2. Простейшие исчисления смыслов

 

Смыслы образуют континуум, и протяженность этого континуума сопоставима разве что с протяженностью Вселенной. Действительно, кроме неопределенного множества смыслов, бытующих в рефлективной реальности общества и личности, в ходе освоения мира и в ходе коммуникации возникают новые и новые смыслы, и этому возникновению нет конца. Очевидно, полностью исчислить смыслы невозможно, да и не нужно, но категоризующие "шапки" необходимы для управления культурой и просвещением: ведь существует набор смысловых категорий, без представленности которых, скажем, в рефлективной реальности и в онтологической конструкции индивида человек просто не может достойно жить среди людей. Так, метасмысл "художественность" в том или ином текстовом материале культуры для многих остается незамеченным, хотя общественная программа может социально адекватным образом требовать внимания к этому метасмыслу. То же часто происходит со множеством других смыслов, включая смыслы типа "Я не собираюсь тебя обманывать", незамечание которого может иметь и прямые экономические последствия. Вопрос о классификации смыслов и метасмыслов ставился и раньше - например, Николаем Гартманом. Ставился и вопрос об иерархическом представлении смыслов. Разумеется, при классификации возникает некоторая формализация, и здесь необходимо учитывать теорему Геделя, согласно которой невозможно в единой формализованной системе истинно описать все смыслы. Поэтому нужно иметь несколько принципов классификации.

 

Простейшая классификация смыслов - это универсальная запись смыслов в форме не смыслов, а значений, что формализует весь мир смыслов вне зависимости от ценности этих смыслов.

 

Такая формализация представлена в некотором универсальном списке значений - своеобразных седиментаций живого в мертвом. В качестве такого списка выступает словарь - толковый, переводной, синонимический, идеографический и пр. При этом мы не имеем реальных ситуаций для восстановления, мы имеем лишь абстракцию, полученную лексикографом, исходившим из того, что является наиболее общим, типичным, надындивидуальным и надситуационным в смысле. Однако ведь значения - все же перевыражения "засушенных смыслов", "омертвленных смыслов". Мы получаем - пусть "засушенный" - перечень типичных смыслов, но эта типичность есть по преимуществу типичность смыслов в том виде, как ее увидел лексикограф у носителей данного языка. Однако и здесь мы получаем много полезного. Смысл языкового выражения "гордость" может быть соотнесен с той или иной ситуацией, хотя и не может привести к усмотрению смысла вроде такого - "гордость, заключающаяся в том, что я совершу для кого-то благородный поступок, но убегу от этого человека, чтобы не слышать его благодарностей, поскольку последние могут быть унизительны для него - а потому и для меня, если я действительно гордый и благородный". Формальное исчисление смыслов не может привести нас к такому смыслу, потому что это исчисление принципиальным образом беспредикатно. Как только исчисление становится предикатным, появляется ситуация, которая может быть тематизирована - например, по критерию ценности. Это дает уже совершенно другой тип исчисления и классификации.

 

На вопрос, почему для получения перечня смыслов можно - при определенной классификационной установке - пользоваться толковым словарем того или иного языка, можно ответить: существует важная закономерность - "гипотеза седиментации": чем важнее тот или иной смысл из моря смыслов, тем больше вероятность того, что появится соответствующее слово в лексиконе [Brokken 1978:1-4]. Поэтому то, что видит исследователь при формальной классификации в словаре, и есть смыслы - важные сублиматы значений, дающие нам представление о составе культуры [Goldberg 1977].

