2. Переживание категоризованных смыслов

 

Независимо от того, категоризован ли смысл "естественным" путем простого обобщения, или же "искусственным" осознанно-логическим путем, - все равно этот категоризованный смысл будет переживаться. Поэтому даже те тексты, смыслы которых конструируются по заданной программе, могут вызывать переживания смыслов. Я.Н. Любарский [1978:208] показал, что, например, уже византийские писатели сначала подводили характер персонажа под родовое понятие (такой-то - благочестив), а затем раскрывали понятие как некоторый тезис, становящийся доступным при использовании примеров и фигур.

 

Тем более переживаемыми оказываются те смыслы, которые возникают из категоризации как действительного усилия мысли. Существенно, что самые предельные категоризации смыслов, предложенные И. Кантом, являются непосредственно переживаемыми. Это - 12 категорий, "покрывающих" все вообще смыслы:

 

I.    Количество: единство, множественность, цельность.

II.  Качество: реальность, отрицание, ограничение.

III.Отношение: между субстанцией и свойством, между причиной и действием, взаимодействие.

IV.Модальности: возможность - невозможность, существование - несуществование, необходимость - случайность.

 

Все смыслы могут быть подведены под эти категории, и все эти подводимые смыслы переживаемы, но переживаемы и все подводящие, категоризованные смыслы. Эти переживания категоризованных смыслов являются ведущими, организующими другие переживания, создающими доминирующий фон. Отрицание "единства" в одном из вариантов дает "отчужденность", а "отчужденность" также есть категориальный смысл, покрывающий смыслы "одиночество", "недоверие", "отсутствие друзей" и пр. Все эти смыслы переживаются в нечеткой форме при действовании со смыслом "отчужденность", а при переживании смысла "отсутствие друзей" есть своеобразное "предчувствие" более категориального смысла "отчужденность". Категориальный смысл "множественность" в такой же степени является переживаемым, как и "единство" или "не-единство". Не переживаемы только сами предельные категории: я не переживаю ничего общего между "множественностью" и "отчужденностью", хотя они и подчинены у Канта общей категории "количество".

 

Еще одна категоризационная система восходит к античности, а в наше время к ней прибавили четвертую категорию - "эстетикос" [Smith R.G. 1970:162]. Эта категоризация важна для филолога: предложенные категории характеризуют убеждающую речь, стимулирующую переживание читателем или слушателем категоризованных смыслов:

 

1. Логос (предметная сторона сообщения): малоценное - ценно(стно)е, незначимое - значимое, отрицательное - положительное.

2. Пафос (чувствуемая сторона сообщения): мучительное - приятное, напряженное - расслабленное.

3. Этос (переживание нравственно релевантного): нечестное - честное, ложное - правдивое.

4. Эстетическое (эстетически переживаемое): безобразное - прекрасное, огорчающее - радующее.

 

Все способы категоризации смыслов и, соответственно, переживаний лежат в разных плоскостях деятельности, поэтому при разных деятельностных установках переживаются разные метасмыслы. При этом метасмыслы обладают чрезвычайной стабильностью, что не отрицает их историчности. Они стабильнее моря эмпирических фактов. И подлость, и любовь существуют столько, сколько существуют люди как действователи с идеальным, со смыслами. Истинность метасмыслов как сущностей не опровергается историческим развитием; релятивизм историзма не может опровергнуть Десять Заповедей как некоторый метаметасмысл: этот метаметасмысл не есть "отвращение к прелюбодеянию", а он есть "представление о нравственности". Признание истории метасмыслов совсем не равно признанию их исторического релятивизма. Что-то оценивалось как хорошее, то же могло позже оцениваться как плохое, но метасмысл "хорошее" или метасмысл "плохое" не релятивны сами по себе. Это - как с движение солнца и планет: отношение к этому движению имеет историю, но само движение мало меняется. Переживаемые категориальные смыслы достаточно широки и потому могут вмещать и "покрывать" многие частные смыслы. Так, в переживание метасмысла "неопределенность" войдут и "неизвестность длительности", "неопределенность количества" (напр., в романе "Крэнфорд" Мэри Бартон), и "желание без перспективы достижения" (опера Вагнера "Тристан и Изольда"). Переживание частных смыслов романа "Крэнфорд" само по себе не имеет ничего общего с переживаниями при рецепции оперы Вагнера, но в метасмысловой части переживания какая-то общность возможна, т.е. отвечая на вопрос о том, что же роднит эти произведения, возможен ответ: "Как-то чувствуешь, что что-то еще должно быть, даже надо, чтобы оно было, что-то". В сущности, в этом ответе содержится метаязык описания, самоотчетная рефлексия, изменяющая категориальную структуру процессов мыследеятельности [Ладенко 1981:173]. Однако при этом самоотчетность оказывается слабее переживаемости. По сути дела, именно общность при переживании метасмысла, покрывающего разные смыслы, оказывается метаязыком по отношению к разным смыслам - в большей мере чем общность описания, да и сама эта общность описания восходит к общности переживания. Частные смыслы "подминаются" метасмыслами, переживания частных смыслов "подминаются" переживанием категоризованных смыслов. Эта "подминающая", категоризующая работа идет одновременно по нескольким линиям-нитям [Богин 1989], а синхронный срез этих нитей каждый раз представляет собой схему действования при понимании и переживании текста как носителя смыслов и метасмыслов. Схема стоит "в подобии, с одной стороны, категории, с другой стороны, явления" [Кант 1964:220]. Она делает возможным применение категории к явлению. Схема - правило усмотрения.

