5. Уcловия появления смысла

 

Смысл появляется лишь при определенных условиях:

 

1. Есть некоторое содержание.

2. Это содержание взято в определенной модальности.

3. Есть некоторая ситуация либо в деятельности, либо в коммуникации, либо в том и другом, но при этом ситуация состоит из элементов.

4. Эти элементы способны перевыражаться в рефлективных актах.

5. Часть этих элементов способна еще до образования смысла бытовать в виде минимальных смысловых единиц - ноэм.

6. Эти ноэмы участвуют в интенциональном акте, то есть а акте направления рефлексии.

7. Ноэмы образуют определенную конфигурацию отношений и связей.

8. Эта конфигурация служит основанием для интендирования - и как техники, и как акта указания на топосы онтологической конструкции, что и приводит к перевыражению ноэматических отношений свойств компонентов онтологической конструкции субъекта.

 

Существуют, конечно, и другие концепции появления смыслов, например, представления о том, что идеальное находится "в мозговых нейродинамических системах" [Альжанов 1985:144], вообще представление о том, что смыслы - предмет изучения психологии [Морозов 1983:47]. Не подлежит сомнению, что нет никаких препятствий к изучению смыслов психологией. Единственный недоучитываемый психологами тезис заключается в том, что "природа психики" при смыслообразовании является чем-то вторичным и инструментальным по отношению к собственно смыслообразованию. Как отмечает А.П. Стеценко [1983:34-35], "изначальная наделенность мира значениями и смыслами организует чувственные впечатления, обеспечивает постижение ребенком физических закономерностей окружающей реальности, например, за счет прогрессирующей дифференциации сенсорных модальностей".

 

Близка к психологизму и эпистемологическая концепция позитивизма, отрицающая существование смыслов в качестве идеальных реальностей. Ч. Пирс [цит. по Feibleman 1970:232] писал: "Сначала человек объявляет, что удививший его предмет есть удивительное, но по размышлении убеждается, что это есть удивительное только в том отношении, что он удивлен".

 

Предполагается, что объективно существует только психическое "состояние удивленности" - единственная в этом случае "научная данность". Считается, что существуют не смыслы, а следы памяти об увиденных вещах [Hannay 1973]. В названных учениях очень боятся впасть в идеализм и на всякий случай стараются не говорить о субъективности, которая в действительности есть родовой признак познания вообще.

 

Встречаясь с многозначным словом, реципиент текста выбирает нужное значение. Уже в этом акте выбора представлен отказ от "объективности" и "всеобщности" экстенсии к "субъективности" и "индивидуальности" мира смыслов.

 

Действительно, достаточно взять денотат (значение, содержание) в несколько измененной модальности, то есть достаточно добавить к денотату нечто от человеческой субъективности, от себя, как появляются некоторое начало ситуации, то есть появляется некоторое основание для дальнейшего появления смысла. При этом появление модальности сопровождается каким-то определением этой модальности, поэтому надо согласиться с Фреге, утверждающим, что смыслы выражаются, а значения обозначаются.

 

Модальность выражает отношение человека к миру, и "генезис смысла определяется тем уникальным отношением человека к окружающему миру, в котором рождается система сложнейших функциональных взаимосвязей (субъект - объект), динамика которых формирует и составляет смысл" [Вейн, Голубев 1973:129]. Среди модальностей - намерения продуцента, без усмотрения которых, кстати, ни естественная, ни компьютерная расшифровка текста не представляется возможной [Frick 1959; Liberman 1964].

 

Модальность - самое начальное средство при обрастании содержания ситуацией, столь обязательной при смыслообразовании. Самые разные эффекты и впечатления представлены в тексте в качестве причин превращения тех или иных текстовых явлений в ноэмы - минимальные единицы текстовой идентификации, а далее - и в мельчайшие единицы формирующегося смысла как идеальной реальности, способной перевыразиться в топосах онтологической конструкции и в рефлективной реальности человеческого субъекта. Рефлективная реальность начинает складываться у человека уже в раннем детстве.