 

Поиски смыслов по словарю породили в США, начиная с 1936 года большую литературу. Особое внимание при этом уделялось "пакету черт личности" [Jones E.E., Kanouse D.E. 1971]. Сначала по словарям насчитали 18 тысяч черт личности [Allport, Odbert 1936], потом стали сводить смыслы, перевыражающие эти черты, в кластеры, пучки. Позже была обнаружена синонимия среди наименований черт личности, и материал стал необозримым. Долгое время люди, искавшие "черты личности" по словарям, составленным филологами, все же верили, что поиск "черт" по словарям приводит к великим "психологическим открытиям". Мало кто задумывался о том, что в словарях, в перечнях превращенных в значения смыслов все же находится не "объективность человеческой психики", а лишь текстообразующая и смыслообразующая потенция языка. Поэтому составленный лексикографом словарный список оказался главным источником психологических знаний об объективных явлениях психики". Разумеется, никто никогда не формулировал эту иллюзию таким образом: как могли "объективные" психологи-позитивисты признаться в том, что у них такой дефицит "объективности"?! Ведь фактически названная иллюзия столетиями регулирует "всю "объективность научно-психологического знания"! Смыслов в написанных, проговоренных и существующих во внутренней речи речевых произведениях, посвященных людям, в неопределенное число раз больше, чем может быть стабильных черт личности. Значащее переживание "Желаю лежать на рельсах и не пропускать поезда с арбузами в Пикромолию, дабы все видели, как страдают женщины Темирбазарья" становится смыслом, как только попадает в тексты коммуникации и пропаганды, где этот смысл тиражируется, затем воспринимается с сочувствием или без оного миллионами людей в мире и т.п. Однако нет никакой черты личности, которая соответствовала бы этому смыслу, хотя кое-какие приобретенные личностью черты эксплуатируются теми кукловодами, которые организуют соответствующие ситуации.

 

Впрочем, всегда могут найтись люди, которые скажут, что лежание на рельсах на предмет непропускания арбузов - типичная черта человека вообще, женщин вообще, темирбасарских людей вообще и т.п. вздор. Сторонник "теории отражения" добавляет к этому, что вот ведь он сам видел своими слепыми глазами, как они там лежали - "а как бы они там лежали, если бы у них у всех не было такой черты личности, как "любовь к лежанию на рельсах"? Более просвещенные психологисты в таких случаях говорят о "прирожденной агрессивности" как черте "типичного представителя" человеческого рода. Ценность этой "науки" определяется величиной убытков, понесенных человечеством, поверившим психологизму психологов. Вера в природность смыслов есть социальная опасность.

 

Если отказаться от веры в "природность" смыслов и при этом понимать генезис словарей, то словарь может дать классы смыслов, он может лечь в основу классификации смыслов на основе прямо номинированных значений. Записи значений группы "черты личности" в наиболее эксплицитной лексикографической форме многочисленны и по разным данным составляют:

 

-    в английском языке - 4551 [Allport 1938:305-309]

-    в голландском языке - 1203 [Brokken 1978]

-    в русском языке - 1548 [по словарю С.И. Ожегова, что составляет 3% от учтенных словарем слов - см. Тойм 1974:35].

-    в эстонском языке - 4349 слов [там же: 1974]

-    в грузинском языке - около 4 тысяч [Платонов 1972:128]

 

Разумеется, все эти цифры зависят и от того, каков словарь, и от того, какие единицы включаются в списки, что именно принимается за черты личности, за ее страсти, учитываются ли словосочетания или только отдельные слова. Главное же - отдает ли себе исследователь отчет в том, что он исчисляет именования смыслов, а не "психологическую реальность". Ведь в действительности он подсчитывает один из аспектов бытования той рефлективной реальности человека, которая составляется из памяти о переживаниях, причем эта память оказывается осмысленной благодаря вовне-идущему лучу рефлексии. Постоянно надо помнить, что язык принадлежит человеческому сообществу, состоящему из людей, и у каждого из этих людей осмысление рефлективной реальности протекает по-разному и с количественной, и с качественной стороны. У кого-то уже все это богатство именований и именованных смыслов лежит в рефлективной реальности в готовом виде, что дает основание для выделения новых и новых ноэм, далее ведущих к новому смыслообразованию как важнейшей функции развитой онтологической конструкции. У кого-то это отнюдь не так. Кроме того, есть национальные особенности в основаниях для исчислений именованных смыслов. Исчисление ведь идет по словнику определенного языка. Словник одного языка не полностью накладывается на словник другого, и остаток, получающийся при "неналожении" словников - это и есть "национальная специфика" мира смыслов того или иного народа. Однако национальная специфика не сводится к особенностям словника: необходимо учитывать, насколько словник перевыражает литературную традицию смыслоиспользования у этого народа.