 

Категоризация смысла есть динамическая категоризация, категоризация по мере развертывания схем действования при понимании текста, отсюда - схемообразование и схемовосприятие оказываются процессами, текущими во времени и, следовательно, если учитывать логику Хайдеггера [см. выше], безусловно переживаемыми. Это есть переживание трансцендентального, т.е. соотносительного с частными смыслами, но качественно отличающегося от них.

 

Переживание частных разрозненных и отдельных смыслов - это слепое переживание, пока им не руководит переживание категоризованных смыслов. Оптимизация переживания смыслов при понимании имеет "базу" уже в восприятии: "Восприятие характеризуется категориальностью. Это означает, что содержание восприятия не сводится к индивидуальным признакам, а предполагает нечто общее, частным случаем которого оно является" [Бакурадзе 1984:92]. Схемы часто переживаются как лейтмотивы - например, у Достоевского [по: Гроссман 1959]. Так, периодически повторяются мотивы: Мыслители и мечтатели; добровольный шут; двойничество [= "опошляющее подражение, карикатурное разыгрывание чужой роли, вульгаризация героя ничтожным и преступным соглядатаем, беззаконная замена подлинного деятеля жалким подставным лицом" - там же: 401]; психология самозванства (Фома Опискин); человек из подполья (издевается над всем, в том числе над "возвышенным"); русская широкая натура (Дмитрий Карамазов); чистые сердцем; лженигилисты. Это - постоянно сохраняется и задействуется в рефлективной реальности хорошего читателя Достоевского, это фонд оставшихся переживаний и одновременно антиципация переживаний дальнейших - подлинный фонд наслаждения любимым писателем.

 

Аналогичным образом можно анализировать ход значащих переживаний вдумчивого читателя, который уже имеет некоторый "задел" при схематизации образующихся смыслов и одновременно занят и построением схемы действования, и переживанием ее применения при использовании частных смыслов, подводимых под схему. Так, Е. Фарыно [Faryno 1987:III] показывает, что основной смысловой ход стихотворения Мандельштама "Золотистого меда струя из бутылки текла" (1917) покоится на принципе постепенного выявления присутствия эллинского начала в обыденной современности. В стихотворении 24 стиха, но оно соединяет развитие образа "реальной Тавриды" и рефлексию над мифом о Пенелопе и Одиссее, благодаря чему текст получается единым семантическим образованием [Сегал 1968:1970]. Связь тех или иных смыслов с уже схваченной схемой дополняется иногда связью тех или иных повторяющихся смыслов с будущим действующих лиц. Таковы, например, сны в "Анне Карениной".

 

Вообще же переживания категоризованных смыслов разнообразны до бесконечности. Их можно сгруппировать по мыследеятельностному принципу. Переживания, соотносительные с теми метасмыслами, которые возникают при Р/мД, образуют только две группы - представимая (такая, какую можно представить) связь и представимый образ. Например, переживается "наличное в результате вот такого-то (представленного в тексте) прошлого" [Delattre 1966]. Пример представимого образа: по В. Вейдле [1971/1953:189] во многих рассказах И.А. Бунина, отчасти - и в "Жизни Арсеньева" - "образ сияющего полдня"; творчество этого писателя стремится "к воплощению того духовного опыта, к которому в разной мере причастны бываем и все мы в полдневный час, в расплавленном летнем мире, когда кажется, что все остановилось, кроме тяжело струящегося воздуха, когда все пронизано солнцем". Смысл, соотносительный с Р/мД, дает у Бунина начало художественной идее "полдневная зрелость"; отчасти эта идея представлена в "Митиной любви" в переживаемом образе "Трагическое нарастание лета".

 

Переживания, обращенные на метасмыслы, соотносительные с Р/М-К, в отличие от переживаний, обращенных на метасмыслы, категоризующие отрефлектированные предметные представления, весьма часто имеют парадигматический характер: нечто переживается постольку, поскольку в рефлективной реальности есть некий материал для противоположного переживания. Так, отмечают [напр., Wiener 1968:3], "непосредственность контакта" коммуниканта как некоторую противоположность "разным степеням отделения говорящего от содержания его коммуникации". Так, слово "мы" более обладает метасмыслом "непосредственность", чем "вы и я". То же можно отнести к бинарному противопоставлению категоризованного переживания переживанию типа: чувство "мы" / чувство незащищенности, изолированности, беспомощности.

