1955 Года подписал с Финляндией соглашение об отказе ссср от прав на

использование территории Порккала-Удд в качестве военно-морской базы и о выводе

оттуда советских вооруженных сил.

Тем не менее настороженность сохранялась. Предложения другой стороны даже не

рассматривались всерьез. В начале 1954 года на встрече с министрами иностранных

дел Молотов сказал, что Советский Союз готов рассмотреть вопрос о вхождении в

НАТО. Все рассмеялись. 31 марта 1954 года Москва направила западным странам

официальные ноты с предложением принять страну в НАТО. Последовал отказ.

И только встреча лидеров четырех держав в Женеве в июле 1955 года доказала миру,

что в Советском Союзе действительно появилось новое руководство.

— Почему встреча в верхах породила надежду и ожидания? — задавался вопросом

британский министр иностранных Гаролд Макмиллан. — Воображение всего мира

поразил тот факт, что происходила дружественная встреча руководителей двух

великих группировок, на которые разделен мир. Эти люди, обремененные

колоссальным грузом своих обязанностей, встретились, беседовали и шутили, как

простые смертные… Дух Женевы был возвращением к нормальным человеческим

отношениям.

В Женеву Хрущев и Булганин поехали вдвоем. Формально старшим был Булганин.

Хрущев ездил в странном качестве члена Президиума Верховного Совета СССР.

Готовясь к встрече в Женеве, Эйзенхауэр почувствовал, что ему не хватает

позитивных идей. Он собрал ученых. Тогда и возникла идея «открытого неба»,

совместных разведывательных полетов над США и СССР, чтобы каждая из сторон

видела, что другая страна не собирается нанести первый удар. Эйзенхауэр выдвинул

эту идею в Женеве, Булганин проявил вежливый интерес. Но Хрущев твердо сказал: «Я

не согласен». И Эйзенхауэр понял, кто руководит советской делегацией.

«Эйзенхауэр, — делился Хрущев своими женевскими впечатлениями, — в личных

контактах производил очень хорошее впечатление. Он человек располагающий к себе,

в обращении мягкий, голос у него тоже не какой-то такой, приводящий в трепет

собеседника, как принято изображать командирские голоса военных. Нет, голос у

него был человеческий, и обращение человечное, даже, я бы сказал, притягательное».

В ноябре 1952 года республиканцы во главе с Дуайтом Эйзенхауэром выставили из

Белого дома демократов, которые управляли страной два десятилетия.

Избирательная кампания 1952 года была одной из самых грязных. Особенно старались

Ричард Никсон и сенатор Маккарти, атакуя кандидата от Демократической партии

Эдлая Стивенсона. Вообще-то люди, которые знали Эдлая Стивенсона, ценили его за

веру в доброту человеческой натуры, но сильно сомневались в том, что это

качество может обеспечить безопасность страны…

Источником грязных слухов было ФБР, которое будто бы получило данные о том, что

кандидат в президенты дважды задерживался полицией — в Иллинойсе и Мэриленде —

за гомосексуализм. В обоих случаях его будто отпускали и протоколы задержания

рвали. Газеты не писали о слухах, но они ходили по стране. ФБР записывало слова

бывшей жены Стивенсона, страдавшей опасной формой паранойи. Она рассказывала о

нем небылицы. Впоследствии Эдгар Гувер прислал соответствующую справку и братьям

Кеннеди, когда они решили назначить Стивенсона представителем в ООН. Но Джон

Кеннеди не обратил внимания на нелепые обвинения. Эдлай Стивенсон получил

трибуну в Совете Безопасности ООН и еще возникнет на страницах этой книги.

Консерваторов порадовало то, что своим напарником Эйзенхауэр избрал Ричарда

Никсона. У него были твердые антикоммунистические взгляды. Что касается

Эйзенхауэра, то он так долго служил в армии, что неизвестно было, есть ли у него

вообще какие-то взгляды.

Новый президент любил говорить о себе: «Я крестьянский сын из Канзаса» или «Я

простой солдат». При этом он много лет проработал в Вашингтоне, занимал крупные

военные посты. Он окончил училище в Вест-Пойнте в 1915 году. В тридцатых годах

был помощником генерала Макартура в Вашингтоне и на Филиппинах и знал, как

должен вести себя генерал. В начале Второй мировой он постигал военное искусство

под руководством генерала Маршалла.

