Ошибка универсализации

Антипозитивизм. факты, используемые в политических исследо­ваниях, будут искаженными проявлениями подлинных, основопола­гающих мнений и мотивов. Так как они индивидуальны, обобщить их в теориях и распространить на коллективные процессы, проверяе­мые в соприкосновении с действительностью, будет невозможно.

Постмодернизм: не существует никаких универсальных взаи­мосвязей. Все политические решения и события локальны, нере­гулярны, явно нерациональны и связаны с постоянно изменяю­щимся лингвистическим, социальным контекстом. Ср. также со­циальный конструктивизм, представители которого утверждают, что все общественные отношения социально сконструированы и поэтому теоретически непредсказуемы, т. е. случайны.

Логическая ошибка

Холизм: политические процессы представляют собой неотъемле­мую часть систем, в которых аналитически невозможно отделить часть от целого. Соответственно исследователи не могут преуспеть в формировании теории, которая разделяет действия и решения в соответствии с простыми теоретическими принципами.

Методологический индивидуализм: политическая деятельность всегда осуществляется в социальном или групповом контексте. Поэтому в теоретических исследованиях невозможно отделить индивидуальные действия, индивидуальную рациональность или группы от общественной окружающей среды.

Все перечисленные школы научной мысли важны для критическо­го понимания основ политологии как науки, но они не предлагают надежных путей для разрешения обозначенных дилемм. Выпущен­ная датскими исследователями в 1996 г. книга «Классическая и со­временная социальная теория» («Klassisk og moderne samfundsteori») -дает хороший материал для этой дискуссии. Для краткого ознаком­ления с некоторыми ссылками на литературу см. «Энциклопедию политической науки» («Statsvitenskapelig Leksikon», 1997) и «Энци­клопедию социологии» («Sosiologisk Leksikon», 1997).

С труктура глав

Все главы в данной книге построены по одному образ­цу - с тем чтобы дать читателю возможность получить одинаковые описания и критические оценки законов и тео­рий, несмотря на то что они относятся к различным облас­тям науки. Основной материал, вошедший в состав книги,

был подготовлен для серии семинаров «Закон и структура», которые проводились на факультете сравнительной поли­тики в Бергенском университете на протяжении многих лет. На этих семинарах изложение следовало той же схеме, кото­рая используется в данной работе.

Каждая глава начинается с оригинальной формулировки теории в интерпретации автора. Иногда закон или теория представляют собой предмет целой книги, в других случа­ях они скрыты между строк. Поэтому не всегда легко найти ключевую цитату. Формулировка оригинала сопровождает­ся кратким объяснением содержания теории, дающим пред­варительную схему того, что анализируется в оставшейся части главы.

Затем следует изложение истории вопроса, рассматрива­ются личность автора и исторический контекст, в котором зародилась теория. Это делается с намерением представить краткий очерк научно-исторических рамок теории. Часто теории первоначально развиваются в пределах изначально заданного контекста, за рамки которого они впоследствии выходят. При этом они приобретают общую значимость, уже не ограниченную исходным контекстом.

Следующий момент — это формализация — точное опре­деление. Теория, выраженная в цитате, часто неопределенна и неоднозначна по форме. Здесь наши усилия должны быть направлены на обнаружение ее сути, ее логики. В данном разделе выделяются значимые переменные и объясняется связь между ними. Используя формальный язык, схемы, иллюстрации, математические формулы и т.д., мы стремимся к тому, чтобы обеспечить упрощение и логическую интерпретацию теории.

Формализация обычно требует более четкого изложения, чем в оригинальной формулировке, но часто приводит к сложностям в достижении баланса между упрощением и верностью оригиналу. Формализация теории нередко требует упроще­ния и дополнительного логического анализа. Использова­ние неопределенных понятий в оригинальной формулировке имеете с последующей интерпретацией и использованием теории другими исследователями определяют важность разъяс­нения логики теории, выделения входящих в ее состав пере­менных, а также обоснования эмпирических результатов.