 

Иногда парадигматика переживаний основана на противопоставлении не свойств, а эпох: метасмыслы переживаются по-разному в разное время при одном и том же способе именования. "Герой" и "героическое" в XVIII веке несли переживание "слитость героя с обществом", в XIX веке - переживание "противопоставленность обществу" [O'Faolain 1956]. Совершенно ясно, что полноценное переживание "героического, противопоставленного обществу", развертывается на фоне представления о каких-то текстах, где положение героев и героического не столь одиноко и трагично.

 

Переживание красоты и приятности текста представлено в парадигматичном переживании типа: "Мне приятно, что форма текста меняет мои настроения, т.е. мне нравится игра тональностей" [Dillard 1981]. Это переживание формы часто обращено на мастеров изящного письма. Возможно и переживание типа "Эта проза не привлекает меня изяществом формы, но привлекает тем, что автор все называет своими именами". Эти переживания у не-филологов не опираются обычно на серьезные интерпретационные процедуры, поэтому противоположные переживания бывают обращены на величайших мастеров формы, одни из которых кажутся работающими над формой, а другие - "calling a spade a spаde". К первым массовое переживание относит Диккенса, Мелвилла, особенно же - Пруста, Фолкнера, Беккета, В. Вулф, Кафку, Джойса. Ко вторым относят Флобера, Чехова, Тургенева, Ш. Андерсона, Хемингуэя, Боргеса, Роб-Грийе. Во многих случаях с этими переживаниями коррелятивны "пустые разговоры": ведь категориального анализа переживаемого нет, а парадигматизация переживаемого происходит так, как будто переживаются смыслы, соотносительные с Р/М.

 

Среди переживаемых метасмыслов поля Р/М-К особое место занимают переживания "голосов" персонажей, способов и способностей их речемыследеятельности. Таково переживание "детскости" как метасмысла, категоризующего частные смыслы типа "тяга к сказочному", к "я теперь котик" (детская "реинкарнация") и т.п. Это переживание пробуждается множеством текстов, где о взрослой жизни говорится "голосом", пробуждающим переживание памяти о детстве (напр., начало "Белой гвардии" М.А. Булгакова). Иногда смысл "голоса" выявляется из всего текстового материала и, соответственно, переживание смысла "голоса" обращено не на персонаж, а на все произведение. В фильмах И. Масленникова о Шерлоке Холмсе (студия "Ленфильм", 1970-1980-е годы) пробуждается рефлексия над опытом детского чтения и слушания детских пересказов о "великом сыщике Шерлоке Холмсе", отсюда - конечно, и выход в смысловые поля Р/М и Р/мД, но все же поле Р/М-К - ведущее. Сам режиссер называл это так: "Стиль повествования - некое выращенное в колбе нашего воображения и наших литературных представлений "англичанство". Разумеется, это не стиль, а смысл, момент рефлективной реальности, соотносительный со смысловыми полями детского чтения (Р/М-К), детских представлений и пр. Фильмы И. Масленникова по рефлективной потенции принадлежат к крупнейшим произведениям искусства. На основе других рефлектируемых и пробуждаемых смыслов это следует отнести и к блестящим фильмам С.А. Соловьева.

 

Большое место среди переживаний метасмыслов поля Р/М-К занимают оценочные переживания, обращенные на текст. Примеры оценочных переживаний в смысловом поле Р/М-К:

 

–  "Коммуникативное напряжение", что включает в себя и частный смысл "усиленное ожидание реализации сообщения" [Тихонова 1976:79].

–  "Жизненная правда", то есть сходство опредмеченных в тексте переживаний с опытом переживаний, хранящимся в рефлективной реальности реципиента.

–  "Былинные сочетания представленных человеческих свойств" - как, например, у И. Бабеля: "Плохой и при этом красавец", "Хороший и при этом уродливый". Это - смысловое напоминание о былинах и сагах.

 

Таких оценочных переживаний, обращенных на текст как источник и вместилище метасмыслов поля Р/М-К, имеется бесконечное множество. Вместе с тем, чаще всего при чтении и слушании текстов культуры переживаются смыслы, соотносительные с Р/М - со смыслами и метасмыслами, с художественными и научными идеями, вообще со всей продукцией чистого мышления. Так, часто переживаются те же смыслы, которые могли бы быть основанием оценочного переживания, построенного по принципу "соответствие главному смыслу творчества писателя". Однако при переходе из поля Р/М-К в поле Р/М эти метасмыслы переживаются по-другому - как "великие идеи", причем идеи не науки и художества, а как "идеи вообще", "универсальные идеи" - апокалипсизм ("Двенадцать" Блока), "Мировая скорбь" ("Рене" Шатобриана) и т.п.

