Соня окессон, кай хенмарк, бу хольмберг, п. К. Ершильд фронт против тирании

Литературное развитие в Швеции последние годы отмечено возросшим интересом к форме произведения за счет возможностей спонтанного выражения и ангажированности. Это рискует привести в скором времени к стерильному академизму. По мере развития дискуссии о литературе все более очевидным становится тот факт, что литературному творчеству возвращается его изначальный характер. Искушенность в вопросах формы не должна подменять или заслонять содержание, которое писатель пытается передать в образах.

Обходительный поэт, пишущий утонченные дерзости на классический манер, многих усыпляет. И ученый писатель с его тщательно продуманным отчетом о своих книжных переживаниях вряд ли кого-нибудь расшевелит. Стриндберг с его независимостью и горячечным пульсом среди литературных снобов последнего десятилетия, вероятно, показался бы варваром.

Бесцеремонное пренебрежение ко всем условностям и живая вовлеченность в вопросы морали в сороковые годы пробили эффективную брешь в привычном мышлении. Однако плодотворные эксперименты раннего Пера Лагерквиста и самые новаторские произведения Яльмара Бергмана до сих пор не получили должного осмысления. К тому же абсолютно нелепыми представляются сдерживающие установки официальных инстанций.

Слишком далеко заходящая поглощенность формальными пустяками воздвигает ненужные барьеры для тех писателей, которые наибольшее значение придают содержанию. Именно содержание должно определять внешнюю форму образной системы, а не наоборот. Все последующие рассуждения о литературе должны исходить из этого. Вслед за возобновлением интереса к содержанию должны родиться новые формы и новые возможности выражения.

Внутренняя жизнь писателя никогда не сможет быть заменена рафинированными изысками.

1960

ДАНИЯ

М. Андерсен-Нексё, Б. Поульсен, X. Кирк, Ф. Андерсен

Мартин андерсен-нексё. Речь на съезде советских писателей

Как известно, римские патриции обычно устраивали так, чтобы на городском рынке собиралось сразу не слишком много рабов — дабы рабы не заметили, как их много. Патриции уже тогда чуяли опасность солидарности.

Если присмотреться к движущим силам, к побуждениям пролетариата и мелкого буржуа в их естественном стремлении проявить себя и подняться выше, то становится совершенно очевидным, что в пролетариате нет желания подняться в одиночку, напротив, он неизменно хочет поднять вместе с собой и своих товарищей. Наоборот, мелкий буржуа испытывает особую радость при мысли о том, что он, может быть, один поднимется над всеми окружающими, они же останутся внизу и будут ему завидовать.

Мелкий буржуа не стремится к овладению самими ценностями — на это он не претендует! Он довольствуется видимостью, которую выставляет напоказ, чтобы поразить окружающих. Он весь во внешнем. Он готов всю жизнь голодать, лишь бы получить знак отличия в петличку. Ни в одном общественном слое западноевропейский атомизм, распад на отдельные единицы, так не свирепствует, как среди мелких буржуа. Мелкий буржуа потерял всякое ощущение реальности.

Пролетарий — человек реальной жизни. Он предпочитает жить в худшей квартире, чтобы лучше питаться; он предпочитает не носить воротника, но быть всегда в сорочке; он не интересуется внешним блеском. Его не интересует чужая зависть; его не радует, что другим живется хуже, чем ему; он делится своим хлебом тогда, когда мещанин, мелкий буржуа припрятывает свой.

Он не атомист, не одиночка, с распадом у него нет ничего

423

общего; тем сильнее его влечет созидание. В этих двух основных противоречиях отражается жизнь сегодняшнего дня: распад — смерть, единство — жизнь, атомизм — индивидуализм, коллективизм — солидарность.

Здесь, в Советском Союзе, мы видим подтверждение тому, что жизненный нерв пролетария — это солидарность. Она проявляется у пролетария не только в трудные минуты, она особенно сильно проявляется именно тогда, когда ему живется хорошо. Здесь, у вас, мы видим радостную, бодрую солидарность; нигде в мире люди не могут так, как в Советском Союзе, почувствовать себя единым, огромным целым — на работе и на празднике.

И этот съезд — грандиозное доказательство того, что писатели, которые обычно склонны воображать себя уникумами, свалившимися с неба любимцами богов, здесь, у вас, овладели пролетарским духом, и этот дух владеет ими.

Для нас, вынужденных работать там, в старом мире, где мы распылены, одиноки, наподобие нищих робинзонов на необитаемом острове, — для нас возможность убедиться в этом бесконечно ценна. Здесь, у вас, мы черпаем силы.

Не забывайте, товарищи, в вашем движении вперед, что и там, за рубежом, идет та же подготовительная работа.

Когда я говорю вам об этом, я преследую определенную цель. С этой трибуны словно лучом прожектора обшаривается вся мировая литература, вся история человеческой мысли в поисках героев различных общественных слоев и этапов культуры. Но у входа в наш новый мир стоят два героя, в которых воплощена наша эпоха, — два героя, которые не так-то малы и которые все-таки остались незамеченными. Во-первых, бравый солдат Швейк, эта гениальная огромная фигура революционного народного духа; во-вторых, классово сознательный пролетарий, Пелле-завоеватель. Они оба поддерживают портал, ведущий в новый мир. И тот, кто не подходит к социализму индивидуалистически, как к чему-то оторванному, ни с чем не связанному, не может не заметить их. Именно для нас непрерывность имеет жизненное значение, для нас социализм — этап в бесконечном пути человечества.

Мы приветствуем их, двух героев нашего времени, и идем дальше — «раз-два! раз-два!», как солдат в андерсеновской сказке. И вот мы в сказочной стране, в прекрасной стране пролетариата. Это значит, мы в царстве ребенка!