 

Ситуации существуют лишь как то, внутри чего существуют связи, восстановление которых дает смысл. Ситуация дана в виде образа ситуации, а смысл - это переживаемый и рефлектируемый образ ситуации, ее представленная форма.

 

Начало смысла - в различии языковой и речевой многозначности, на которое обратил внимание Ф.А. Литвин [1984:108]. Благодаря этому различию возникают текстовые ситуации. Речевая многозначность - "естественное следствие знакового характера слова - единицы с неоднородным содержанием, во взаимодействии с функциями высказывания, в котором слово используется в речи." Неоднозначность слова в речи (в тексте) есть одно из начал смыслообразования; она обусловлена и разнородностью контекста, приводящей к реализации разных семантических потенций слова, и малоинформативностью (= неопределенностью) контекста, благодаря чему у реципиента мало данных для установления некоей единственной семантической программы. Поэтому возникают дополнительные условия для субъективного выбора - важнейшей ипостаси смыслообразования.

 

Фактически уже Декарт показал, что для усмотрения смыслов надо переживать свое бытие как существующее в акте усмотрения этого бытия (Cogito = "думаю о"). Это и есть ноэматическая рефлексия, позволяющая сразу видеть осмысленные сущности. Рефлективная реальность ("мой мир") таков, каков он есть, до всякого рефлективного анализа. Я не "думаю" о любви к русским березам, я их люблю, я не "думаю", что трефолевский ямщик любил широкие просторы, а прямо усматриваю ямщика на этих просторах.

 

А вот когда я перехожу к собственному смыслообразованию, к построению моего нового смысла, процесс, не становясь дискурсивным, все же заставляет меня выходить если не во внешнюю, то хотя бы в осознанно-рефлективную позицию. Это начинается тогда, когда "без моей воли" (в силу того, что я таков, каков я есть) ноэмы складываются в конфигурацию и начинается интендирование как важнейшая работа вовнутрь-направленного луча рефлексии. Вот здесь-то я и оказываюсь вынужденным не только понять, но и спросить себя: "Я понял, но что же я понял?". Это и делает интендирование одной из техник понимания.

 

Ноэма представляет собой основание для начала тех действий, которые в конечном счете выводят к интендированию, к указанию на топос в онтологической конструкции. Она есть смысл отдельного предмета, способный играть роль направленности рефлексии на топос в онтологической конструкции.

 

Ноэмы не воспринимаются посредством наших органов чувств [Фоллесдаль 1988:65]. Каждое данное восприятие имеет смысл, но этот смысл не воспринимается, да его и нет нужды воспринимать: ведь он уже был и есть в самом начале движения вовне-идущего луча рефлексии. Вся осмысленность действия этого луча превращается не в восприятие чего-то, а в формирование корпуса ноэм. Этот луч обеспечивает, по Гуссерлю, "феноменологическую рефлексию", и именно эта рефлексия и дает "понимание смысла", то есть осмысление объектов на пути вовне-идущего луча рефлексии [Husserl 1950:222]. Феноменологическая рефлексия обращена на ноэму в целом - и на чистые смыслы из парадигм (Р/M), и на способ текстопостроения (Р/M-К) - воспоминание, восприятие, воображение и прочие, и на наборы предметных представлений (Р/мД).

 

"Мир духа", данный через Р/М, мир слова, данный через Р/М-К, и "мир предметных представлений", данный через Р/мД - все эти миры одинаково объективны, хотя, разумеется, не тождественны и не сводимы друг к другу. Представление о белой березе не сливается со смыслом "любовь к родине". Рассмотрение всех феноменов-ноэм должно протекать непосредственно, беспредпосылочно, независимо от натурального мира - это и есть трансцендентальная редукция, протекающая по принципу "Zu dеn Sachen Selbst!". Если я способен непосредственно переживать движение ноэм, не отдавая себе отчета в том, что такое ноэмы, чем создающее их осмысление отличается от последующего смыслообразования - я и есть нормальный реципиент в рамках внутренней, практической позиции в деятельности. Все различения можно выполнять, только перейдя во внешнюю, исследовательскую позицию.