 

Другой тип переживания метасмыслов поля Р/М - переживания, соотносительные с существованием альтернативных миров. Например, встречается переживание "возможности этого содержания/смысла в случае существования данного мира из числа возможных миров" [Cresswell 1983]. Состояния мира, данные системно, также переживаются сходно с альтернативными мирами. Таково трагическое состояние мира - у Достоевского, которого трудно понимать (и трудно адекватно переживать понимаемое), коль скоро реципиент не желает сделать феноменологической редукции и "побывать" в мире, созданном Достоевским на основе категоризации трагического в мире. Аналогичным образом усмотримы: героическое состояние мира - у Л. Толстого в "Войне и мире"; прозаическое состояние мира - у А.П. Чехова, причем переживаемый метасмысл, составляющий "мир Чехова", включает более частный метасмысл, поддающийся постоянному переживанию при чтении - "противоречие между сущностью и существованием человека". Частным случаем альтернативного мира является и планетарная значимость всего сущего - как в начале "Двенадцати" А. Блока.

 

Соответственно, художник А. Самохвалов [цит. по Зингер 1982:6] отметил в воспоминаниях о своем учителе Петрове-Водкине следующее. Петров-Водкин говорил, что надо определять положение любой (включая карандаш) изображаемой вещи по отношению к окружающим и прилегающим вещам, равно как и... "к мировому пространству": "Даже простой карандаш находится в сфере мирового пространства", т.е. мировое пространство переживается как место, где находятся вещи вообще, это альтернативный мир по отношению к окружающей бытовой среде.

 

Множество переживаний метасмыслов в поле Р/М имеет парадигматический характер: переживание метасмысла происходит "на фоне" бинарно противопоставленного смысла - переживание революционного/ консервативного начал; переживание "движения/ покоя"; "страстное/ бесстрастное", изменчивое/ неизменное", "обычное/ особенное", "упорядоченность/ неупорядоченность", "очеловеченность/ машинообразность", "естественность/ искусственность", "обыденность/ драматизм".

 

Парность категорий расположена в разных плоскостях, поэтому одному и тому же переживанию противостоят в бинарных сочетаниях разные единицы. Например: "духовное/ материальное", "духовное/ плотское", "цельное/ фрагментарное", "цельный/ рваный мир".

 

Парадигматическая организация переживаний свойственна и действованию каждого писателя и, соответственно, опытного читателя этого писателя. Так, у Ж. Бернаноса - антитеза поверхности и глубины, соотношение центра и периферии, дорога как символ открытия, вообще определенное сходство с парадигматикой Г. Башляра [Le Touze 1981]. Парадигма Чехова, если брать все творчество: пошлость действительности ("Вишневый сад") /Красота обыденного ["Степь", "Попрыгунья" - см. об этом: Белкин 1973]. Иногда сам метасмысл переживаемого состоит из целой парадигмы - напр. "разноценностное бытие настоящего и минувшего времени" в живописных произведениях Н. Нестеровой, где мимо давно построенных зданий идут сегодняшние люди, делая загадочными (иногда смешными, иногда - выморочными) и себя, и среду, и весь мир [Плетнева 1987:II].

 

Иногда мирочувствие и его смысловые черты как переживаемое при понимании текста даются косвенным, имплицированным путем, что делает и смыслы, и метасмыслы в пространстве Р/М очень сложными, что отмечал и Т. Адорно [Adorno 1958:III:132]. Так, даже метаметасмысл "абсолютная гармония" переживается как "свидетельство о негармоничном мире": это объясняется тем что гармония и понимается, и переживается как единство (а) страдания от негармонии, (б) любви в гармонии. Даже у Гете:

 

Warte nur, balde

Ruhest du auch.

 

т.е. сочетаются: красота безбрежная + мир, отказывающий в покое. Без печали нельзя сказать, что нужен покой, а покой - это уже не гармония.

 

Пессимистический элемент мирочувствия характеризует целые эпохи в том или ином виде искусства. Так, М.В. Алпатов [1937:16] писал о содержательности позднеантичного (фаюмского) портрета и о переживаемости этой содержательности: "Этика стоицизма не преодолевает основ античного антропоцентризма, так как видит конечную цель в сознании человека и проповедует умерение страстей и переделку самого себя за невозможностью изменения мира. Отсюда одна из главных черт позднеантичного портрета: глубокий и безнадежный пессимизм, печатью которого отмечены все памятники императорской эпохи. Телесная индивидуальность человека - это как бы клетка, из которой личность силится, но не может вырваться". Такое мирочувствие всегда дается через импликацию мирочувствия, неявен смысл и неявна его сила, провоцирующая переживания.

 

Часто метасмыслы переживаются на основе рефлексии исторического характера, рефлексии над характеристикой исторической эпохи - как чувства типа "Чувствуется эпоха Хрущева" или "Пахнет временами товарища Джугашвили". Существует также переживание метасмыслов "связь времен" и "дух времени" (Zeitgeist). Переживания типа "Дух эпохи Николая II" дополняются переживаниями типа "Дух круга Гете" [Frank M. 1980:174].

