как совокупности черт, по критериям установки, по типологии решения действовать. Пример классификации личностных смыслов по мотивам:

 

1. Смыслы, мотивируемые нехваткой чего-то.

2. Смыслы, мотивируемые избытком сил, творческих возможностей [Rowan 1973]

 

Возможны и всякого рода другие классификации, поскольку критериев очень много, а среди них - много релевантных.

 

Поскольку дело идет о личности, может показаться, что мы занимаемся классификацией свойств личности в рамках психологии личности. Дело, однако, заключается в том, что здесь говорится не о реальной экзистенции личности, а о ее представленности в тексте. Я вижу некоторый этноцентризм писателя Василия Белова в романе "Все впереди", не имея никаких при этом сведений о реальной личности этого писателя как человека. Я вижу, что герой Х сейчас ударит или оскорбит героя Y, хотя прекрасно знаю, что и X и Y - продукт фантазии писателя Z. Определенная соотнесенность научно-психологических сведений и таксономий с эффектами текста, представляющего человека, безусловно, существует, но одно никогда не переходит в другое. Смыслы, в мире которых живет Дон Кихот, имеют прямое отношение к Испании XVII века, но все же это смыслы Дон Кихота, а не Испании.

 

Списки смыслов-характеристик очень многочисленны, различны, содержат множество нетривиальных определений. Так, один из авторов такого списка [Cattell 1957:77] приводит бинарныt черты такого рода, как "молчаливо-интроспективный/ разговорчивый". Смыслы, соответственно, именуются "молчаливая интроспективность" и т.п. Списки эти заслуживают внимания учителей чтения: школьник должен научиться усматривать и называть эти черты и смыслы личности. Несколько сложнее, но в той же степени необходимо быть в состоянии назвать "движения души поэта". Например, Дж. Эверилл [Averill 1980] исследовал смыслы у Вордсворта и получил: "катарсис как естественный покой", "христианское утешение", "христианское оправдание страданий", "экзотическое" и т.п., причем часто смыслы даны в партитурном расположении. Благодаря представлению о составе смыслов личности появляются какие-то возможности для прогнозирования ноэмного состава интенционального акта [см. Larsen, Schwendiman 1970:69-71].

 

Очевидно, психологические разработки по факториальному анализу черт личности могут быть полезны при исследовании ноэматического состава акта смыслообразования, коль скоро мы, конечно, берем идеальное не как натуральный объект, а как смысл и смыслы в рамках текстов культуры. Впрочем, возможно и прямое использование партитурного принципа при смыслопостроениях, связанных с личностными характеристиками и личностными смыслами. Одна из первых попыток такого рода содержится в первом послании апостола Павла к Фессалоникянам [5:23]. Согласно данной концепции, человек бывает: (1) телесный, то есть смысл выводится из Р/мД над предметным представлением черт человека с последующим выходом в парадигму Р/М: "по лицу видно, что злой"; (2) душевный (смыслы типа "черты субъективности", напр. "злая душа", что видимо, усматривается по содержаниям, на основе предицирования "фактов" и "сообщений", т.е. Р/мД + Р/М-К); (3) духовный (здесь фигурируют следы Р/М из религиозных парадигм). Все три конструкта находятся в человеке (в том числе в человеке как смыслонесущем персонаже, представленном в тексте) одновременно. Соотношение (1) и (3) - предмет особого интереса Л. Н. Толстого, поэтому ему было важно исследовать (2), поскольку это нечто между (1) и (3) - "соединяющее звено <...> уже не плоть, еще не дух <...> полуживотное, полубожеское" [Мережковский 1971:77], центральный компонент партитуры. Смыслы "души индивида" часто подразделяют на социальные переживания, религиозные чувства, чувства интеллектуальные, нравственные, эстетические. Один из довольно полных перечней этих смысловых категорий составили Б.В. Сафронов и Л.Н. Дорогова [1975:103-104].

 

Личность - не единственная тема ценностно-тематической классификации смыслов. Человек представлен в мире смыслов не только как индивид, но и как представитель народа, веры, идеала и других надындивидуальных конструктов. Некоторые смыслы национальны, но не в том отношении, что они недоступны инонациональным контингентам: просто в таком-то языке они прямо или почти прямо номинируются, а в других прямой номинации не имеют. Наличие прямой номинации - признак седиментации смысла в данной национальной среде, что говорит о важности данного смысла для данного народа. Например, амаэ в японском - это "состояние того, кто претендует на чью-то любовь и зависит от нее" [Takeo Doi 1973]. Для смысла амаэ  существует множество средств выражения - как стандартных, так и творимых на месте. Вообще освоение смыслов предполагает учет тех элементов восстанавливаемой конфигурации связей и отношений (в ситуации деятельности и коммуникации), которые обусловлены историческими и национально-историческими факторами. Бывают и социально-отрицательные смыслы национального и группового духа - например, смысл "вера в свое этническое превосходство". В рамках группы имеют место "особо скрытые смыслы" - например, "самооценка" при производстве текста сплетен. Продуцент может жить в мире смыслов с доминирующим смыслом "гордость собой при сравнении себя с объектом сплетни" [Suls 1977]. Не случайно дети часто сплетничают в присутствии объекта сплетни [Fine 1977]. У некоторых народов сплетня опредмечивает преувеличенное чувство приватности [Haviland 1977].