 

Денотат анализируется в семах, десигнат - в ноэмах. Ноэмы - минимальные единицы смысла, поэтому они соотносительны и соизмеримы с минимальными единицами значения.

 

Ноэмы идентифицируются в тексте, семы - в языке. Семы составляют значение в языке, что соотносительно с содержанием (но не смыслом!) в тексте. Ноэматический и семический анализы дают разные результаты.

 

Предложения в художественном тексте - это "предложения с ноэмами". Их ценность - в том, что они описывают переживание с точки зрения продуцента в том именно виде, какой это переживание имеет в практике его мыследействования. Например, в стихотворении Л.Н. Трефолева (1839-1905) "Ямщик" (перевод стихотворения польского поэта Владислава Сырокомли "Почтальон" (1844)):

 

Когда я на почте служил ямщиком,

Был молод, водилась силенка;

И был я с трудом подневольным знаком,

Замучила страшная гонка.

 

Скакал я и ночью, скакал я и днем;

На водку давали мне баря.

Рублевик получим и лихо кутнем,

И мчимся, по всем приударя.

 

Друзей было много. Смотритель не злой;

Мы с ним побраталися даже.

А лошади! Свистнул – помчатся стрелой...

Держися, седок, в экипаже!

 

Эх, славно я ездил! Случалось, грехом,

Лошадок порядком измучишь;

Зато как невесту везешь с женихом -

Червонец наверно получишь.

 

ноэма имеет вид не "любовь ямщика к простору и быстрой езде", но другой вид - вид феноменологического описания: Я вижу любовь к простору и быстрой езде. Гуссерль рекомендовал первый способ записи делать с кавычками, второй (и способ данности смысла, и ядро смысла) - без кавычек [Husserl 1950:§89]. Очевидно, в ноэму входит и простор, и способ его данности: Я вижу любовь ямщика к простору. Как мы увидим ниже, способ описания имеет здесь принципиальное значение и лежит в основе одной из техник понимания.

 

Действительно, как отмечает Гуссерль [там же: §130-131], именно феноменологическое описание раскрывает структуру ноэмы. "Видение простора" - это еще не феноменологическое, а ноэматическое описание, требующее, кстати, кавычек [там же: §89]. Это - та сторона явления, которая принадлежит восприятию, а не "природе".

 

По Гуссерлю, восприятию принадлежит различие между ноэмами "равнобедренный треугольник" и "равноугольный треугольник ", тогда как в "природе" это одно и то же [Husserl 1968:§20]. Поэтому надо характеристику восприятия брать вместе с характеристикой "природы": представление Гренландии у Гуссерля и у Нансена - это далеко не одно и то же [там же: §21]. Очевидно, в самом способе бытования ноэм заложена возможность как граней понимаемого, так и сознательного и целенаправленного выбора этих граней субъектом. С этой точки зрения ноэмы как инструменты осмысленности трансцендентны, то есть имеют так много граней, что ни одна частная грань не исчерпывает смысла, рождающегося в интенциональном акте из связей и отношений, возникающих между ноэмами. Особенно трансцендентны объекты, рождающиеся из рефлексии, фиксирующейся в поясе мД, то есть в поясе предметных представлений (по базовой схеме Г.П. Щедровицкого). Поэтому при интендировании, то есть при указании от места конфигурирования ноэм при их движении к топосу в онтологической конструкции ("духе") вся интенциональность, обращенная на трансцендентные объекты, дает в конечном результате неполноту и неопределенность смыслов [там же: V:§17]. Сами по себе объекты - полные, неполнота создается при интендировании. Луч рефлексии, идущий вовнутрь, всегда охватывает не все из того, что можно охватить. Не охваченные при интендировании грани понимаемого составляют "горизонт" интенционального акта, то есть ту меру непонимания, которая оставляет непонимание социально допустимым явлением в рамках понимания. Так, едва ли кто-то признает социально неадекватным герменевтическое поведение реципиента трефолевского ямщика в случае, если этот реципиент не усматривает того, что стихотворение переводное: "Опыт внутреннего переживания... всегда так личностно ограничен, так неопределенен, так многосложен и при всем том так неразложим" [Дильтей 1987/1887:136-137]. Во всей этой многосложности было бы странно требовать от каждого реципиента, чтобы он понимал все вообще из того, что может быть понято.