 

Следует учитывать, что ни один словник не перевыражает смыслов "русскость", "американистость", "московскость", "петербуржность", "напоминающее о земельном кадастре" и т.п. Это - ноэматические смыслы, участвующие в процессах интендирования почти у всех людей: очень уж прост соответствующий объект в рефлективной реальности большинства - всего-навсего предметное представление, пришитое к новому представлению или иному новому гносеологическому образу. В английском языке модель приписывания свойства, создания смысла общего свойства еще стандартнее: имя+ness, например, airiness - про аэропорт имени Дж. Кеннеди в Нью-Йорке [Bradley W. 1973:39].

 

Такого рода преобразования именований для передачи, восстановления или построения смыслов довольно многочисленны. Напомним, что здесь мы пишем лишь об определенном типе классификации смыслов, о лексикографическом способе классификации, то есть о такой классификации, которая возникает из формы именований. Совершенно очевидно, что поскольку смыслы существуют между человеком и текстом, одно из условий их существования есть их соотнесенность с текстом, но текст в свою очередь не может в культурном сообществе быть безразличен к словарю, словообразованию, морфологии, нормам просодики, к синтаксису, к построению сверхфразовых единств. Поэтому все то, что сделали лингвисты и педагоги со словами и словосочетаниями, имеет прямое отношение к бытованию и образованию смыслов. Если бы мы не были научены суффиксу "-ность", мы не додумались бы до слова "лошадность" и до соответствующего смысла. Если бы не были обучены субстантивации русского прилагательного среднего рода, мы не образовали бы смысла "Нечуждость человеку всего человеческого". Вообще смыслообразование в эпоху цивилизации - отнюдь не естественный, а искусственно-естественный процесс.

 

Так же как приписывание смысла таким конструкциям как "лошадность" или "лошадность его поведения" было бы невозможно без всеобщего грамматического знания, так и усмотрение смыслов в рамках бинарных противопоставлений не имело бы места, если бы человечество не было знакомо с метафизикой. Противопоставленность "предела" и "беспредельного", выдвинутая пифагорейской школой [см. Макаров 1972:37], довольно быстро превратилась из "объективной истины" в смысл текстов. Такова же судьба пар

–  прямое - кривое,

–  покоящееся - движущееся,

–  чувственное - рациональное.

 

Художественная литература энергично развивала эти контроверзы. В "Гамлете" развертывание и растягивание смыслов все время приводит к столкновению смыслов "светлый человек" (каким он "должен быть") и "темный человек" (каков он есть). Разумеется, это не "объективная данность", а типичная смысловая контроверза 16-17 веков [Spencer Th. 1942]. Пара переживаемых смыслов "отчужденность - человеческое братство" тоже имеет вполне "искусственное" происхождение [Hunsaker, Smith 1973]. Включение смыслов в бинарные противопоставления - один из принципов их лексикографической фиксации. Во-первых, противоположности можно представить как симметрию [Урманцев 1974:16], во-вторых, они связываются в единстве [Суханов 1976:46], в-третьих, они дают возможность по формальным основаниям строить наборы аналогий: если есть "время - вневременность", то можно додуматься до такого смысла, как "дух места - безместность". Наконец, парность категорий смыслов похожа на принцип дополнительности Н. Бора: целостность объекта может быть описана с помощью взаимоисключающих ("дополнительных") смысловых именований. Рассматривая один и тот же предмет, можно работать с такими парами смыслов, как

–  детерминированность - зависимость,

–  закономерность - случайность,

–  согласование - противоречие,

–  дискретность - непрерывность,

–  взаимосвязанность - независимость,

–  конфликтность - неконфликтность

(поведения, в том числе речевого)

и т.д. и т.п. Это - примеры парных смыслов, которые легко обращаются на характеристику персонажа текста большой протяженности - например, на характеристику Григория Мелехова в романе Шолохова "Тихий Дон". Почти каждый поступок кажется поддающимся вписыванию в одну или несколько таких пар. На меньшей протяженности развертывания сюжета будут релевантны такие пары, как

–  отчужденность - включенность,

–  праздничность - будничность

и т.п., а применительно к совсем малым отрезкам текста будут релевантны такие, например, смыслы (парные), как

–  осознанность желания - неосознанность влечения,

–  тревожность - безмятежность,

–  статичность - динамичность,

–  напряженность - расслабленность,

–  переживание определенности - переживание неопределенности.