 

К историческим переживаниям смыслов близки переживания социальных смыслов, переживания целых программ смыслов и метасмыслов. Так, "типовой образ" (фактически переживаемый метасмысл) романа Л.Н. Толстого "Воскресение" - "незаконная правильность жизни, проституированность обыденности" [Шкловский 1970:77]. "Оксюморонный" облик этих формулировок Шкловского не случаен: подлинно читающий человек одновременно переживает и "правильность" ("устроенность") представленной жизни с точки зрения ее "общественной установленности", "понятности народу" и пр., и "незаконность" с точки зрения "собственно человеческой, нигде еще не победившей нравственности". У Достоевского - несколько другая программа читательских переживаний - переживание метасмысла "отчуждение современного человека от его человеческой сущности" [Мехед 1986:77]. Социальные переживания часто окрашены политически, они могут быть переживаниями метасмыслов, представленных в тексте ради передачи какого-то отношения к таким воззрениям автора, персонажа, нации, эпохи и т.п.: жажда сильной власти, презрительное отношение к другим народам; вера в технократизм как будущее осчастливленного человечества; вера в тезис "Раньше было лучше"; вера в тезис "Раньше люди были лучше"; недоверие ко всякой демократии; настроение "А нонешняя молодежь, она..."; вера во всесилие науки; фронтальное недоверие к науке и людям науки; национальный мессианизм; вера в тезис "Виновато начальство, а народ всегда хороший".

 

Могут переживаться не только смыслы, но и отношение к смыслам. Например, наряду с переживанием смысла "классовый характер угнетения" существует (например, у Достоевского и даже у Виктора Гюго) и совершенно другой смысл и метасмысл, согласно которому угнетенные страдают от "бесчеловечности всех времен" [Marcuse 1977:23-24]. При чтении названных писателей переживается смысл "борьба за счастье человечества как такового".

 

Переживание метасмыслов в поле Р/М иногда меняет отношение человека к категории бытия-времени. Это те эпистемические ситуации, в которых человек начинает усматривать "вещность вещей", каковыми являются и метасмыслы. М. Хайдеггер [1987/1935:273] писал, что "вещность вещей" - это то обстоятельство, что "вещь покоится в самой себе". Это - "самобытная, ни к чему не знающая напора простая "вещь". Она имеет форму и вещество; она дает усматривающему, понимающему рассудку "непосредственно доступную уразумению устроенность всякого сущего". Признак вещи - "сделанность", это ens creatum ("сотворенное"). Рядом с "вещностью вещи" - [там же: 174] "дельность изделия", "творческая суть творения" как величайшие метасмыслы, доступные усмотрению только при мобилизации всей силы переживания. Чтобы усмотреть эти метасмыслы, надо отказаться от равнодушия и "повернуться лицом к сущему" и "при этом оставить сущее покоиться в его сущности". Так, мы не можем изменить прошедшую уже историю. История давно отменила крепостное право. Написанные Салтыковым-Щедриным обличения крепостного права потеряли характер политического побуждающего смысла: крепостное право лежит не в том времени, в котором побуждается человек через сто тридцать лет после его отмены. Сущее покоится в его сущности, и крепостное право находится там и тогда, где было крепостное право. Однако при чтении Салтыкова-Щедрина переживается какой-то частью читателей этический порыв, им хочется читать об этом, потому что они повернулись лицом к этому сущему и встретились с ним и переживают его вне зависимости от обыденного представления о времени [см. Белкин 1973]. Они прорвались в прошлое благодаря силе своих переживаний сущего, причем прорвались не только к этому сущему, но и к его сути.

 

Аналогичным образом переживание может служить и прорывом в предстоящее. Например, Р. Роллан [1938:12] в работе о Бетховене описывает прорыв произведения Бетховена в предстоящее духовное состояние общества: "Героическая симфония" предвосхищает более чем на десять лет пробуждение германской нации". Слушая эту симфонию, подлинно понимающий слышит и переживает метасмысл "опережение времени", "прорыв Бетховена в предстоящее". Точно так же повернувшийся лицом к сущему читатель повторит тот же поворот к сущему у авторов романа "Некуда" Лескова и романа "Преступление и наказание" Достоевского, программирующих переживание метасмысла "невозможность построения чистого нового мира, коль скоро его строят руками, покрытыми старой грязью", равно как переживание того же метасмысла в политизованной форме - "несовместимость бонапартизма и социализма". Правда, Лесков и Достоевский построили программу переживаний за сто лет до распространения этих политических переживаний. Переживание категоризованных смыслов обычно сочетается с переживанием частных смыслов, не охваченных полной категоризацией. Эта необходимая неполнота категоризаций переживаемых смыслов оставляет место для техники герменевтического круга, для переходов от более общего к более частному, для переходов от Р/М к Р/мД, от умопостигаемого к чувственному. "Если под чисто умопостигаемыми предметами мы будем разуметь вещи, мыслимые посредством одних лишь категорий, без всякой чувственности, то такие вещи невозможны" [Кант 1964:331]. Кроме того, параллельно со смыслами и метасмыслами переживаются и результаты дорефлективного восприятия, и прав был Г.В.Ф. Гегель [1971:82], когда писал: "Восприятие - это смесь чувственных определений и определений рефлексии". Вот эта смешанность категоризованных и некатегоризованных смыслов при понимании подвергается определенной несистемности переживаний, некоторой их расплывчатости. Единство в переживании категоризованных и некатегоризованных смыслов родственно единству симметрии (общеупорядоченности) и асимметрии (частной свободности) материала. Асимметрия при переживании частных смыслов индивидуализирует, симметрия - типизирует, категоризует весь мир переживаемых смыслов [см. Дорошенко 1982].