 

Иногда "национальные смыслы", перевыражающие сходные реальности, довольно сильно разнятся по составу ноэм. Например, Европа знакома со смыслом "средневековость", Китай - со смыслом "промежуточные века между древностью и Возрождением" (I-VII вв.). В Китае фугу ("возвращение к древности") - это VIII-XII века, для Европы - более поздний период, но в обоих случаях можно построить общий для двух великих культур смысл "возрожденческая отнесенность" [Конрад 1972:209-215]. Характерно, что и "средневековость" и "промежуточные века между древностью и Возрождением" содержат ноэму отрицательной ценности.

 

Ценностно-тематическая классификация допускает и такое таксономизирующее противопоставление: смыслы, хранящиеся в памяти в виде номинации без предикации, против смыслов, имеющих форму с предикацией и, следовательно, образующих своего рода "вторичную пропозициональность". Принципиальная значимость второго таксона заключается в том, что множество сюжетных ходов, "суждений" и "умозаключений" лишь вторично-предикативны, но при этом исходно-интенсиональны, а потому во многих случаях даже и именно интенциональны, а не когнитивны. Переживания типа "не выдержавшее терпение", "разрыв терпения" отличаются - именно как интенциональные переживания - от "лопнуло терпение". В последнем случае так или иначе есть и предикация, и смысл, и сочетанность этого существенна. То же самое можно сказать о парах: "усмотрение неожиданного начала"/"Ага, начинается"; "предчувствие неожиданности"/"Сейчас что-то случится". И топосы онтологической конструкции субъекта, интендируемые этими разновидностями смыслов, и сам ход интендирования как-то различаются. Можно считать, что в развертывании интенциональности (как указательности в направлении топоса духа) во вторично-пропозициональных смыслах имеется ноэма пропозициональности. Это именно ноэма пропозициональности, а не собственно когнитивная пропозициональность. Иногда такие вторично-пропозициональные смыслы называют "диспозиционными предикатами" [Carnap 1936:440]. Среди смыслов процент диспозиционных предикатов довольно велик: в "Завещании" Лермонтова смысл "молчаливость" отнесен к рассказчику и, следовательно, имеет форму "Герой - молчалив". Совершенно ясно, что диспозиционные предикаты программируются в текстопостроении иначе, чем предикаты наблюдения типа "Герой ожидает смерти", составляющие содержание, а не смысл. Дело в том, что предикаты наблюдения логически, по готовым логическим схемам выводятся: если человек говорит, что ему недолго осталось жить, то это имеет то значение (содержание), что он ожидает смерти. "Ему недолго жить"/"Он скоро умрет" - это речения, имеющие характер синонимов по значению. Одно значение выводится из другого; это выведение стандартно заложено в программы любой семантизации. Усмотрение смысла "герой - молчалив" программируется поэтом для рефлектирования над формой ради выхода к смыслу, причем обычно программируется без актуального осознания программы).

 

Номинирование смысловых диспозиционных предикатов внешне напоминает номинирование содержательных диспозиционных предикатов, и вне ситуации деятельности мы не можем определить, имеет ли место рефлексия для семантизации или, напротив, рефлексия для распредмечивания. Поэтому люди, не готовые к распредмечиванию, могут "рассуждать" о произведениях искусства так, как будто они действительно произвели распредмечивающее понимание. Без филологической квалификации трудно различить понимающих и непонимающих. Например, под оба варианта подходит такое описание смысла по диспозиционно-предикативным стандартам:

-    делать что-то

-    ему было стыдно того, что он...

-    того, что у него...

-    того, что у его друзей и

-    родных...

 

Между тем, один выводит все это путем преобразования синонимических речений или субститутивных ситуаций (особенно в нелитературных искусствах), другой же усматривает это в художественной форме, которая сама по себе ничего не номинирует, т.е. этот второй усматривает смыслы благодаря восстановлению ситуации мыследействования продуцента, никак этой ситуации не представившего в тексте. Но ведь то, что в сериале "Просто Мария" кому-то стыдно / не стыдно, а в рекламных роликах банка "Пирамида" кому-то весело, можно вывести и когнитивно-пропозициональными операциями. Поэтому может казаться, что советское среднее образование включало эстетическое воспитание, хотя все эффекты действительных эстетических усмотрений возникали только вопреки школе, всегда ориентировавшейся на вывод, оснований на логических преобразованиях:

 

-    Что в тексте показывает, что Базаров близок к народу?

-    Он разговаривает с мужиками.

-    А что в его беседе с крестьянами заставляет видеть его близость к народу?

-    А он пользуется народными космогоническими представлениями.

-    Какими именно?

-    Он говорит, что земля стоит на трех китах.

-    Садись, "пять".

 

Между тем, Тургенев имел в виду, что "единение с народом" трагическим образом обречено на провал, что прекрасно видно по показателям формы и смыслов диалога. Вторично-пропозициональные смыслы могут также быть "растворены" в текстах - напр., у А. Теннисона "проявление в человеческой истории некоей тренсцендентной закономерности" [Kozicki 1975:88]. Реципиент смотрит только или почти только на такое средство текстопостроения, каковым является сюжет, и для него из текста явствует то самое, во что верил А Теннисон: есть некая антропоморфная сила, руководящая делами людей. Иногда говорят, что в таких случаях не получается непосредственного знания, но все равно какая-то неопределенность усмотрений преодолевается, то есть такие тексты культуры представляются информативными в высшем смысле термина. В родственной функции выступает и музыка. Такова, по мнению многих [напр., Vermazen 1971:367-370], музыка, лишенная способности давать непосредственное знание, но тем не менее высшим образом обогащающая человеческую онтологическую конструкцию ("дух"), равно как и его рефлективную реальность ("душу").