 

Поскольку опредмечивание таких парных смыслов происходит в рамках небольшой протяженности текста, в тексте обычно бывает много опредмечивающих средств с соответствующей прагматической задачей, поэтому смыслы такого рода Э. Ризель удачно назвала "стилевыми чертами".

 

Хотя всего подобного очень много, все же нельзя не заметить, что культурный взрослый человек безусловно усматривает все названные выше смыслы как в печатном, так и в устном произведении речи, и неусмотрение этого идеального материала - свидетельство недостаточного интеллекта или недостаточной культуры. Вероятно, есть какой-то способ исчисления обязательного минимума, подлежащего усмотрению в таком-то возрасте и/или при такой-то профессии. Это большая педагогическая проблема.

 

Сказанное в равной мере относится и к непарным смыслам, которые получаются при "приращении смысла" к тому или иному именованию смысла. "Снисходительность" существует в паре со "строгостью", но такой смысл, как "фамильярная снисходительность" пары не имеет. Некоторые считают такие смыслы "эмоциональностью" [напр., Павлова 1987], другие относят их к "экспрессивности". Между тем, здесь мы имеем именно смыслы: они не входят в содержание, поэтому здесь не "эмоциональность"; они не относятся к "внешним проявлениям", поэтому они - не экспрессивность" [см. об этом: Баранов 1987:55]. Иногда смыслы такого рода называют "сознанием" или даже "ложным" сознанием (у Маркса: крестьянин уже превратился в пролетария, но ложное сознание заставляет его "переживать себя" как собственника). З. Фрейд считает, что существуют особые внутридушевные конструкты типа либидо, ненависти к отцу и т.д. Все это может, разумеется, существовать в той или иной личности, но лишь как результат деятельности воспитателя [см. Лотман 1974], точнее - как элемент мира смыслов, сложившегося в ходе формирования, воспитания и развития индивида.

 

Имеется неопределенно большое число смыслов, имеющих типовой, привычный характер и представляющих какое-то внутреннее состояние реального продуцента или - чаще - образа автора. Таковы, например, "рвение к полету вперед", "лопнуло терпение", "отсутствие или утрата любимого существа" [особенно в лирической поэзии - см. Baker P. 1986], "священность предмета Х", "невыразимость состояния Х", "данность объекта Х только чувству", "самость моего Я", "самость другого Я" (как "некая тайна") и другие под шапкой "таинственность", "иррациональность". Некоторые из этих смыслов более или менее разработаны какими-то авторами. Среди разработанных смыслов - "светлая грусть". Г. Башляр писал [1987:351]: "Светлая грусть - это явный признак состояния двойственности чувствующего сердца. <...> Она имеет отношение к вертикальному времени, поскольку ни одна из ее сторон не принадлежит другой. <...> Светлое чувство грустит, а грусть готова к улыбке и утешению". Очевидно, любой из непарных смыслов достоин такого рассмотрения. Иногда это рассмотрение происходит в науке, иногда - в какой-то минимальной человеческой общности, например, в семье. Так, группа смыслов "неявная договоренность" соотносительна со многими ситуациями - в том числе и с такой: муж зарабатывает меньше жены, стыдится этого, но они между собой об этом никогда не разговаривают.

 

Некоторые типовые непарные смыслы более характерны для одного, а не для другого писателя, например, "Ироническое сочувствие" мы чаще видим опредмеченным у Чехова, чем у Льва Толстого. Некоторые такие смыслы историчны - например, "хлестаковщина", интерпретируемая так [Лотман 1975]: "Я вру, потому что и вообще так у начальства принято, хотя я об этом прямо не говорю и прямо не думаю". Логически это может быть выражено так: "Проект идеала не пересекается с проектом реальности".