Когда Эйзенхауэр не защитил доброе имя Маршалла и позировал вместе с сенатором

Маккарти, Гарри Трумэн счел это предательством:

— Он был обязан Маршаллу всей своей карьерой. Рузвельт произвел его из

подполковников сразу в генералы именно по рекомендации Маршалла…

Дуайт Эйзенхауэр не стал связываться с сенатором Маккарти, чтобы не обзаводиться

лишними врагами. Он не одобрял манер и методов сенатора, но в целом его цели

считал правильными. За лучезарной и дружелюбной внешностью Эйзенхауэра скрывался

холодный и в случае необходимости безжалостный руководитель.

— Я занимаюсь политикой, причем очень активной политикой, всю свою взрослую

жизнь, — говорил Эйзенхауэр. — Нет более политической организации, чем

американские вооруженные силы.

Вот уж кто не страдал нерешительностью. Он подходил ко всем проблемам по-военному:

прямо брался за дело. Важнейшие решения принимал на совещаниях Совета

национальной безопасности или в кругу ближайших сотрудников. «Готовясь к

сражению, — вспоминал Эйзенхауэр, — я всегда убеждался, что планы бесполезны, но

и без планирования обойтись нельзя».

Эйзенхауэр любил играть в гольф, устраивал большие ужины, ездил на рыбалку и

вообще не утомлял себя работой. Он охотно делегировал полномочия подчиненным, но

не самые важные дела. Он демонстрировал значительно больше энергии и

заинтересованности в делах, чем можно было предположить со стороны. Но его

чувство самосохранения заставляло его выдвигать на линию огня своих сотрудников,

а самому держаться в тени. Вот почему он не казался ключевым игроком на мировой

арене, и советские руководители пожелали в первую очередь установить отношения с

англичанами.

Хрущев и Булганин приняли приглашение посетить Англию. Они приплыли в Портсмут

на крейсере «Орджоникидзе» в апреле 1956 года. За десять дней до приезда высоких

советских гостей сотрудник британской разведки информировал куратора спецслужб в

министерстве иностранных дел о намерении провести шесть разных операций. Прежде

всего — удовлетворить запрос адмиралтейства и оправить в Портсмут ныряльщика,

чтобы он тайно осмотрел крейсер «Орджоникидзе».

Британские моряки хотели осмотреть винт, потому что скорость крейсера оказалась

выше, чем предполагали в военно-морской разведке, и, следовательно, предстояло

менять параметры торпед. В принципе это рутинная операция, которую проводят

всякий раз, когда в порту появляется иностранный корабль. Но на сей раз

руководители разведки не подумали, как опасно затевать подобные игры с крейсером,

на борту которого руководители государства.

Поставить в известность министерство иностранных дел должен был сотрудник

разведки МИ-6 Джон Брюс Локкарт, племянник того знаменитого Локкарта, которого

после революции обвиняли в заговоре против советского правительства. Джон Брюс

Локкарт доложил о планах разведки чиновнику министерства иностранных дел Майклу

Уильямсу. В то утро у того умер отец, ему было не до советского крейсера. Без

интереса выслушав Локкарта, он вернул ему досье. Локкарт решил, что планы

разведки возражений не вызывают.

Премьер-министр Энтони Иден потом говорил, что он вообще запретил все

разведывательные операции на время визита советской делегации. Если он и отдал

такой приказ, в разведке и контрразведке его не получали.

Операцией занималась так называемая лондонская резидентура, которой руководил

Николас Эллиот и его заместитель Эндрю Кинг. Они работали против иностранных

дипломатов в Лондоне. Для исполнения операции Эллиот выбрал коммандера Лайонела

Крэбба. Впоследствии Эллиот говорил в свою защиту:

— Он умолял, чтобы эту работу доверили ему.

Крэбб родился в 1909 году в бедной семье. Его отец пропал без вести во время

Первой мировой войны. В этой семье это не в последний раз… Он перепробовал

разные профессии, пока не стал в тридцать лет моряком. Когда началась война,

плавал на тральщиках. При медицинском осмотре выяснилось, что он плохо видит

левым глазом, и его списали с флота. Он пошел добровольцем разминировать мины.

Его отправили на Гибралтар, где итальянские боевые пловцы крепили магнитные мины

к корпусу британских кораблей. Он решил сам стать пловцом, хотя он пил, курил,

плохо плавал и был физически слабым.

Лайонел Крэбб спас много жизней британских моряков, обезвредив мины, на которых

они могли взорваться. Это была опасная работа. Англичане использовали

аквалангистов только для осмотра и ремонта корпуса. А вот итальянские боевые

пловцы активно подрывали британские корабли, к чему англичане не были готовы.