 

Итак, в смешении переживаний частных и категоризованных смыслов реализуется движение от части к целому, от целого к части, от одних фиксаций рефлексии к другим. В реальных схематизмах освоения смыслов эти виды движения не рядоположены, а совмещены. Частные смыслы переживаются на основе очевидности, но это переживание совмещено с переживанием неочевидных метасмыслов. Эта совмещенность еще не гарантирует и дальнейшей абсолютной категоризации частного [об этом: Husserl 1930:12]. Совмещение переживаний частных смыслов с переживанием метасмыслов дает возможность переходить в ходе понимания текста от одних конструктов к другим; таковы переходы:

 

-    от "человека, находящегося в мире", т.е. в мире предметных представлений - к "миру, находящемуся в человеке", т.е. к миру переживаний и чувств, знаний и суждений, имеющих парадигматическую форму, восходящую к Р/М [Dufrenne 1963:4];

-    от феноменального - к ноуменальному (при этом происходит переотражение: ноуменальное начинает усматриваться в феноменальном);

-    от Р/М, обращенной на одни конструкты, к Р/М, обращенной на другие конструкты, например, от "абстрактного целого" к "конкретному целому" [см. Аббасов 1984];

-    от Р/мД - к Р/М (см. выше цитату из Канта об умопостигаемых предметах).

 

Последний переход очень важен: смешанность переживания смыслов и метасмыслов - это пространство контакта чувственных образов с результатом категоризации, причем эти конструкты не только контактируют, но взаимно рефлектируются и перевыражаются.

 

Совмещение переживаний в поле Р/мД с переживаниями Р/М (причем последние соотносительны с метасмыслом) наблюдается не только в речи (дискурсе с пресуппозициями), но и в наиболее качественной художественной литературе. Так, в "Тихом Доне" акцент на пристальном внимании к каждому [Андреев Ю. А. 1983:100] дает возможность пережить множество частных смыслов из поля Р/мД, но сам роман толкает читателя по преимуществу к Р/М соотносительно с категоризованными смыслами. Характерно одновременное переживание "образа событий" и "образа производящего сообщение". Статуя Петра на Сенатской площади в Петербурге реактивирует не только метасмысл "устремленность", но и метасмысл "удаль мастера", однако при этом первый лежит в пространстве Р/М, второй в пространстве Р/М-К. Переходы от Р/М к Р/М-К дают наибольшее число незапрограммированных, непредвиденных продуцентом значащих переживаний. Например, чем больше будет нецензурных парентез в рассказе подвыпившего родителя о "болезненности ребенка" (метасмысл), по поводу которой, как он говорит, "врачи ни х... не могут разобраться", тем больше шансов на то, что пробуждаться будет не переживание "хрупкости детства" или "борьбы старших за здоровье младших", а "слепота чадолюбия".

 

Вообще говоря, взаимопереходы разных конструктов при смешениях частных и категоризованных смыслов, смешениях и переходах между рефлексией при семантизирующем понимании и рефлексией при когнитивном понимании, между Р/М и Р/мД, между Р/М и Р/М-К - все это не приводит к абсолютной точности понимания или абсолютной разграниченности переживаемых смыслов. Преобладает скорее нечеткость в парадигмах смыслов, просвечивающих тем более через такую пелену, какой является вездесущее значащее переживание. Поэтому гипотеза (прагматическая теория) Серля заслуживает серьезной критики за недоучет смешанности смыслообразования и смысловосприятия, недоучет "облипания" метасмыслов самыми различными частными смыслами. Неверно, что на определенные указания накладывается "готовая парадигма". Нечеткость и смешанность смыслов усугубляются отсутствием в человеческом употреблении абсолютно формализованного языка: люди пользуются очень разными национальными языками, поэтому и парадигмы иллокуции очень различны. М. Крекель [Kreckel 1981] даже опубликовал опровержение Серля, якобы изобретшего paradigm case for "warning".