16

17

В подразделе «Всеобщность и проверяемость. Критика» усилия направлены на установление того, может ли рассмат­риваемая теория быть выводом из иной теории более обще­го плана. Другими словами, ставится вопрос — существует ли на более высоком уровне абстракции теория, из которой была выведена теория, анализируемая в данной главе? Существу­ют ли на том же уровне абстракции другие теории, с кото­рыми эту отдельную теорию было бы полезно сравнивать? Дают ли такие вопросы возможность проникновения в суть связей, внутренне присущих некоторым теориям в нашей области науки, таким образом помогая нам уловить понятие научной парадигмы — сути общего теоретического понима­ния, на котором строится дисциплина? Соответственно дис­куссия о всеобщности в значительной степени ориентирована на будущее. Что касается проверки, то здесь авторы задаются вопросом, каким образом теория или закон могут быть фаль­сифицированы. Может ли теория, в том виде, как она сфор­мулирована и формализована в настоящее время, быть про­верена эмпирически, и какие проблемы такая проверка может повлечь за собой? Для ответа на подобные вопросы исполь­зуется т.н. операционализация. В методологии политической науки этот термин обычно используется для обозначения логического шага от предварительного, устного определения термина к определению, достаточно точному для того, чтобы соответствующие индикаторы можно было распознать в эм­пирическом исследовании. Операционализация — это «опе­рация» или мост, который ведет от теоретического понятия к выделению или демонстрации соответствующих явлений на практике. Это не простой процесс. Он требует теоретиче­ской продуктивности и всестороннего знания предмета, что­бы достичь обоснованного и приемлемого результата. При преподавании методологии этот процесс, возможно, недооце­нивают. Качественная операционализация может быть глав­ным ключом к хорошему результату. Бесконечные дискуссии о валидности (измеряем ли мы именно то, что намереваем­ся измерить?) представляются бесплодными — хотя иногда утверждается обратное, валидность не может быть проверена. Раздел «Эмпирическая оценка — заключение» представляет собой обзор некоторых существенных открытий, сделанных

на данный момент исследователями на основании той или иной теории, закона или гипотезы. При этом дается краткий обзор исследований в рассматриваемой области, включая как резуль­таты, подкрепляющие теорию, так и те, которые скорее опро­вергают ее либо требуют переформулирования или разъясне­ния теории на основании ее операционализации. В заключении авторы дают краткое описание современного состояния теории в свете предшествующего обзора эмпирических аспектов.

Каждая глава заканчивается списком ссылок на процити­рованных авторов, включая основные работы создателя тео­рии и самые важные ссылки, относящиеся к ней.

Законы и теории в политической науке: порожденные политикой и независимые от нее

Оглавление отражает важность идеи, согласно которой соответствующие законы и теории действуют независимо от индивидуальных политических решений. Например, ни­какое правительство или другая политическая организация не принимали решения о том, что «третий мир» должен стать .зависимым от богатого мира (теория зависимости, глава 30) или о том, что государства мира должны стремиться к единой форме (теория конвергенции, глава 29). Точно так же никакой парламент не выносил решения об «отвердении» партийных систем в том состоянии, в каком они были на момент введения всеобщего избирательного права (теория отвердения, глава 2), или о подготовке либеральными демократами основания для олигархий в борьбе за равные и всеобщие политические права для всех граждан (железный закон олигархии, глава 20).

Говоря о законах и теориях в политической науке, мы должны всегда принимать во внимание, что они обращаются к про­пс г сам, которые происходят вне зависимости от политических решений и политических организаций/идеологий, но в то же время последние фигурируют в качестве элементов теоретиче­ской конструкции. Следующей иллюстрацией этого важного момента является разграничение, которое мы проводим между мэриями и законами, используемыми, с одной стороны, для объяснения, а с другой — для аргументирования и обоснования (т.е. инструментально). Самый типичный случай инструмен-

18

19

тального применения теории — использование коммунистами (в том числе самим Марксом) марксистского исторического за­кона (глава 25) для легитимации применения насилия в классо­вой борьбе. При этом они действовали в соответствии с тем, что предрекал закон, а затем, посредством деятельности револю­ционных активистов (волюнтаризм),— содействовали сокра­щению сроков совершения революции относительно «естест­венного» процесса «вызревания» революции под влиянием развития производительных сил. Схожим образом мы можем представить, что при введении различных типов пропорцио­нальных избирательных систем закон Дюверже о формирова­нии двухпартийной системы (глава 4) может быть использован в качестве инструмента для обоснования математически более справедливого способа распределения парламентских мест между определенными социальными группами в зависимости от их пропорциональной силы на фактических выборах.