Крэбб проводил под водой по двенадцать часов в день. Он рассказывал, как однажды

убил ножом под водой итальянского пловца, с которым они столкнулись. Крэбб был

награжден и произведен в коммандеры, в российском флоте это капитан третьего

ранга.

После войны Лайонела Крэбба демобилизовали, но время от времени привлекали для

специальных операций. Он участвовал в операции по обследованию советского

крейсера «Свердлов», который 10 июня 1953 года бросил якорь в районе британской

военно-морской базы Портсмут. Крейсер прибыл по приглашению правительства для

участия в военно-морском параде по случаю коронации Елизаветы II.

Когда ждали прихода «Орджоникидзе», услуги коммандера вновь понадобились.

Своему другу Крэбб сказал:

— Мне тут надо сделать одну небольшую работу.

Ему обещали шестьдесят гиней. Он сидел без денег и ухватился за предложение.

За день до прихода крейсера Крэбб и разведчик Бернард Смит приехали в Портсмут.

Они совершили все ошибки, которые только возможно. Вместо того чтобы

переночевать в учебном центре разведки по соседству, остановились в гостинице,

которая существует по сей день. Оба зарегистрировались под собственными именами.

Смит в графе «Адрес» написал: «Прикомандирован к министерству иностранных дел».

Он себя плохо чувствовал в этот день, у него болело сердце. Может быть, это

повлияло на здравость его суждений. Вечером Крэбб позволил себе минимум пять

порций двойного виски. К началу дня уровень алкоголя в его крови оставался

опасно высоким.

В семь утра 19 апреля Крэбб вместе со своим куратором из разведки покинули

гостиницу. С лодки коммандер Крэбб ушел под воду. Потом всплыл, чтобы поправить

снаряжение, и вновь погрузился. Больше его никто не видел. Когда стало ясно, что

ждать бесполезно, сотрудник разведки собрал вещи, выписался из гостиницы и исчез.

Вечером в четверг 19 апреля 1956 года директору контрразведки МИ-5 Дику Уайту

доложили, что операция в Портсмуте закончилась плохо. В гостиницу отправили

полицейского, который потребовал книгу регистрации постояльцев и вырвал из нее

сразу несколько страничек.

Охраной Булганина и Хрущева в поездке занимался начальник девятого управления

КГБ генерал Николай Степанович Захаров.

«Ко мне ночью, — рассказывал Захаров, — прибыл командир нашего крейсера контр-адмирал

Иванов и доложил, что с борта нашего эсминца дежурным матросом был обнаружен

плавающий под бортом нашего крейсера аквалангист. Руководители нашей делегации

уже спали, поэтому мы с адмиралом решили докладывать утром».

Это была, собственно, первая полноценная поездка советских руководителей на

Запад. Конференция в Женеве не в счет, там они страны не видели, с людьми не

встречались.

«Договорились, — вспоминал Хрущев, — что прибудем к англичанам на военном

корабле, на крейсере. Мы хотели прибыть на крейсере потому, что считали, что мы

тогда в портовом городе заимеем как бы свою временную опорную базу…»

А в Лондоне советских гостей поселили в фешенебельную гостиницу «Клэридж».

«Все было для нас необыкновенным, — делился впечатлениями Хрущев. — Гостиница «Клэридж»

была хорошая, услуги — замечательные. Все это было для нас внове. Ведь мы

никогда так близко не общались ранее с иностранцами. К Идену у нас было хорошее

отношение, мы считали его прогрессивным среди консерваторов человеком… Своим

тактом и мягкостью он располагал собеседника к непринужденной беседе, к доверию».

Перед завтраком генерал Захаров и адмирал Иванов доложили о происшедшем Хрущеву

и Булганину. Хрущев спросил, что это может означать.

«Контр-адмирал, — вспоминал Захаров, — высказал соображение, что англичане давно

стремятся узнать ходовую часть и конфигурацию днища наших крейсеров, так как

знают, что они более быстроходные, чем английские. Я высказал подозрение, что

это подготовка диверсии. У этого шпиона, видимо, отказал акваланг, а вода в

гавани Портсмута — сплошная нефть, и, несмотря на то что этого аквалангиста

расписывали как пловца-аса, он, видимо, заплыв на большую глубину, задохнулся».

— Принимайте меры по обеспечению безопасности крейсера, — приказал Хрущев. —

Обратно в Москву мы пойдем на крейсере.

Надо отдать должное Никите Сергеевичу. Он не испугался.