На этом съезде много и с полным основанием говорилось о царстве ребенка. Ребенок хочет слышать то, в чем скупо и сжато вмещены большие запасы жизненности. А когда ребенок подрастет, он хочет читать то, что дает напряженное ощущение жизни. Но не следует забывать, что ребенок — это прежде всего молодость, непосредственность, свежесть.

На ребенка все действует сильнее, для него все ново, все сказочно. Писатель может чувствовать себя счастливым, благо-

424

словенным, если он обладает этим качеством ребенка. Тот, кто творит, в сущности, обращается своим творчеством к ребенку во взрослом человеке, к тому, что в нем еще осталось от новорожденного, к его непосредственной способности впитывать в себя будничное и по-новому переживать его.

Здоровый ребенок обычно отвергает книги, написанные специально для детей, — книги, в которых действует старый аппарат народных сказок: черти, волк, лисица и т. д. Эти народные сказки возникли когда-то как выражение народной души; теперь эти образы никому уже ничего не говорят, теперь не то, что в средние века, когда в непроходимых лесах таилась жизнь и суеверие. И вот оказывается, что наших детей приходится приучать к такого рода сказкам при помощи, так сказать, литературного воспитания. Когда я своему трехлетнему сынишке рассказал о Красной Шапочке, он проявил полное равнодушие. Я попробовал рассказать сказку про тролля, про великана, про черта — никакого эффекта! Не зная, что делать, я обратился к воспоминаниям своего детства, и сын сразу стал слушать: он слушал историю мальчика, которому было столько же лет, сколько ему сейчас, — это было интересно!

А когда я рассказал ему, как по дорогам шагал солдат — «раз-два!» — и как в нем кипел гнев, ребенок слушал с широко открытыми глазами. Господа послали солдата драться с чужими людьми. И пока солдат дрался с чужими людьми, господа обижали его жену и детей, заставляли их много работать и отняли последнюю корову. И вот теперь солдат возвращается домой, чтобы рассчитаться с господами. Мальчик у меня на коленях приподнимался все выше и выше, и, когда он почувствовал, что расплата не наступает так быстро, как бы ему того хотелось, он торопливо засунул ручонку мне в рот, чтобы достать оттуда конец сказки.

Так мало и так много — всю русскую революцию в ореховой скорлупе — нужно дать ребенку в сказке.

Нет надобности напоминать о том, что самые любимые детские книги — «Дон Кихот», «Хижина дяди Тома», «Путешествие Гулливера», «Робинзон» — были написаны не для детей, а для небольшого круга избранников человечества. То же относится и к сказкам Андерсена, который и не думал о детском читателе и которому эту детскую аудиторию навязали.

Каждый писатель должен писать для детей; в сущности говоря, он должен писать только для детей, обращаясь ко всему непосредственному, неиспорченному в человеке. «Книга для детей и для мудрецов» — так Сервантес назвал своего «Дон Кихота».

Молодая советская литература именно так свежа, богата действием, плодотворным творчеством, оптимизмом. Почему бы вам не обработать ваши произведения для детей? Но при этом необходимо одно: хороший конец! В этом отношении дети подают нам прекрасный пример: они абсолютные оптимисты! Я считаю,

425

что величайшее преступление — допустить поражение или гибель героя. Главный момент — момент протеста — должен победить.

Но оптимизма много в молодой советской литературе. Скорее не хватает юмора — и это трудно понять, трудно объяснить жизненными условиями.

Разрешите мне указать еще на одно: мне кажется, что советской литературе не хватает связи с прошлым. Часто при чтении создается такое впечатление, будто история человечества начинается только с революции и социалистического строительства, а ведь это верно только в очень условной степени. Между тем интересно было бы отсюда направить лучи света в будущее. Но что совершенно необходимо для создания хорошего социального романа — это ассоциации, связи по всем направлениям. Часто советский писатель не пользуется всей клавиатурой, а довольствуется игрой одним пальцем.

Точно так же показ внутреннего мира человека в советской литературе кажется мне неполным. Конечно, дело идет не о сравнении с литературой буржуазной. Но мы должны сравнивать советскую литературу с идеалами всего нашего движения.

Народы Советского Союза пережили тяжелое время. Не раз они вынуждены были подавлять в себе обыденные человеческие чувства, ибо хирург не должен быть сентиментален. Но дело художника взять народное сердце в свои руки и снова согреть его, чтобы человеческие чувства, как прежде, зазвучали в нем. Ведь цель великой борьбы — превратить миллионы придавленных, отчаявшихся существ во внутренне богатых людей. Более чистые, более прекрасные отношения между полами, между отцами и детьми, между людьми вообще — вот какова была цель! Предпосылки для этого революцией созданы. Дело писателей — своим жаром вызвать в огрубевшей по необходимости душе человеческое тепло.

Мы должны дать массам идеалы не только для борьбы и для труда, но и для часов тишины, когда человек остается наедине с самим собой.

Еще одно. Писатель существует не только для того, чтобы участвовать в борьбе и воспевать победу. Где работа кипит, там много отбросов; и может случиться, тут кто-нибудь попадет под колеса. Художник должен давать приют всем, даже прокаженным, он должен обладать материнским сердцем, чтобы выступать в защиту слабых и неудачливых, в защиту всех тех, кто — все равно по каким причинам — не может поспеть за нами.

На пролетарских писателях лежит большая ответственность, и на вас — наибольшая, ибо вы являетесь передовым отрядом, вы — авангард человечества.

Я приветствую в вас этот авангард, я восхищаюсь тем, что вы уже создали, и желаю вам дальнейших великих успехов.

1934