В своей книге «Неэквивалентный обмен» Аргири Эммануэль по­казал (с. vii-xiii), как теория сравнительного преимущества была использована инструментально для оправдания либерализации ми­ровой торговли. Рассматриваемая теория была впервые выдвинута Дэвидом Рикардо, который объяснил, что если две страны выпуска­ют товары, к производству которых они наиболее приспособлены, то обе извлекут выгоду из такой специализации и обмена товарами. Если бы Португалия продолжала производить вино, а Англия — про­мышленный текстиль, то обе страны извлекали бы из этого выгоду. С точки зрения краткосрочной перспективы утверждение было обос­нованным, но в долгосрочной перспективе оно оказалось пагубным для страны, которая производила технологически наименее передо­вые товары (Португалии). В итоге Англия стала неизмеримо более передовой в технологическом отношении, в то время как Португалия с ее «отсталыми» товарами осталась позади. Таким образом, анализи­руемая теория верна лишь при определенных условиях (короткие пе­риоды времени, определенные товары, параллельное развитие других отраслей промышленности и т.д.), но на международном уровне ею сильно злоупотребляли для оправдания неравной конкуренции, что помогло увеличить разрыв между богатыми и бедными странами.

В спорах о научных основаниях политической науки ино­гда можно услышать мнение, что мы должны «сломать за-

коны/теории, чтобы изменить тенденции развития». Эта же мысль проскальзывает в деконструктивистских и постмо­дернистских идеях, которые предлагают изучать вербаль­ные высказывания с целью демонстрации как преднаме­ренной, так и непреднамеренной власти, а также факторов эксплуатации, содержащихся в них. Чтобы высказывания, пропагандирующие «слом» законов, приобрели какой-то смысл в нашей области, они должны интерпретировать­ся как допущение того, что условия, отличные от тех, что дают начало наблюдаемым нежелательным результатам, должны создаваться политическими средствами. Для уста­новления условий, при которых возникают нежелательные результаты действия законов, необходим анализ, и, кроме того, должна быть выработана политика, которая устраняет эти нежелательные результаты или вызывает другие, более позитивные. В книге Карла Поппера «Нищета историциз-ма» [Popper 1986: 64-70] мы находим ложное утверждение, что вредные и нежелательные (а также непреднамеренные) последствия политических процессов могут быть предот-нращены с помощью т. н. постепенной инженерии. Согласно Попперу, упомянутым последствиям (которые могут быть проанализированы посредством законов и теорий) можно противодействовать, пока осознание желания избежать их позволяет попутно «корректировать» развитие с помощью мелкомасштабных реформ. Это, конечно, достойная восхи­щения цель в той степени, в какой она могла бы уменьшить насилие и уровень депривации в обществе, но с точки зрения философии науки это — ложный путь. Тем не менее многие ведущие политики во всем мире с энтузиазмом восприняли эту идею и, используя данную аргументацию, пытались вос­препятствовать широкомасштабному планированию в пос- левоенный период. Классический контраргумент идее «по­степенной инженерии» был приведен в статье, описываю­щей, как внедрение железного топора в первобытном обще-стве произвело коренную ломку всей культуры, поскольку производство, использование каменных топоров или владе­ние ими были взаимосвязаны с важными ритуалами и т.п. То, что первоначально воспринималось как незначительное изменение, оказалось революцией [Sharp 1974].