«Мы не придали значения этому случаю, хотя не исключали, что пловцы могут

прикрепить к крейсеру магнитные мины, а это может дорого нам обойтись, —

вспоминал Хрущев. — Поэтому мы подумали о возвращении домой самолетом. Но Ту-104

только еще проходил испытания и был небезопасен, а лететь на Ил-14 после фурора,

который произвел Ту-104, нам казалось неприличным. Я не верил в возможность

какой-либо провокации. Взорвать крейсер с главой чужого правительства — это ведь

война! Англичане никогда такого не допустят. И мы решили возвращаться домой на

крейсере».

Резиденция британского премьер-министра показалась советским гостям жалкой.

Руководители рабоче-крестьянского государства исходили из того, что руководители

государства не могут не жить роскошно.

«Дом на Даунинг-стрит, который занимал Иден, — рассказывал Хрущев, — выглядел

непрезентабельно: это особняк из красного кирпича, очень старый, обветшалый и

закопченный. Одним словом, не очень-то привлекательное строение…»

Советские гости тонко разобрались в британском экономическом механизме.

«На завтраке в резиденции премьер-министра, — писал генерал Захаров, — несмотря

на то что мы были в апреле, нас угощали свежими яблоками и клубникой из Африки.

Эта колониальная держава, эксплуатируя подопечные страны, ввозила за бесценок

водным путем все, что росло на земле и находилось в недрах этих стран, пользуясь

дешевой рабочей силой…»

Мысль о том, что в нормальной экономической системе появление фруктов и овощей в

магазинах не зависит от времен года, советским людям еще не приходила в голову.

Выходные гости провели в загородном поместье британского премьер-министра.

Кларисса Иден нашла Булганина любезным собеседником, с которым можно

разговаривать, а вот с Хрущевым у нее разговор за столом не получился.

«Посольство, — вспоминал Хрущев, — информировало нас, что жена Идена — это

племянница Черчилля. Она, видимо, унаследовала некоторые его черты в питейных

делах, умеет выпить…

Межконтинентальных ракет тогда мы еще вообще не имели, но ракет с радиусом

действия пятьсот — тысяча километров у нас было достаточное количество. Поэтому

Англию мы могли как бы припугнуть, ведь мы ее доставали ракетами… Это, видимо,

беспокоило наших собеседников.

Я рассказываю это к тому, что за обедом к нам обратилась с вопросом жена Идена:

— Какие у вас ракеты и далеко ли они могут летать?

Я ей ответил:

— Да, далеко. Наши ракеты не только могут достать Британские острова, но и

полетят дальше.

Она прикусила язык. Это вышло с моей стороны несколько грубовато и могло быть

расценено как некая угроза. Во всяком случае, мы-то преследовали и такую цель.

Угрожать особенно не собирались, но хотели показать, что приехали не как

просители, а что мы сильная страна…

Мы переночевали в загородном доме Идена в Чеккерсе…

Я плохо сориентировался, наутро поднялся рано, весь дом еще спал, делать мне

было нечего, я оделся и решил пойти к Булганину, но спутал расположение комнат и

подошел к какой-то двери, думая, что это дверь в его комнату. Постучал. Надо же

представить мой страх и удивление, когда в ответ раздался женский голос. Я

буквально убежал и только тут понял, что мне надо было пройти немного дальше.

Кто мне ответил, я так и не узнал. Думаю, что это был голос жены Идена. Я никому

ничего не сказал…»

Во время официального приема командир советского крейсера рассказал англичанам,

что вахтенные заметили боевого пловца. Командующий базой в Портсмуте сказал, что

ему ничего на сей счет не известно, но обещал гостям провести расследование. В

Лондоне разгорелся скандал. Советский Союз заявил протест. Адмиралтейство

сообщило, что коммандер Крэбб исчез, когда проводил испытания новой аппаратуры

для глубоководного погружения.

Ходили разные слухи: что Крэбб погиб от мощного электромагнитного излучения, что

его убили или взяли в плен. Британские газеты предполагали, что русские моряки

захватили Крэбба и увезли его в Советский Союз и после промывания мозгов он

служил на советском Черноморском флоте под именем Лев Львович Кораблев.

Через много лет бывший военный моряк Эдуард Кольцов рассказал, что он лично

перерезал Крэббу горло, когда увидел, что англичанин пытается прикрепить к

корпусу крейсера мину в районе отсека, где хранятся снаряды. Он показал нож,

которым убил англичанина, и орден Красной Звезды, который получил за это. Тогда

ему было двадцать три года, он служил в группе морской разведки. По его словам,

акустик корабля обнаружил под днищем подозрительный шум. Командир группы поручил

ему спуститься под воду.

