Антонио мачадо. О защите и распространении культуры Поэт и народ

Однажды, много лет тому назад, меня спросили: «Как по-вашему, должен ли поэт писать для народа или ему подобает замкнуться в башне из слоновой кости (это выражение было тогда в большом ходу) и посвятить себя аристократической деятельности в высших сферах культуры, доступных лишь избранному меньшинству?» Я ответил такими словами, которые многим в то время показались несколько уклончивыми или наивными: «Писать для народа, говорил мой учитель, чего же большего могу я еще желать! Охваченный стремлением писать для народа, я научился от него всему, чему мог, и, конечно, усвоил только малую толику того, что знает он. Писать для народа — значит, прежде всего писать для человека нашего племени, нашей земли, нашего языка, этих трех источников, неисчерпаемые глубины которых мы никогда не познаем до конца. И более того, чтобы писать для народа, мы должны перешагнуть через границы нашей родины и писать также и для людей иных племен, иных земель, иных языков. Писать для народа — значит зваться в Испании Сервантесом, в Англии — Шекспиром, в России — Толстым. Это чудо, доступное только гениям слова. Быть может, иные из них сотворили его, сами того не ведая и даже не желая. Придет день, когда потребность писать для народа будет высшим и вполне сознательным устремлением

261

поэта. А я, простой ученик в «веселой науке» поэзии, думаю, что я остался всего лишь фольклористом, учеником — на свой лад — в школе народной мудрости».

Я ответил, как и подобало ответить испанцу, проникнутому сознанием своей испанской национальности, который понимает, обязательно должен понять, что в Испании почти все великое создано народом или для народа, что в Испании все по-настоящему аристократическое в известной мере является народным. В первые месяцы войны, в которой сегодня истекает кровью Испания, когда вооруженная борьба еще сохраняла обличье простой гражданской распри, я написал эти слова, с тем чтобы оправдать свою веру в демократию, свою убежденность в превосходстве народа над привилегированными классами.

Милисиано 1936

(Фрагменты)

У нас, испанцев, человеческая сущность, в ее самом чистом виде и в наиболее ярком выражении, скрыта в народной душе. Не знаю, можно ли это сказать о других народах. Мои фольклорные познания не переступают границ моей родины. Но осмелюсь утверждать, что в Испании аристократический предрассудок, состоящий в стремлении писать исключительно для достойнейших, может быть принят и даже превращен в правило для литераторов с одной лишь оговоркой: подлинная испанская аристократия — это народ, и тот, кто пишет для народа, пишет для самых достойных. Если бы мы, пожалев так называемые «высшие классы», решили не лишать их радостей, даруемых народной литературой, то нам пришлось бы понизить уровень человечности и художественности тех произведений, которые народ сделал своими, и начинить их фривольностями и ученой премудростью. Наши классики нередко именно так и поступали и делали это более или менее умышленно. Все, что есть лишнего в «Дон Кихоте», объясняется уступками не народному вкусу или, как говорили в то время, «глупой черни», а совсем напротив — извращенному эстетическому вкусу двора. Кто-то сказал, может быть, слишком категорично, неприемлемо ad pedem litterae¹, но глубоко верно по существу: «В нашей великой литературе почти все, что не фольклор, — ученое педантство».

Но, оставив в стороне испанскую или, лучше сказать, испанистскую сторону вопроса, который, по моему суждению, заключает в себе ясную дилемму — либо мы пишем, не забывая о народе, либо мы пишем одни только глупости, — и возвращаясь ко всеобщему аспекту проблемы, то есть к вопросу о распространении и защите культуры, я хочу прочесть вам слова Хуана де Майрены, апокрифического или гипотетического профессора,

¹ Дословно (лит.).

262

который намеревался создать в нашей стране Народную школу высшей мудрости.

Культура, если на нее глядеть со стороны, глазами людей, ничем не содействовавших ее развитию, может показаться капиталом в звонкой монете или товарах, который, будучи распределен между многими, между возможно большим количеством людей, окажется недостаточно большим и никого из них не обогатит. Для тех, кто так мыслит — если это называется мыслить, — распространение культуры означало бы воистину прискорбное расточение или растрату ее. Все весьма логично!.. Удивительно только, что столь материалистическую концепцию распространения культуры порой выдвигают противники марксизма, воюющие с материалистическим пониманием истории.

Действительно, культура, если на нее смотреть со стороны, или, как мы бы сказали, глазами невежд или глазами ученых педантов, может нам показаться неким сокровищем, владение которым, а также и его охрана составляют привилегию избранного меньшинства; с этой точки зрения тяга к культуре — а усилению ее в народной среде мы хотели бы содействовать — будет выглядеть как угроза священному хранилищу. Но мы, те, кто смотрит на культуру изнутри, я хочу сказать — глазами самого человека, — не думаем ни о капитале, ни о сокровище, ни о хранилище культуры, мы не усматриваем в культуре каких-то фондов или запасов, которые могут быть, с одной стороны, монополизированы, а с другой — торопливо разбазарены или, что еще хуже, разграблены толпой. Для нас и защита и распространение культуры означают одно и то же, увеличение на земле запасов подлинного человеческого сокровища — недремлющего сознания. Каким путем? Пробуждая спящих. И чем больше людей проснется... Для меня, говорил Хуан де Майрена, мог бы существовать только один заслуживающий внимания довод против широкого распространения культуры, или перемещения культуры, сосредоточенной в узком кругу избранных, привилегированных, в другие, более широкие сферы — это если бы подтвердилось, что принцип Карно применим и для данного вида энергии, духовной энергии, которая будит спящего. Тогда нам пришлось бы действовать с величайшей осторожностью, ибо чрезмерное распространение культуры в конце концов привело бы к такому ее упадку, что культура практически стала бы бесполезной. Но никакого подтверждения тому, что я сказал о принципе Карно, я не вижу, и мы не можем выдвинуть сколько-нибудь серьезных возражений против другого тезиса, утверждающего с полной очевидностью постоянную обновляемость духовной энергии, которая вырабатывает культуру.

По нашему мнению, культура не Является ни продуктом энергии, выдыхающейся при распространении, ни капиталом,

263

который при разделении уменьшается; защита культуры — благородное дело, и в основе его скрываются два глубочайших парадокса этики: то, что бережешь, — теряешь, то, что даришь, — наживаешь.

Обучите того, кто не знает, разбудите спящего, стучитесь во все сердца, ищите путь к сознанию каждого. Не человек создан для культуры, а культура для человека — для всех людей, для каждого человека, и она вовсе не огромное бремя, которое могут поднять только все люди вместе, и таким образом только тяжесть культуры может быть разделена между всеми. Не пугайтесь, если завтра шквал цинизма, человеческой первоосновы, потрясет древо культуры и увлечет за собою не одни только сухие листья. Деревья со слишком густой кроной должны терять часть ветвей ради своих плодов. И там, где нет мудрой стрижки деревьев, — там может быть хорош и ураган.

1937