20

21

Поэтому для читателей, которые намереваются работать над рассматриваемыми темами на различных уровнях, важно принимать во внимание вопрос о политических целях и ин­терпретациях специалистов. Теории нельзя просто использо­вать инструментально, как если бы они были практическим руководством для политических действий. Конечно, законы и теории «живут своей собственной жизнью», но все же ана­лизировать их абсолютно необходимо, чтобы понимать прак­тическое воздействие на нашу жизнь тех условий, при кото­рых они вступают в силу, а также различные их последствия. В то же время мы должны помнить, что социальный контекст, в котором теории создаются и «открываются вновь» («фено­мен феникса»), может быть непредсказуемым и крайне важ­ным. Исследование и теоретизирование в политической нау­ке не происходит в политическом и социальном вакууме.

Политическая наука как теоретическая дисциплина

Политическая наука представляет собой исследование вла­сти в социальном контексте: публичном и частном. Один че­ловек или группа обладают властью над другими. При этом человек или группа никогда не владеют политической властью как изолированная сущность — использование власти всегда направлено на других людей или группы. В буквальном пере­воде норвежский термин для обозначения нашей дисциплины звучит как «государственная наука». Это название отражает особую позицию государства в качестве агента политической власти. Признание, которым пользуется государство как фак­тор политической власти, происходит из его легальности и ле­гитимности. Эти качества основываются на идее государства как регулирующей силы, необходимой в социальном контек­сте. Важная особенность государства — его монополия на при­нудительную власть в обществе. Вообще исследователями было предпринято немало попыток дать простое определение сущности рассматриваемой дисциплины. Например: «Поли­тика — авторитетное выделение и распределение благ» [ Easton 1965: 50, 53, 57]; «Политическая власть — сумма управления и интереса» [Hernes 1975: 20-21, 68-69]; «Политика может быть осмыслена... [как достижение кем-либо] принятия его

22

подходов к проблемам... [и] организация непрерывной дея­тельности по решению проблем в этих рамках» [Jacobsen 1964: 45]; «Политическое влияние приводит к тому, что некто делает то, чего иначе не сделал бы» [Dahl 1963: 73]. Определения, по­добные предложенным, имеют тенденцию изменяться с тече­нием времени, отражая различные взгляды на то, что достой­но основного внимания. В качестве упрощения мы могли бы также сказать, что политическая наука — это то, что интересно (и было интересно) для политологов в определенные моменты времени, учитывая, что государство при этом расценивается как некий необходимый фактор.

Первоначально как отдельная дисциплина политиче­ская наука возникла в Германии и Швеции. С исторической точки зрения следует отметить, что ее развитие пришлось на весьма важный период в развитии государственной вла­сти (эпоха позднего феодализма и перехода к абсолютизму). В то время она стала называться «государственной наукой» (Staatswissenschaft). Хотя рассматриваемая дисциплина за­родилась как исследование деятельности государства, она все же рассматривалась и как средство легитимации государ­ственной власти (впрочем, со временем она стала для государ­ства и определенным вызовом). Тот факт, что в англоязыч­ных странах наша дисциплина известна как политическая наука или сравнительная политика, отчасти основывается на мнении, согласно которому политику столь же важно изу­чать в сферах, куда государство непосредственно не вовлече­но, а отчасти — на других, более стандартных причинах.

Политологию как научную дисциплину нельзя четко отде­лить от других общественных наук. В разных странах она из­вестна под множеством названий: политическая наука, иссле­дование правительства, политическая социология, публичное управление, политическая экономия и т.д. С течением вре­мени фокус специализации в нашей дисциплине менялся — часто за этим стояло простое изменение названий, которое зна-чительно не отражалось на особенностях науки, хотя при этом появлялись и направления или публикации, которые привле­кши внимание к новым областям. Многие важные проблемы, i мучаемые политологами, не относятся исключительно к веде-11 ню данной отрасли науки, но пересекаются с юриспруденци-