Кольцов увидел силуэт ныряльщика в легком водолазном снаряжении, который возился

у правого борта, где находится зарядный погреб, то есть корабельное хранилище

боеприпасов, подплыл и увидел, что тот пытается прикрепить мину. Он подплыл

снизу, ударом ножа перерезал ему дыхательное устройство и горло. Тело убитого

британского моряка ушло на дно…

В Англии отвергли это предположение: немыслимо устанавливать мину на корабле,

который привез в Лондон правительственную делегацию.

Корреспондент «Красной звезды» в Северо-Кавказском регионе Александр Хроленко

тоже выразил сомнение в подвигах Эдуарда Кольцова. Корреспондент военной газеты

не уверен, что вообще существовал отряд спецразведки «Барракуда»: «В северных

широтах ночью под водой — темно, своей руки не видно. И скудное береговое

освещение ничего не меняет. В таких условиях рассмотреть диверсанта,

закрепляемую им мину и клубящуюся в воде кровь — просто ненаучная фантастика…»

Кольцов рассказывал, что орден ему вручил контр-адмирал Николай Венедиктович

Тишкин, который в 1952–1955 годах был начальником флотской разведки. Но в 1956

году адмирал Тишкин уже ушел из разведки.

Подольский Центральный архив Министерства обороны сообщил «Красной звезде»: «В

картотеке учета награжденных Кольцов Эдуард Петрович, 1933 года рождения,

уроженец города Ростов-на-Дону, не значится. В учетно-послужной карте на

старшего лейтенанта Э.П. Кольцова… сведений о награждении орденом Красной Звезды

не имеется».

В 1957 году тело в водолазном костюме всплыло в районе Портсмута. Его обнаружили

рыбаки. На нем не было ни головы, ни рук, поэтому опознать тело и определить

причины смерти не представлялось возможным. Судебные медики сочли, что это тело

коммандера Крэбба, и он похоронен на местном кладбище. Документы, относившиеся к

этой истории, преданы гласности лишь частично. Все материалы по делу Лайонела

Крэбба будут рассекречены только в 2057 году, через сто лет после его смерти.

Хотя руководители военно-морской разведки напомнили премьер-министру Идену, что

во время визита англичан в Ленинград советские морские пловцы занимались тем же

самым, он разозлился, узнав об истории с боевым пловцом. Приезд Хрущева и

Булганина в Лондон был крайне важен, потому что свидетельствовал и об успехе

дипломатии Идена, и о том, что Англия все еще входит в тройку великих держав.

Иден сменил на посту премьер-министра Черчилля, у которого случился удар. Это

тщательно скрывалось. За закрытыми дверями его уговаривали передать пост главы

правительства Идену. Черчилль сопротивлялся.

Он оставался на посту премьер-министра только в надежде оказать человечеству

последнюю услугу — путем личной встречи с американским президентом и советским

премьер-министром попытаться не допустить использования водородной бомбы и тем

самым помочь рассеять в мире страхи и ослабить международную напряженность. Он

хотел вернуть Англии и себе прежнюю, особую роль в Европе. Но Эйзенхауэр не

испытывал к нему никаких сентиментальных чувств и отверг идею встречи трех

лидеров.

Черчилль уже не хотел читать бумаги, он не мог сосредоточиться, перескакивал с

одной темы на другую. Иногда он забывал нужные слова. Фактически его заставили

уйти в отставку. Чтобы отметить его заслуги, 4 апреля 1955 года на прощальный

обед к нему приехали королева Елизавета II и герцог Эдинбургский, чего

британские монархи никогда не делали. Впервые королева была гостем в резиденции

главы правительства.

Уинстон Черчилль не мог смириться с уходом. После обеда он поднялся к себе, сел

на кровать и сказал своему секретарю:

— Я не верю, что Энтони с этим справится.

Возможно, он был прав. Черчилль бы не позволил спецслужбам ради осмотра винтов

крейсера «Орджоникидзе» ставить под угрозу отношения с Советским Союзом.

Черчилля заставили уйти с поста главы правительства, но не из парламента. Он так

и оставался депутатом. Физически он уже был плох, не узнавал знакомых, но все

еще получал удовольствие от сигар и бренди. И вдруг в один день он отказался и

от того и от другого. Он как-то сразу утратил интерес к жизни…

После скандала вокруг пропавшего коммандера Крэбба премьер-министр Энтони Иден

произнес в палате общин только одну фразу:

— Ввиду особых обстоятельств этого дела считаю необходимым объяснить, что

сделанное было совершено без санкции и без ведома министров ее величества.