 

Смешанность переживаний не только существует в каждый данный момент, эта смешенность развертывается во времени. При этом развертывании возникает соседство переживаемых метасмыслов и частных смыслов. Несмотря на соседство во времени и в логическом пространстве, несмотря даже на их взаимопереходы, переживаются они по-разному.

 

****

 

Как мы видим, не все метасмыслы успевают подмять под себя все частные смыслы, да и постоянно возникают новые частные смыслы, которым предстоит быть подмятыми, но которые еще не подмяты. Поэтому понимание вообще постоянно обогащено смешанностью смыслов, смешанностью переживаний, категоризация постоянно сплетена с эмпирией, построение метасмыслов для понимающего и переживающего субъекта постоянно прерывается семантизацией элементарных значений, совершением элементарных когнитивных актов. В этих условиях постоянно возникает и присутствует нерефлектируемый остаток в осваиваемом. Поэтому осваиваемое может оказаться шире не только понимаемого, но и актуально переживаемого. Последующее припоминание нерефлектируемого остатка приводит к выводам типа "тогда меня осенило", "словно сердце чуяло" и проч. Очевидно, смешанный, не до конца упорядоченный характер как самих переживаемых смыслов и метасмыслов, так и переживаний этих смыслов и метасмыслов обогащает всю картину мира при понимании текстов, особенно при понимании распредмечивающем. Это положение усугубляется еще и тем, что "подминание" частных смыслов метасмыслами происходит по-разному. Одни простые единицы категоризованы так, что одна метаединица подминает всю простую единицу; в других случаях та же простая единица бывает "захвачена" более чем одной метаединицей (случай Б):

 

СХЕМА: Направление подчиняющей силы метасмыслов при обращении на частные смыслы.

	3

 

****

 

По ходу понимания текста реализуется программа схемопостроения. Частные смыслы образуют развертывающиеся нити, и сходные частные смыслы подвергаются категоризации, при этом образуются метасмыслы. Множество нитей развертываются одновременно, и вертикальный срез всех этих нитей образует для каждого данного момента схему действования при понимании. Поскольку смыслообразование можно трактовать также и как логический процесс, то не вызывает возражений мнение К. Штирле [Stierle 1980:95], согласно которому схема строится как средство преодоления линейности простых единиц ради иерархической концептуальной организации текста. Если же мы берем роль схем действования при понимании с точки зрения богатства и обогащения в мире переживания смыслов, то мы видим, что этот мир обогащается благодаря неполной упорядоченности смыслов, неполной логизации процесса понимания, неполного подминания частного смысла под категориальный. Частные смыслы на каждой развертывающейся смысловой нити сходны, условие образования переживаемых метасмыслов - рекуррентность ноэм каждого смысла, простой и ноэмный повтор. Однако этот повтор - сам по себе огромная сила в герменевтическом процессе - не абсолютен, и среди повторяющихся частных единиц постоянно вспыхивают частные смыслы не рекуррентные, а скорее неожиданные.

 

Переживания, как и смыслы, теряют линейность, но не столько из-за схематизма смыслов, сколько из-за единства схематизма и противосхематизма.

 

Смешанность переживаний частных смыслов и переживаний категоризованных смыслов - необходимая черта человеческих значащих переживаний - существует, как легко можно увидеть, по трем основным причинам:

 

1. Не все частные смыслы подмяты метасмыслами.

2. Не все нити схематизации складываются таким образом, чтобы быть в состоянии подмять под себя любой частный смысл.

3. Структура динамической схемы действования при понимании может включать, наряду со смыслами, также и содержания, которые категоризуются не так как смыслы - не путем растягивания и подминания, а путем наращивания и обобщения. Содержания среди смыслов - особое явление, "референциальные окна" [Ryan M.L. 1987]. М.Л. Райен [Ryan M.L. 1982:17] еще и до этого писал о неполноте схемообразования: "Возникают новые плохо поддающиеся определению элементы. Процесс завершения так и не может быть доведен до конца. Схематизация возможна, но она вделана также и в развертывание (необходимость растягивания), которое превращает любую конечную парадигматическую схему, замыкающую ряд, в синоптическую (конспективную) форму, неизбежно неполную и потенциально противоречивую". Появление новых неизвестно куда относимых частных смыслов в переживаемом смысловом комплексе становится тем более возможным, что частные смыслы, родственные другим, ранее встретившимся, могут "выныривать" на очень большом текстовом расстоянии от ранее встретившихся. Смешанный характер переживания, его ориентированность на частные рефлективные акты, на реминисценции и реставрации, реактивации и пр. средства ориентировки читателя в наборе отстоящих и вновь "выныривающих" смыслов, обеспечивающее связь того, что могло бы оказаться бессвязным. На способность "образов" соотноситься друг с другом на расстоянии больших отрезков текста давно обратил внимание В.В. Виноградов [1963:119].

