4. Смысл как ценность

 

Смыслы "подведомственны" мышлению, но и мышление, включая процессы рефлексии, все же вырастает из понимания, одной из организованностей которого является смыслообразование. Очевидно, понимание, мышление, смыслообразование тесно переплетены в человеческой деятельности, причем дело касается деятельности отнюдь не отдельно взятого человека. Поэтому смыслы существуют не "в голове" человека, а в культуре общества. В силу этого они выступают как ценности, ценности общественного бытия и общественного сознания.

 

Разумеется, смыслы социальны в такой же мере, как и индивидуальны: ведь они выступают для человека как "смыслы сущности", "невольное и бессознательное откровение о принципиальном отношении к миру" [Panofsky 1932:116]. Человеческая индивидуальная заинтересованность в смыслообразовании переплетена с заинтересованностью общества в смыслообразовании, и из этого переплетения возникает культура общества и участие в ней отдельно взятых людей. Справедливо отмечают [Gras 1973:7], что культура - это то, что возникает как осадок смыслонаделения и смыслообразования. Последние суть действия: они изменяют материал дорефлективного опыта. Переконцентрация того, что дорефлективное чувственное восприятие уловило в ситуациях, в то, что человек может сказать, как раз и создает положение, при котором вообще есть что понимать, т.е. строить смыслы, причем речевое произведение воплощает избыток того, что я прожил, над тем, что сказано. Преодолеть неудобства этого разрыва и этого избытка можно только путем смыслообразования.

 

Те смыслы, которые известны, являются смыслами в рамках общественного сознания, поскольку сознание есть "мыследеятельность, захороненная в культуре" [Зинченко А.П. 1991:68]. Известные смыслы:

 

1) интерсубъективны, социальны;

2) интеракциональны, актуальны для деятельности;

3) интертекстуальны, актуальны для гуманитарного сознания.

 

Все эти свойства начинаются с интерсубъективности: я вижу чужую "приспособленность" (как смысл), чужую "обидчивость", соглашаюсь с чужим "восприятием широких просторов, просторности в стихотворении" (Трефолев. "Когда я на почте служил ямщиком"). Обилие таких смыслов зависит и от моей готовности усматривать их, и от характера понимаемых текстов, и от того, дает ли данный язык такую возможность, то есть обладает ли общество, пользующееся данным языком, таким количеством и разнообразием "известных" смыслов. Эти "известные" смыслы в демократическом обществе должны быть доступны всем, и педагогическая задача общества заключается в том, чтобы дать возможность всем членам общества сформировать готовность действования с такими смыслами. В пределах среды одного и того же языка степень достижения готовности к такому мощному смысловосприятию зависит от степени влияния литературы на данную социальную общность и на данную личность.

 

Проигрывает тот член общества, который неспособен усматривать сложные смыслы, подменяет их простыми. Например [Ballo 1969:83], человек смотрит на картину Каналетто и говорит: "Какая вода! Можно потрогать". Он видит смысл "Водяной характер воды", но не улавливает в этой картине более сложного смысла (включающего и названный простой смысл): "Метафизическая атмосфера, лишенная принадлежности ко времени и превосходящая самое природу". Разумеется, сложный смысл может быть и иным, но каков бы он ни был, он **** сложен и не совсем произволен, т.е. свободен и независим и вместе с тем не произволен: он не может существовать абсолютно вне того, как картины Каналетто осмысливаются миллионами людей в Италии и за ее пределами. Именно в этом отношении даже свободное смыслообразование интерсубъективно и потому представляет человеческую социальную ценность. Вообще интерсубъективность и социальность - не менее важные характеристики смысла, чем идеальность и внепространственность. Изучение смыслов и метасмыслов раньше или позже составит целую науку среди других общественных наук именно потому, что дело идет об интерсубъективности [Husserl 1965:151]. Ведь смыслы и понимаются именно потому, то они являются общественными ценностями, которые дескриптивно представлены реципиенту [Parret 1979]. Во всяком случае, это верно в отношении "известных", "уже готовых" смыслов. Такие смыслы - единицы общественного сознания, присущие индивиду и создаваемые индивидом только в роли и качестве члена общества [Бурдина 1979]. И именно в этом контакте общественного человека с общественной духовной ценностью усматриваемое берется с разных точек зрения, что и создает грани понимаемого в этих ценностях [Sewart 1978:322]. На эту многогранность при усмотрении смыслов обратил внимание уже Макс Вебер.

 

Не только смыслы являются ценностями, но и ценности вообще могут представать перед человеком как смыслы. Ценность выступает в роли смысла, если она:

 

1) усмотрена в тексте в качестве именно ценности;

2) усмотрена также и путем распредмечивания (через технику распредмечивания);

3) фактически является опредмеченной средствами текста;

4) может быть получена в ходе интерпретации как высказанной рефлексии над ценностным опытом;

5) будучи усмотренной в тексте, сохраняет родство с соответствующей ценностью, мыслимой вне текста или вне данного текста.

 

Ценность смыслов - и в их связи с внетекстовой реальностью, и в их идеальности. Последняя "обладает значительно большими возможностями оперирования содержанием объекта по сравнению с практическими действиями" [Тюхтин 1963:5]. Сказанное можно отнести к смыслам в первую очередь в силу их интенсионального характера, в силу их способности быть "интенсией", то есть выражать не все сходные представления, а именно данное представление о совокупности признаков, выступающей в качестве усматриваемого предмета, К.И. Льюис [1983] показал противоположность не только интенсии и экстенсии, но и коннотации и денотации. Коннотативность, как и вообще интенсиональность, индивидуализируют средства именования, и в силу этого смыслы обретают "коннотативный потенциал" - принципиальное отличие смысла от значения, обладающего лишь экстенсиональной денотативной способностью [Kuehn J. 1986].