Лидер оппозиции Хью Гэйтскелл заметил, что отказ Идена объясниться заставляет

общество считать, что в реальности коммандер Крэбб исполнял шпионскую миссию.

— Вы вольны говорить все, что вам угодно, — отрезал Иден.

Вернувшись на Даунинг-стрит, Иден сказал сэру Норману Бруку, секретарю кабинета

министров, что «разведка некомпетентна и неадекватна». Нынешнему руководству

разведки нельзя доверять.

И вот тогда начальником разведки Иден назначил руководителя МИ-5 Дика Уайта. В

аппарате контрразведки собрали большую сумму, на которую приобрели серебряный

чайный набор, и вручили шефу прощальный подарок.

14 июля 1956 года Дик Уайт перебрался в резиденцию начальника разведки в доме №

21 у ворот королевы Анны. На дверях красовалась табличка «Ассоциация семей

военнослужащих». В реальности большую часть дома занимали офисы разведки. На

первом этаже устроили официальную квартиру начальника разведки — большая

гостиная и спальня. Каждое утро Уайт отправлялся в рабочий кабинет пешком по

узкой аллее. Он говорил, что чувствует себя так, словно спускается в бункер,

откуда ведется холодная война. Рабочий день начинался в десять утра. Уайт

приходил на полчаса раньше.

Начальник контрразведки, консервативной организации, был переброшен в гнездо

форменных пиратов, воспитанных на приключениях военного времени. «Иногда

приходится хлебать из одной миски с дьяволом» — эта пословица относится к

разведке. Разведка представляла собой что-то вроде частной армии.

— Мы только что закончили одну войну, — с наслаждением вспоминал сотрудник МИ-6,

— и ждали следующей.

Уайт понимал, что его подчиненные служат родине, постоянно нарушая закон.

Радовало его только одно:

— В Британии, в отличие от Америки, я не должен был получать официальной санкции

на то, что у нас делалось.

Рабочий кабинет начальника внешней разведки находился в доме номер 54, Бродвей-Билдингс.

Старое здание, мрачные коридоры, темно-коричневый линолеум на полу, матовые

стекла в окнах. Лифт останавливался только на четвертом и седьмом этажах; чтобы

подняться на другие, приходилось пользоваться лестницей.

Местная шутка:

— Почему лестница похожа на публичный туалет?

— Потому что сюда приходит одно дерьмо.

Окна кабинета начальника разведки выходили на станцию метро. Плотные шторы были

всегда задернуты, чтобы никто с улицы не мог видеть, что происходит внутри.

Директор сидел спиной к окну. Перед столом два кожаных кресла. На полках старые

справочники. На стенах фотографии предшественников. На письменном столе стояла

чернильница с зелеными чернилами, которые использовались в служебной переписке,

и писчая бумага голубого цвета.

Во времена Стюарта Мензиса в письменных ящиках стола лежали пачки наличных,

которые вручались агентам. Но Дик Уайт уже не имел дела с деньгами. Он только

подписывал счета на небольшие суммы, на которые его секретарь покупала сигареты

и чай для посетителей. Жалованье платили раз в неделю. В отличие от

состоятельных предшественников Уайт жил на зарплату.

На столе стояли четыре телефонных аппарата. Белый — прямой провод в министерство

иностранных дел. Зеленый — с аппаратурой, защищающей от подслушивания (скремблер),

— для секретных переговоров. И два черных городских телефона, которые

обслуживались коммутатором разведки. Один через секретаря, другой — прямой, им

Уайт не пользовался, поскольку сам не звонил подчиненным. Он также никогда не

ходил по кабинетам, проведывая подчиненных.

Когда начальник разведки собирался уходить, его секретарь звонила охраннику на

четвертом этаже. Тот вызывал личный лифт директора. Мало кто своими глазами

видел начальника разведки, только руководители службы. Он даже не посещал

корпоративные рождественские вечеринки.

— У разведки нет репутации, есть только мифы, — говорил Уайт. — Начальник

разведки обязан этому соответствовать.

Он не спускался в подвал, где после шести вечера собирались старшие офицеры,

которых именовали «бароны-разбойники». Это был мужской клуб, только для своих.

Забавно, что это не были отпрыски аристократии. Напротив, костяк разведки

составляли выходцы из простых семей, для которых другие карьерные дороги были

закрыты. Но вход в клуб был строго-настрого закрыт для всех остальных.