 

В целом, смешанный характер переживания смыслов при понимании возможен потому, что, в конечном счете, трансценденция типа смысл - метасмысл никогда не бывает абсолютной и "абсолютно чистой процессуально". О том же говорит и теорема Геделя, утверждающая неабсолютность любой формализации. Неабсолютность схематизации делает переживания менее четкими, но более богатыми. Во многих случаях невозможно установить, подмята ли уже или не подмята та или иная частная единица развертывающейся схематизацией. Согласно теореме Геделя, неопределимость отнесенности элемента к системе есть "признак того, что система может растягиваться дальше" [Hofstadter 1979:222]. Это положение усугубляется в силу того, что растягивание смыслов, схемообразование ради действования при понимании и протекает и переживается одновременно в двух направлениях - и от категоризованного к частному, и от частного к категоризованному, причем оба направления мыследействования находятся в гармонии [Wolff 1986]. Двунаправленность на каждом участке растягивания смысла резко преобладает, что замечено даже применительно к случаю зрительного опознания [Шехтер 1981:249]. Это также способствует фрагментаризации и снижению определенности переживания метасмыслов, чередованию хаоса и порядка [Козачков 1973:15].

 

Впрочем, и неупорядоченность переживания не является абсолютной: наличие развивающегося и растягивающегося метасмысла создает у переживающего субъекта установку на достижение относительной стабилизации категоризационных процессов при образовании переживаний. Установка - "совокупная актуализация наших склонностей, взглядов и потребностей" [Lewicki 1948]. Э. Гилгард [Hilgard 1957] определял установку как "направленность на определенные объекты, понятия или ситуации или от них, а также готовность к действиям, направленным на соответствующие объекты, понятия или ситуации", причем установка может существовать и не осознаваясь.

 

Среди готовностей - и рефлективно обусловленная "готовность к реагированию способом, который обусловлен прошлым опытом". У. Квастгофф [Quasthoff 1973] определяет установку как позицию личности между симпатией и антипатией. Соответственно, убеждение определяется как приписывание чему-то свойств, а предрассудок - как сумма установки и убеждения. Установка, убеждение и предрассудок, вообще говоря, могут переживаться сходным образом, потому что любой из этих конструктов может выступать в форме особого переживания - пафоса, то есть идейной направленности текста.

 

Установка как организованность переживаний категоризованных смыслов начинается как установка авторская. В частности, она может выступать в произведении как ведущая внехудожественная идея, что-то вроде "морали" в баснях [message - см. Clay, Krempel 1967:15]. Авторская установка может выступать и как определенный набор художественных типов: ведь художественный тип - это не преобладающий численно "прототип", а тенденция подмеченного автором процесса [Лукьянов 1982]. Пафос - идейная направленность текста - еще один аспект авторской установки на единство правдивости и идейности [Руднева 1971].

 

Реализация авторской установки заключается в том, что под влиянием метасмыслов реципиент начинает и простые смыслы переживать как носителей "обобщенно-символического смысла" [Виноградов В.В. 1939:180]. За каждым "вдруг" у Достоевского (например, встреча произошла "вдруг") появляется готовность читателя к переживанию метасмысла "катастрофичность мироощущения" [Белкин 1973:37-39]. Как только установка задана, тот смысл, который имплицирован установкой, начинает тонироваться всем, чем только можно. В качестве примера возьмем установку на программирование переживания комического. Комическое возникает из противопоставления рефлективного начала дорефлективной стихии, "миру дураков", лишенных способности видеть самих себя, критически относиться к себе, адекватно оценивать себя и мир внешний и пр. В связи с этим реципиент фиксирует:

a) несоответствие чего-то чему-то; единство смешного и пошлого;

b)подмену одного начала другим и разоблачение этой подмены (обычно это - пошлая подмена);

c) единство смешного и ужасного (гротеск - напр., Цахес у Гофмана, градоначальник - у Щедрина);

d)единство смешного и прекрасного (= переживание экстравагантности; напр., при остром юморе без сатиры добавлена красивая форма);

e) единство смешного и патетического (= сарказм);

f)  единство смешного и драматического (= комедийное);

g)единство смешного и низменного (= площадной смех);

h)единство смешного и красивого (= эксцентрика).

 

Наиболее важен в этой классификации смешного из 8 подразделений [автор - Жаринов 1980] - пункт (b), связанный с переживанием подмен: "Комическое - это такой конфликт в общественной жизни, в котором одна из сторон стремится быть не тем, чем она является на самом деле" [Корниенко В.С. 1962:39]. Кроме того, комическое переживается как смешение несовместимых объемов смысла [Смирнов И.П. 1977:307]. Превращение ожидаемого в другое или ничто - также один из источников переживания комического [Любимова 1980:114]. Все эти и многие другие средства реализации установки действуют одновременно, втягивая реципиента в переживание, составляющее основу программы авторского воздействия на читателя или слушателя.