 

Типовые непарные смыслы не всегда имеют универсальный и международный характер: часто их применимость ограничена той или и иной национальной, религиозной, социально-сословной или социально-классовой общностью. Так, известны смыслы, специфичные только для какой-то одной из систем религиозной веры. Таков смысл "смиренномудрие", предполагающий, что чем более человек совершенствуется, тем менее высоким он оказывается в собственных глазах. Это встречается только в христианстве [Шохин 1988:274] и перевыражается только в смыслах у тех авторов, которые имеют сильную рефлексию над этим конструктом христианской морали (Р/М). В произведении Толстого "Отец Сергий" этот смысл с постепенным усилением растянут по ряду последних глав, а апогей повести есть апогей величественного смиренномудрия: отец Сергий берет милостыню - 20 копеек, и это кажется ему естественным. Ограничен логическим пространством христианства и смысл "фарисейство": субъект видит себя святым, остальных - грешниками.

 

Кроме смыслов-конструктов экзистенциального характера, кроме подчиненных им типовых непарных смыслов, есть и, так сказать, "малые смыслы", получаемые от "комбинаторных приращения смысла". Последнее понятие - плод очень серьезных разработок русской филологии [Ларин 1923; Виноградов В. В. 1954; Винокур 1959]. "Переживание чужой силы" - один шаг смыслообразования, естественно есть и второй, с приращением: "Переживание силы коллектива", далее - "Переживание силы коллектива как своей собственной". Таким образом строится, скажем fastidiоus exhibitionism [Allport 1961:357-358]: уникальны, по этому автору, не смыслы такого рода, а их комбинации. Н. Броуди [Brody 1972:15] возражает: "Нет необходимости в уникальных правилах комбинаторики". Видимо, надо согласиться с компромиссной точкой зрения, согласно которой подобные сочетания делаются уникальными при их перемножении на реальные ситуации [Cattell 1965].

 

По схемам приращения смысла создано намного больше смыслов, чем может показаться с первого взгляда, причем бывают и очень сложные схемы и очень сложные приемы заполнения этих схем, например "противопоставленность А и Б, причем Б есть результат Р, но лишь в том случае, если С не оказывается сильнее Р": "Противопоставление стоицизма человека, страдающего ради возвышенных идей, и полузвериного состояния, до которого доводят человека физические муки, если дух его и воля не могут над ними торжествовать" т.п. Знамеровская [1955:145] считает это одной из "тем" творчества художника Х. Риберы. Каков статус таких сложных структур смыслообразования? Иногда их называют "мыслями", иногда - "чувствами". Наблюдения над множеством подобных явлений заставляют видеть здесь переживаемые акты мыследействования. Именно в таком термине удобно соединяется указание на единство чувства и мысли.

 

Иногда однородные непарные смыслы способствуют целенаправленному значащему переживанию реципиента. Как отмечает Д.С. Лихачев [1981:60], факты у Достоевского "не стоят на собственных ногах": "Все они подпирают друг друга, громоздятся друг на друга, друг от друга зависят" и при этом "все находятся как бы в стадии выяснения и расследования" - это и дает общий смысл "универсальная незавершенность" и "универсальная нестатичность". Как мы видим, Достоевский только средствами организации непарных смыслов компенсирует сниженную метафоричность текста, и напрасно некоторые исследователи утверждают, что у Достоевского нет текстовых приемов, кроме прямой номинации! В целом, мы видим, что лексикографический принцип классификации позволяет нам выйти к относительной обозримости смыслов и дает какие-то основания для последующего исчисления педагогически релевантного смыслового минимума, что, впрочем, является делом будущего. Еще раз подтверждается, что язык не только есть средство опредмечивания смыслов: в определенной степени он является в настоящее время условием создания смыслов. Мощные лексикографические разработки, сказавшиеся во всей системе обучения, вкупе с огромным литературным богатством народов превратились для сплошь грамотного населения в источник смыслов. Народ создает язык, но и язык создает народ, особенно народ в роли носителя смыслов.