Они чувствовали себя на передовой холодной войны. Они подкупали политиков,

развязывали вооруженные конфликты, свергали правительства и убирали тех, кто

становился опасен или просто не нужен. Они считали себя защитниками свободы

страны и блюстителями морали. Провалы скрывались, поскольку редакторы лондонских

газет, следуя традиционному обещанию не копать глубоко в сфере национальной

безопасности, долгое время поддерживали миф о том, что английские шпионы —

лучшие в мире.

Дик Уайт с ними не пил и их компании не искал. Им несколько лет понадобилось,

чтобы убедить его в своей верности и лояльности. Некоторые профессиональные

разведчики не воспринимали бывшего школьного учителя в качестве начальника.

Контрразведка — это оборона, а разведка — наступление.

— Он же никогда не руководил агентами. Он не понимает, что значит рисковать. Это

не в МИ-5 работать. Если что-то случилось в Триполи, нельзя позвонить местному

начальнику полиции и попросить о помощи.

Каждое утро в четверг в здании министерства обороны заседал Объединенный комитет

по разведке: в него входили сотрудники министерства иностранных дел, разведки,

МИ-5, службы радиоэлектронной разведки, военной разведки и аппарата

правительства.

Высшие руководители правительства и вооруженных сил каждый день получали из

разведки закрытые на замок чемоданчики с секретными сводками.

Формально разведка не имела права ничего предпринимать без санкции министерства

иностранных дел. В реальности все зависело от степени недовольства в случае

провала. Засылая агента, ничего не надо было спрашивать. Если собирались

установить жучки в иностранном посольстве в Лондоне, то надо было сообщить

выделенному для связи с разведкой дипломату, чтобы тот обсудил план с постоянным

заместителем министра иностранных дел. Серьезные акции, которые могли привести к

смерти человека, требовали утверждения премьер-министром.

Время от времени начальника разведки приглашали к министру иностранных дел и

главе правительства. Все зависело от личных отношений. Если главному разведчику

страны доверяли, то и воспринимали его информацию как подлинную.

Способность британской разведки вести подрывные операции на чужой территории

рождала иллюзию сохранения великой державы, что компенсировало упадок военной и

экономической мощи страны. Премьер-министр Иден сам стал жертвой этой иллюзии.

Роберт Энтони Иден родился 12 июня 1897 года. Его старший брат Джон, лейтенант

12-го уланского полка, был убит во Франции в октябре 1914 года. Младший брат

Уильям Николас, мичман флота его величества, погиб в Ютландской битве в

шестнадцать лет. Энтони Иден тоже пошел на фронт и закончил войну капитаном и

начальником штаба бригады. Титул баронета, поместье и возможность вести праздную

жизнь унаследовал другой его брат, Тимоти Калверт Иден. Энтони достался от отца

только талант к рисованию. Он мог бы стать художником, но увлекся политикой.

Осенью 1923 года Иден обручился с Беатрисой Бекетт. Ее отец сэр Джервэйз Бекетт

был банкиром и одним из владельцев газеты «Йоркшир пост». 5 ноября они

обвенчались в церкви Святой Маргариты в Вестминстере. Медовый месяц продолжался

всего два дня, потому что Иден баллотировался в парламент и был самый разгар

избирательной кампании. Он выиграл выборы.

Война унесла героев его поколения. Ряды поредели, конкуренция стала меньше,

общий уровень ниже. Он был не столько блистательным, сколь утонченным.

Изысканный молодой человек с осанкой и манерами аристократа, он выгодно

выделялся среди толпы окружавших его энергичных дельцов, невзрачных секретарей

профсоюзов, интеллигентов-лейбористов и напористых пролетариев.

Энтони Иден вошел в состав правительства в возрасте тридцати восьми лет и через

полгода, в 1935 году, стал самым молодым министром иностранных дел за последние

сто пятьдесят лет. Через три года подал в отставку, потому что не соглашался с

политикой Невила Чемберлена по умиротворению Муссолини.

В начале Второй мировой войны Чемберлен сделал Идена министром по делам

доминионов. 10 мая 1940 года, после поражения во Франции, Чемберлен покинул

правительство. Уинстон Черчилль стал премьером, Энтони Иден — военным министром.

23 декабря 1940 года Иден получил портфель министра иностранных дел. На этом

поприще он нашел себя.

«Если он и не может подняться до той высоты, какой достигает Черчилль, когда

того требуют великие события, то зато он не опускается так низко, как это иногда

бывает с Черчиллем, — писали британские журналисты. — Достигнуть славы и

остаться скромным, иметь власть и остаться мягким, бороться за власть, не

становясь ни грубым, ни хитрым, — все это большие достоинства, столь же редкие в

частной жизни, как и на политической арене».