23

ей, экономикой, культурологией и прочими смежными дисци­плинами. В силу этого развитие политической науки тормози­лось, но в то же время и стимулировалось различными видами специализации, представители которых рассматривают по­литическую власть как объект своего исследования. Именно поэтому для добросовестного политолога важно принимать во внимание то, что власть в обществе определяется и разгра­ничивается не специализированными дисциплинами, а в со­ответствии с характеристиками агентов, которые применяют ее, и контекстов, в которых они это делают. В данной книге мы обращаем должное внимание на этот момент, который часто упускается из виду. При этом мы выходим за строгие границы дисциплины, чтобы включить в книгу исследования не толь­ко политологов, но и авторов, которые являются в первую очередь экономистами, социологами, историками, — другими словами, людей, работающих по различным специальностям в пределах рассматриваемой сферы. Детальный обзор эво­люции норвежской политической науки, ее международного контекста и связей с другими дисциплинами можно найти в специальном выпуске «Норвежского политологического журнала» («Norsk Statsvitenskapelig Tidsskrift»), который был издан в честь полувекового существования политической на­уки в нашей стране. Структура глав в этом выпуске отража­ет внутреннее строение рассматриваемой дисциплины в том виде, в каком она существует в настоящее время.

В прошлом столетии периодически появлялись книги и ста­тьи, посвященные статусу политической науки как дисципли­ны и часто являвшиеся заключением к историческим экскур­сам. Такие очерки весьма интересны, поскольку они помога­ют проникнуть в суть ситуации, существовавшей на момент их издания. Они являли собой своего рода диагностические оценки атмосферы и интересов в пределах дисциплины, в силу чего довольно часто превращались в источники вдохновения (и грантов) для самых известных вступительных докладов на конференциях IPSA (Международной ассоциации полити­ческой науки) или APSA (Американской ассоциации полити­ческой науки). В подобных работах содержались положения, которые позже приобретали первостепенное значение, высту­пая в качестве вех для последующих исследований.

24

Помимо таких обзоров развития науки иногда появляются публикации, содержащие критическую оценку теоретическо­го или научного статуса рассматриваемой дисциплины. В от­личие от исследований, о которых говорилось выше, авторы анализируемых работ направляют основные усилия на то, чтобы понять сущностный теоретический статус политоло­гии, т.е. определить поле деятельности политологии в сравне­нии с другими отраслями науки. Такие публикации не особен­но приветствуются наиболее авторитетными политологами, но при этом выполняют важную инновационную функцию в различных сферах. В качестве примера приведем работу Д. Уолдо «Политическая наука: традиция, дисциплина, про­фессия, наука, деятельность» (Waldo D. Political Science: Tra­dition, Discipline, Profession, Science, Enterprise [Handbook of Political Sciences 1975: 1-130]), более новую публикацию -«Политическая наука: отрасль знания» Р. Гудина, Х.-Д. Клин-гемана (Goodin R.E., Klingemann H.-D. Political Science: The Discipline [A New Handbook of Political Science 1996:3-98]).

Изначальная идея нашей книги прагматична и более от­крыта, нежели в исследованиях, кратко описанных выше. Мы будем излагать не «историю теоретического развития» (часто именуемую историей науки), а критический анализ ряда са­мых известных теоретических гипотез из тех, которые можно было бы широко определить как парадигму (парадигмы) по­литической науки. Очевидно, это требует привлечения исто­рического аспекта — в особенности потому, что мы заинтере­сованы в изложении и анализе теорий и законов, характери­зуемых именно своей исторической устойчивостью.

Важной проблемой в обсуждении научных качеств поли­тологии было то, что ее теории и законы не сходны со своими аналогами в естественных науках или же не имеют подобно­го статуса. Я не буду пытаться резюмировать эту обширную дискуссию, а лишь хочу обратить внимание на отдельные аспекты, чтобы продемонстрировать важность данной кни­ги. Могут ли закон или теория быть «верными» даже при том, что они не способны обеспечить однозначных прогно­зов на будущее или надежных объяснений исторического хода событий? Действительно ли закон или теория «верны», если они признаются большинством политологов? Будет ли

25

возможно когда-либо установить ряд законов или теорий, которые позволили бы тем, кто знаком с ними, управлять обществом по своему желанию? Такие вопросы иногда под­нимаются, но простой ответ на них никогда не будет най­ден.