 

С другой стороны, есть всегда какой-то социально принятый норматив культурного поведения в герменевтической ситуации, то есть существует общественное представление о недопустимой мере непонимания. Поэтому вопрос о некоторых деталях интенциальности и интендирования превращается во многих случаях в социально-педагогический вопрос о способах выведения реципиента к техникам, помогающим ему выйти на социально адекватный уровень герменевтических готовностей языковой личности: ведь при обсуждении этих задач на реципиента приходится смотреть как на представителя родовой языковой личности. Вопрос заключается в том, в какие топосы онтологической конструкции "дойдет" интендирование, сколько топосов будет задействовано и каковы будут дальнейшие возможности развития связей и отношений между топосами: ведь именно эти связи и отношения между интендированными топосами приводят к новому смыслообразованию. Успехи на этом пути начинаются с "феноменологической структуры" при осмыслении рефлективной реальности, причем уже эта феноменологическая структура зависит от того переживания, которое сопровождает и появление ноэм, и все развертывание интенциональности, и все конфигурирование ноэм "на границе духа", и все ходы интендирования, и дальнейшие связи интендированных топосов души.

 

Весь этот путь может быть более успешным или, наоборот, менее успешным, - в зависимости от того, как будет действовать человек, одновременно использующий, изменяющий и обогащающий свой опыт. Существенно отметить, что представлению о том, что на этом пути человек может сам действовать, противостоит альтернативное научное представление о способах использования и обогащения опыта - теория отражения, имеющая столь же длительную историю, как и противостоящая ей теория интенциональности (направленной рефлексии).

 

Необходимо отметить, что применительно к материалу распредмечивающего понимания  процедура «отражения текстами объективной действительности» абсолютно непрактична, она не предполагает никакой техники, которой человек мог бы пользоваться лучше или хуже, но все-таки вполне индивидуально-субъективно, то есть самостоятельно. Это отсутствие ориентированности на самостоятельное понимание создало в обществе ориентированность на готовое понимание, действительно данное в эталонах, но вовсе не тех, до которых может (при наличии техник) додуматься каждый действительный индивид, а в эталонах, грубо навязанных обучением или обстоятельствами.

 

Например, в Советском Союзе всегда издавалось очень мало поэтических антологий, в которых можно было найти стихотворение "Ямщик" Трефолева. Благодаря этому "факту объективной действительности" население больше знакомо с романсом, в который переделано это стихотворение. В романсе "отражение объективной действительности" сводится к тому, что некий ямщик увидел на дороге труп своей невесты; это содержание и становится "эталоном" восприятия стихотворения "Ямщик". Иначе говоря, теория отражения подтверждается каждый раз, когда стихотворение воспринимается по наличному эталону известного романса. В этом случае стихотворение кажется просто более длинным вариантом эталона, который отражает ту "объективную действительность", которую "отразил" и писатель: ведь бывают такие случаи. Однако теория отражения перестает подтверждаться, как только читатель перестает поступать по эталону, а начинает действовать сам. Прочитав в процитированной части стихотворения некоторые строки:

 

На водку давали мне баря...

... Смотритель не злой;

Мы с ним побраталися даже...

Червонец наверно получишь...