 

Иногда коннотацию ошибочно считают "добавкой" к денотации. Последняя считается "объективной", тогда как смыслам отводят роль "субъективного" (и даже "субъективно-индивидуального"). Так, В.Н. Телия [1986:4] полагает, что в рамках семантики номинативной единицы смысл выступает как коннотация - носитель "семантики антропометрического в своей основе отношения к действительности, что придает ей субъективно ориентированный характер". Разумеется, этот исследователь работает с отдельными словами, их коннотациями, и совершенно справедливо признание того, что коннотации и смысл - это, в общем, одно и то же. К этому можно добавить:

 

1. Коннотация - лишь проекция текстового смысла на индивидуальную номинативную единицу.

2. Коннотация делает именование интенсиональным, выводя своим присутствием данную номинацию из ряда совпадающих номинаций.

3. Все имплицированное передается коннотацией, а не денотацией, которая "сразу схватывается членами той же лингвистической общности" [Van Poecke 1988; см. также Delbouille 1972].

4. "Коннотации следует рассматривать не как оттенки смысла, а как смыслы, обладающие собственной структурой знака в тексте, рассматриваемом как знак" [Баранов 1988:10].

5. У одних единиц языка (как системы) коннотации постоянны, у других они поддаются актуализации при растягивании исходного смысла текста.

6. Чем полисемичнее единица, тем больше коннотативность.

7. Слова с коннотацией стилистически релевантны.

8. Лексемы без коннотаций могут приобретать коннотации по ходу развертывания текста.

9. В диахронии денотации и коннотации могут полностью или частично совпадать [Schippan Thea 1987].

 

Значение всегда универсально в своей применимости к одинаковому с поименованным, смысл же включает любую меру интенсиональности - уникальности индивидуальных ситуаций деятельности и коммуникации.

 

По этой причине усмотрение смысла - это не только усмотрение данного типа ценностей в вербальном тексте. Те же ценности могут быть усмотрены везде - именно в этом огромный педагогически-прикладной эффект всякого действования со смыслами при научении рефлексии ради смыслообразования. Опыт такого действования открывает перед человеком возможность "читать смыслы в чужих душах", причем это удается людям вне особой зависимости от их познавательных готовностей [Бобнева 1975].

 

Вообще смысл, знание о смысле - существенный компонент содержательности объяснений разного рода, относящихся как к характеристике человека, так и к характеристике текстообразования. Например, без понятия "смысл" нельзя объяснить рефлективных процессов, пробуждаемых метафоризацией и другими средствами текстопостроения.

 

Ценностный характер смыслов особенно заметен при действовании с художественными текстами. Здесь сам текст - часть ценностного действия, тогда как, например, текст юридический сопряжен с оценочным действием только при применении такого текста к какой-то другой практике [Mihaila E. 1986]. Именно литература и другие искусства строят тексты культуры таким образом, чтобы смыслы использовались планомерно и по программе, тогда как, например, философия утратила способность "трогать души", что имело место в старой философской традиции смыслообразования при философствовании для построения профессионального текста. Воссоединение философии с литературой (по данному параметру) могло бы способствовать возрождению философии как предмета общенародного интереса [Lloyd 1986].

 

Личность, собственно говоря, и состоит из смыслов, из "семантического поля" этих смыслов, образующих во всей совокупности проекцию общественных отношений на представителя рода людского, на "гиперличность", которая в свою очередь проецируется на индивида [Налимов, Дрогалина 1985]. Смыслы - это образования, в процессе рецепции и производства которых формируется личность [Каракозов 1987:122]. Именно поэтому так велика роль искусства в формировании личности: искусство - важнейший источник пополнения человеком инвентаря известных ему и новых для него смыслов.

 

Не случайно именно на переломе XIX-XX веков в искусствознании стал расти интерес к онтологической конструкции человеческого субъекта [напр., Fenollosa 1896:673]. Именно в это время в художественно передовых странах (Франция, Россия, Англия, Германия) были нанесены чувствительные удары по тому "реализму", который избегал человеческой субъективности.

 

Искусство - там, где есть смыслы и где рефлексия, выводящая к этим смыслам через интенциональный акт, наиболее эффективно пробуждается средствами художественного текстопостроения.

 

Коммуникативное начало в смыслообразовании и коммуникативная функция смыслов тесно слита с эстетическим, эстетически релевантным смыслообразованием.

 

Материал распредмечивающего понимания, опредмеченный мир текстовых смыслов - это не "переработка" сырого материала семантизирующего понимания, а плод художественной ("поэтической") деятельности. М. Хайдеггер [1991/1939:307] говорил: "Сущность поэзии есть учреждение истины". Одна из сторон этого учреждения - "приношения даров", то есть смыслопостроение. Поэт создает смыслы которых до него не было в наличии у данного народа. Смыслы проектируются и создаются для "грядущих охранителей", то есть для понимающих реципиентов, составляющих "человечество в его историческом совершении" [там же: 308]. Эти смыслы и вся вообще поэзия - это "за-скок вперед". Если нет создания новых смыслов и этого "заскока", то возникает примитивное. "У примитивного нет будущего, поскольку в нем нет приносящего дары и полагающего основу скачка и за-скока вперед. Примитивное не способно дать вовне ничего, кроме того, в плену чего находится оно само, ибо оно не содержит ничего иного". В свете этих слов страшновато выглядят в 1999 году книжные развалы России, переполненные "Анжеликами", сексом и астрологией. Все приведенные примеры использования смыслов в качестве ценностей убеждают нас в правоте слов Э. Гуссерля [Husserl 1965:112]: изучение смыслов - наука такой же значимости, как изучение всей природы. И он добавляет: "Как бы непривычно это ни звучало".