В книгу «Теория и методы в социальных науках» (2002) мы включили несколько статей, которые фокусируются на проблемах, влияющих на исследования в общественных науках, — эффекте плацебо, гипотезе гистерезиса, самоисполняющемся пророчестве (теореме Томаса), «хоторнском эффекте» и герменевтическом круге. Каждая из этих проб­лем затрагивает важные вопросы относительно формули­рования и проверки теорий о поведении людей в социаль­ной среде: мы находимся под влиянием экспериментов, в которых участвуем, мы определяем наши цели и поло­жение в соответствии с более или менее неосознаваемыми представлениями и ожиданиями, и мы играем роль в ве­рификации/фальсификации теорий общественных наук. При этом наше знание ситуации и наша «свободная» воля «мешают» объяснению и прогнозированию. Подобные теоретические рассуждения означают, что обществен­ные («гуманитарные») науки не могут быть уподоблены ни «неодушевленным» естественным наукам (физике, хи­мии и т.д.), ни «наукам о жизни» (биологии, медицине, физиологии и т. д.). Ограниченная интерпретация термина «наука» как общего знаменателя для этих областей, кото­рая допускает, что политическая наука — это научная дис­циплина, рассматривает цель исследования как создание обобщающих объяснений на основании эмпирических на­блюдений. На данном этапе я не буду далее уточнять по­нятия обобщенного и эмпирического, но лишь укажу, что, если бы не это было целью науки, мы должны были бы полностью переоценить свою интеллектуальную позицию. Этой позиции часто бросают вызов — скажем, в настоящее время новый вызов исходит от элементов постмодерниз­ма. Он придает новые импульсы, определяющие цели для традиционного мышления, хотя при этом ему и не хватает конкретной программы, обладающей потенциалом преодо­ления единичного посредством синтеза общего.

26

Многие философы и теоретики науки утверждали, что установить законы в социальных или политических науках невозможно, отчасти потому, что человек — существо разумное, которое интерпрети­рует и использует свое знание об обществе (а также общественные науки) в своих действиях. Но, поскольку для нас не представляет значительной трудности понимание институтов, действий, мотивов и т.п. в «Политике» Аристотеля (384-322 гг. до н.э.) или «Пело­поннесской войне» Фукидида (ок. 455-400 гг. до н.э.) даже спустя почти 2500 лет после того, как эти работы были написаны, следует усомниться в том, что мы должны принимать во внимание подоб­ные философские возражения. Многое изменилось со времени на­писания трудов древних авторов, но их язык (в переводе) не исклю­чает возможности современного анализа и понимания того, о чем рассказывают эти книги. Это — неразрешимая задача для тех, кто придает большее значение изменениям, нежели стабильности.

В своей книге « Нищета историцизма» Карл Поппер (1902-1994) категорически утверждал, что мы не можем создавать теории о бу­дущем, потому что знание — и об обществе тоже — постепенно изменяется. И если мы не можем предсказать будущее знание, го не можем и сформировать законченных теорий о социальных отношениях. Кроме того, наше знание законов и теорий обществен­ных наук влияет на наши прогнозы, в то время как мы действуем в соответствии с ними (самоисполняющееся пророчество).

Людвиг Витгенштейн (1889-1950) — один из многих филосо­фов, которые интересовались функционированием и развитием языка (аналитической философией). В своих работах «Логико-философский трактат» (1922) и «Философские исследования» (1953) он писал, что наше понимание общества и истины передается через язык, который мы используем. «Наше использование языка определяется правилами, но правила — будучи социальными ин­ститутами — динамичны, гибки и склонны изменяться... причем, как и в каком направлении изменения будут осуществляться, пред­сказать невозможно... [Они] не основаны на рационально предска­зуемых, универсальных образцах» [Amas 2000: 115, 122]. Краткие цитаты из двух упомянутых работ наводят на мысль о трудностях, с которыми мы сталкиваемся, формулируя законы и теории и беря их за основу прогнозов. Чарльз Тейлор (р. 1931) в своей знаменитой работе «Объяснение поведения» и в более поздних исследованиях, включая «Философские записки I и II» (1985), утверждает, что чело-иск — интерпретирующее животное и что каждый из нас интерпре­тирует то, что видит вокруг себя, и действует соответственно. Тейлор также обращается к эволюционной динамике, размышляя об изме-