Единственное, чего не хватало Идену, — это здоровья.

4 июня 1945 года у Идена нашли язву двенадцатиперстной кишки. Ему пришлось взять

отпуск для лечения. Одновременно он получил трагическую весть о старшем сыне

Симоне, служившем в авиации на Дальнем Востоке, где шла война с Японией: «Пропал

без вести, очевидно, убит». Гибель сына была ударом, от которого Иден не

оправился.

В январе 1947 года Иден с женой отдыхали на Барбадосе и в Южной Америке. На этом

их семейная жизнь закончилась. Его жена тяготилась ролью жены политика. Она ушла

от мужа. Это было тягостно и плохо сказалось на его здоровье.

В глазах общественного мнения высокий и стройный Энтони Иден ассоциировался с

молодостью и ранним успехом. В реальности он преждевременно постарел от

чрезмерной работы. В марте 1948 года Иден опять заболел. Его положили в больницу

и сделали операцию, после этого он еще три недели приходил в себя.

В октябре 1951 года на выборах лейбористы именовали Черчилля «поджигателем войны»,

но консерваторы победили, и Черчилль вновь возглавил правительство. Он понимал,

что пришел ненадолго, поскольку ему много лет. 27 октября Иден стал заместителем

премьер-министра и министром иностранных дел.

В августе 1952 года было объявлено, что Иден помолвлен с Клариссой Спенсер

Черчилль. Она была племянницей премьер-министра, третьим ребенком в семье майора

Джона Черчилля, младшего брата Уинстона. Через два дня они обвенчались. Кларисса

была поначалу несколько застенчива, но у нее был твердый и независимый характер.

Ее родители уже ушли из жизни. Уинстон Черчилль присутствовал на свадьбе в роли

свидетеля. Кларисса была на двадцать три года моложе мужа.

Она писала тете Клементине Черчилль: «Я надеюсь, вам будет приятно узнать об

этом. Дайте нам ваше благословение. Несколько месяцев назад мы решили, что мы

хотим всегда быть вместе. Я ужасно счастлива. Надеюсь, что окажусь способной

помочь и украсить его жизнь».

Кларисса была умна, но не интересовалась политикой. Она работала в книжных

издательствах, писала о театре, сотрудничала в журнале, который министерство

информации издавало для русского читателя, — «Британский союзник».

Снятие ограничений военного времени было облегчением для женщин, которые мечтали

вернуться к длинным юбкам, узким талиям, женственным линиям в одежде. Кларисса

работала и сама зарабатывала себе на жизнь. Ко времени встречи с Иденом она была

вполне самостоятельной женщиной, обзавелась загородным домом и машиной марки «моррис-майнор»,

столь редкой, что «люди останавливались на улицах и смотрели мне вслед». Никто

не думал, что она захочет выйти замуж.

Она впервые увидела Идена, когда ей было шестнадцать лет. Он уже был министром и

находился в расцвете славы. Через десять лет, в 1946 году, они встретились на

торжественном обеде. После короткого разговора он предложил:

— Может быть, нам вместе поужинать?

«Женщина всегда чувствует тот момент, когда мужчина обращается к ней, потому что

она ему нравится, — вспоминала Кларисса. — Он говорит с тобой как-то по-особому.

Но я не думала о замужестве. Между нами ничего не было. Мы были просто друзьями».

Роман был исключен для женатого политика. Поэтому Иден позволял себе только

легкий флирт. В 1946 году они с женой договорились разойтись, и Беатрис уплыла в

Америку. Это означало, что Иден уже вправе заводить романы, но пока не может

жениться. Развод он получил в июне 1950 года.

Идену нравились умные и интеллигентные женщины. Он знал несколько языков и много

читал, собирал картины. У него была библиотека из трех с половиной тысяч томов,

и он все прочитал. Роман с Клариссой он держал в секрете, и даже близкие друзья

были удивлены его решению.

Она же была поражена тому, как организована его жизнь. Его окружали помощники,

которые не привыкли, что у шефа есть жена. Они привыкли руководить каждым его

шагом. Даже охранник вел себя как начальник в отношении жены Идена. Выходные дни

они проводили в доме Клариссы. Лежа в постели (телефон рядом) они читали книги.

Ему постоянно звонили, присылали срочные телеграммы. И все же они умели быть

счастливыми — наслаждались обедом: лобстеры, клубника со сливками, вино.

Через семь месяцев после свадьбы Энтони Иден серьезно заболел.