 

такой реципиент оказывается перед вопросом, все ли надо понимать по тому эталону, который у него получился благодаря стократному прослушиванию романса по радио. Ответить на такой вопрос путем дальнейшей разработки эталонов не представляется возможным, поскольку соответствующая теория предполагает, что техника творческого освоения заключается в том, чтобы максимально использовать органы чувств, дающие нам ощущения, которые затем переходят в восприятия, затем - в представления, затем - и вовсе в понятия [Спиркин 1975б:56]. К счастью, в действительности интенциональность уже заложена в систему текстов культуры, технические задачи реципиента поэтому не являются беспредельными. По поводу процитированных несколько строк первой половины текста задача ограничивается тем, что реципиент ставит себя перед вопросом:

 

Я понял, но что же я понял?

 

и перед следующим вопросом:

 

Что я знаю, помню, чувствую из того, что сходно с тем, что я вижу в этих строчках?

 

Ответы будут разные для разных людей, но все же общность культуры не позволит возникнуть слишком большому разбросу ответов.

 

Там, где человек очень сосредоточен на том, что ему дают на водку "баря", что ему удалось "найти общий язык" с начальником и пр., там можно ожидать каких-то дальнейших шагов к падению.

 

Этот возможный ответ подтвердится и последующим текстом (герой на дороге услышал крики о помощи):

 

Коня понукаю, чтоб ехать спасти;

Но, вспомнив смотрителя, трушу.

Мне кто-то шепнул: на обратном пути

Спасешь христианскую душу.

 

Если интендируется тот топос онтологической конструкции, который перевыражает наше коллективное отношение к угодничеству перед начальством ради сохранения возможности получать подачки, то уже интендированные смыслы начинают растягиваться и взаимодействовать.

 

Между тем вопрос типа "Я понял, но что же я понял?" продолжает побуждать к уточненному интендированию:

 

Я в рог затрубил, чтобы он заглушал

Предсмертные слабые звуки.

 

Введение себя в герменевтическую ситуацию таким образом, чтобы укрепиться в рефлективной позиции с помощью вопросов названного типа, способствует:

 

-    во-первых, тому, что почерпнутые из рефлективной реальности этого стихотворения ноэмы образуют какую-то конфигурацию, свойственную мыследеятельности данного индивида;

-    во-вторых, тому, что от этой конфигурации ноэм вовнутрь-идущий луч рефлексии уверенно находит топосы, необходимые для смыслообразования и потому четко интендируемые;

-    в-третьих, тому, что между топосами также образуются конфигурации связей и отношений, имеющие характер образования новых смыслов, метасмыслов и художественных идей.

 

Развертывание всего этого действования происходит по мере дальнейшего чтения текста: герой находит на обратном пути труп преступно брошенного им человека:

 

Я снег отряхнул - и невесты моей

Увидел потухшие очи...

Давайте вина мне, давайте скорей,

Рассказывать дальше - нет мочи.

 

Если действовать по теории отражения, то стихотворение просто будет расширенным вариантом известного романса, а идея будет ясной и внехудожественной: бывают случаи, когда ямщики видят своих мертвых невест на дороге. При соблюдении техники интендирования (при выведении интенции на нужные топосы и при конфигурировании топосов) происходит художественное смыслообразование, появление новых смыслов, метасмыслов и художественны идей: любовь к широкому простору не освободила ямщика от рабства и трусости перед начальством, и из этой несвободы выходит беда для всех - несчастный ямщик загубил человеческую жизнь, загубил свою любовь, загубил свою душу. Рабство и трусость - это всеобщая гибель.

 

Таков смысл смыслов, который нельзя "отразить из объективной действительности", но до которого можно додуматься - и поэтам, и их читателям - при соблюдении техники интендирования, точнее - при последовательном техническом использовании вопросов, перед которыми ставит себя реципиент ради достижения четкого интендирования. Интендирование завершает каждый виток вовне- и вовнутрь-идущей рефлексии, а сопровождается оно обогащением герменевтической ситуации, предполагающей использование и других техник, - техники герменевтического круга, техники растягивания смысла, техники распредмечивания и др.

 

Заканчивая параграф, посвященный источникам и условиям появления смыслов, еще раз подчеркнем, что именно ситуация, ноэматичность, интенциональность - основные источники смыслообразования.