27

нениях: «...Понимание человеком себя и своей окружающей среды изменяется со временем и по-разному в различные исторические пе­риоды. Зарождаются новые радикальные понятия, и появляются но­вые формы практики. Это дает начало социальным явлениям, кото­рые не могут быть адекватно описаны на языке прошлого» [Fossland, Grimen 2001:194-200]. Поскольку рассматриваемые интерпретации постоянно меняются и находятся под влиянием изменений в обще­стве, вывести теории, которые будут иметь силу в будущем, невоз­можно. При этом также возникают явления, которые не могут быть объяснены и на сегодняшнем «языке». А поскольку и явления, и их интерпретация — новые, то мы не способны прогнозировать их и не можем сформировать теории, чтобы объяснить их. Общим в по­добных философских размышлениях является то, что они подчерки­вают изменчивость и не придают большого значения устойчивым, общим особенностям в развитии знания, языка и интерпретации.

К ак для этой книги, так и для серии семинаров «Закон и структура» был выработан ряд моделей. В 1964 г. Берельсон и Стейнер издали книгу «Человеческое поведение: перечень научных открытий», которая содержала список из 1045 откры­тий в широком диапазоне социальных исследований. Некото­рые из гипотез снабжены комментариями и подкреплены эм­пирическими результатами, но большинство просто перечис­лено, без подробного рассмотрения — ни в качестве теорети­ческих гипотез более общего характера, ни в качестве теорий. В книге Гарри Экстайна и Теда Гарра «Властные структуры» (1975) мы находим подобный, но более упорядоченный и более типичный набор гипотез в сфере общественных наук, задуман­ный как основание для более значительного сравнительного исследования теории «конгруэнтных образцов осуществления власти» в различных государствах и обществах. К этому же на­правлению относится и книга Джеймса Марча и Юхана Оль-сена «Демократическое правление» (1995), где представле­но несколько примеров или «кластеров результатов», частично выведенных из отдельных случаев или абстрактных принци­пов, которые имеют характер предварительных предположе­ний об организационном поведении. В своей известной работе «Экономическая теория демократии» (1957) Энтони Дауне представил систематизированный набор гипотез, основанных на двух логических аксиомах, с двадцатью пятью разверну­тыми предположениями, которые выводят ряд очень важных

28

теоретических моментов из принципов рациональной мак­симизации. В 1975 г. Рэндалл Коллинз издал книгу «Социо­логия конфликта. По направлению к объяснительной науке», которую сам расценивал как попытку сформулировать пред­мет социологии конфликта в четких определениях. В качестве отправной точки своего анализа он выбрал гипотезу стратифи­кации, которая в его понимании является основополагающей для всех типов конфликтов, причем выводы из этой гипотезы, но его мнению, объясняют все иерархические структуры и лю­бую напряженность в общественной жизни. В системе посту­латов и обобщающих гипотез, представленных в восьми главах (с дополнительным разделом, названным «Принципы причин­ности»), Коллинз вывел целый ряд предположений. Впрочем, но сути дела они представляли собой отвлеченное перечисле­ние, основанное на гипотетических случаях, а не на широком обсуждении, которое базируется на теоретической перспекти­ве, а не на ряде систематизированных эмпирических данных. (Более поздняя книга Коллинза «Теоретическая социология» (1988) представляет собой намного более качественное иссле­дование теории в исторической перспективе, хотя оно и следует образцу, весьма отличному от используемого в нашей книге.)

Упомянутые работы дают важные примеры способов созда­ния общих обзоров и возможных гипотез в различных сферах, однако не приводят к конкретному обсуждению и сравнению законов и теорий такого типа, который является целью на­стоящей книги. К совсем другому виду публикаций относят­ся энциклопедии и справочники, которые предоставляют нам определенную информацию как о теоретических обобщени­ях, так и о понятиях, относящихся к данной специальности, но в которых отсутствует их систематическое рассмотрение.