17 Июня должно было состояться заседание политбюро цк сепг, но вместо этого

верховный комиссар Семенов вызвал всех к себе в берлинский пригород Карлсхорст,

в штаб советской военной администрации. Членам политбюро пришлось на большой

скорости проехать по улицам, заполненным возбужденными толпами. Они видели, как

из толпы им грозили кулаками.

Владимир Семенов был подчеркнуто любезен, но в его словах слышалась ирония.

— Москва распорядилась ввести чрезвычайное положение. Так что этот гвалт быстро

кончится.

На улицах Берлина появились советские танки. Немцы кричали солдатам: «Русские

свиньи!» Бросали камни в танки, заталкивали бревна в гусеницы, засовывали

кирпичи в дула орудий, срывали радиоантенны. Но когда заговорили танковые

пулеметы, разбежались. На опустевших улицах остались только солдаты. Семенов и

другие советские представители по ВЧ держали Москву в курсе дела: докладывали,

сколько арестовано, убито, ранено. Семенов сообщил, что к одиннадцати вечера

улицы Берлина очищены от демонстрантов.

Ночь была трудной для членов политбюро ЦК СЕПГ. Семенов, как лев в клетке,

метался по комнате: в его хозяйстве случился непорядок, и ему предстояло нести

ответственность. Члены политбюро составляли отчет для Москвы. На следующее утро

за завтраком Ульбрихт объявил, что ему надоело сидеть в Карлсхорсте и

выслушивать нотации советских представителей:

— Я еду в город, в ЦК, даже если они хотят держать меня здесь. Наше место там.

Неправильно, что мы здесь торчим.

Советские военные, которым была поручена операция по наведению порядка, задавали

возмущенные вопросы министру безопасности ГДР Вильгельму Цайссеру:

— Как это вообще могло произойти? Такие вещи не происходят в один день, значит,

у них была какая-то организация, а вы о ней ничего не знали.

Члены политбюро ЦК СЕПГ тоже хотели знать, как это все случилось. Они хотя бы

частично винили и себя. Один только Вальтер Ульбрихт с самого начала заявил, что

восстание — дело рук «фашистских провокаторов».

Семенов с упреком сказал членам политбюро:

— Радиостанция РИАС передает, что в ГДР правительства больше нет. Похоже, это

так и есть.

На заседании политбюро главный редактор партийной газеты «Нойес Дойчланд»

Рудольф Херрнштадт призвал товарищей сделать какое-то заявление. Он составил

проект решения пленума ЦК, в котором говорилось: «Если рабочие массы не понимают

партию, то виновата партия, а не рабочие массы. Исполненный решимости железной

рукой защитить интересы рабочего класса против фашистской провокации,

Центральный комитет вместе с тем отдает себе отчет в том, что партии надлежит

незамедлительно пересмотреть свой подход к рабочим массам».

Рудольф Херрнштадт обратился к Ульбрихту:

— Не лучше ли тебе, Вальтер, передать кому-нибудь другому непосредственное

руководство партийным аппаратом? Мне кажется, это помогло бы преодолеть

определенные слабости нашего аппарата, избавить его от ориентации на одну

личность, от вассальной преданности, угодничества, подавления критики и

склонности приукрашивать положение дел в партии и в стране.

Херрнштадт предложил расширить секретариат ЦК, которым полностью командовал

Ульбрихт. Херрнштадт полагал, что нужно включить в секретариат тех, кто, как он

выразился, «могли бы, если понадобится, унять тебя, Вальтер».

Ульбрихт затаился, готовясь расправиться с бунтовщиками.

Через три недели после берлинского восстания члены политбюро на ночном заседании

потребовали от генерального секретаря отчета. Заседание было столь драматическим,

что у обер-бургомистра Восточного Берлина Фридриха Эберта, сына предвоенного

президента Германии, выступили слезы на глазах. Присутствовало тринадцать

человек. Из них только двое не потребовали от Ульбрихта уйти в отставку —

секретарь ЦК по кадровым вопросам Герман Матерн и кандидат в члены политбюро

Эрих Хонеккер.

Элли Шмидт, возглавлявшая женское движение ГДР, говорила об «угрызениях совести».

Она ругала себя за то, что «приукрашивала события, приукрашивать которые было

преступлением»:

— Вся атмосфера нашей партии, нечестность, отрыв от народных масс и их забот,

угрозы в отношении недовольных и хвастовство — все это завело нас слишком далеко.

За это на тебе, дорогой Вальтер, лежит самая большая вина, а ты не хочешь

признать, что без нашего вранья не было бы и событий 17 июня!

Секретарь ЦК по идеологии Антон Аккерман, имевший репутацию честного и

откровенного человека, кричал Ульбрихту:

— Многие годы я поддерживал тебя, Вальтер, несмотря на то, что я видел. Я долго

молчал, потому что помнил о дисциплине, потому что на что-то надеялся, потому

что боялся! Сегодня я преодолел все это.

После того как участники заседания политбюро выпустили пар, премьер-министр Отто

Гротеволь, бывший глава социал-демократической партии, объединившейся с

коммунистами, прямо обратился к Ульбрихту:

— Ты слышал мнение товарищей. Может быть, ты хочешь высказаться?

Казалось, его звезда закатилась.

Но тут все переменилось! 26 июня 1953 года в Москве был арестован член

президиума ЦК КПСС, первый заместитель председателя Совета министров СССР,

министр внутренних дел маршал Советского Союза Лаврентий Павлович Берия. На

счастье Ульбрихта, Берию среди прочего обвинили в том, что он, как агент

международного империализма, пытался помешать строительству социализма в ГДР.

Напуганные восстанием в Берлине, советские вожди предпочли оставить Восточную

Германию в крепких руках Ульбрихта. Его жесткий и неуступчивый стиль произвел

впечатление на советских руководителей. Они не решились затевать большие

перемены в стране, которая едва не перестала существовать.

Ульбрихт мог сквитаться со своими критиками. На пленуме ЦК он произнес пламенную

речь о враждебной деятельности Берии и связал с ним своих главных оппонентов —

Рудольфа Херрнштадта и министра госбезопасности Вильгельма Цайссера.

— Теперь все стало ясно, — торжествовал Ульбрихт. — Раскольническая деятельность

Цайссера и Херрнштадта делает невозможной их работу в политбюро и ЦК. Партия и

страна находились в смертельной опасности, потому что враждебная партии фракция

предприняла попытку внутрипартийного путча. Только благодаря вмешательству

проверенных и закаленных в классовых боях товарищей заговор путчистов был

разоблачен, партия и страна спасены.

Ирония судьбы состоит в том, что Херрнштадт и Цайссер в годы войны работали на

советскую военную разведку. Они внесли большой вклад в победу над фашизмом, их

работу в нашей стране с благодарностью вспоминают и по сей день. Но тогда

московские руководители без колебаний ими пожертвовали.

Кандидат в члены политбюро Рудольф Херрнштадт, главный редактор центрального

партийного органа «Нойес Дойчланд», и министр государственной безопасности

Вильгельм Цайссер давно числились в черном списке Ульбрихта. Они демонстрировали

свою оппозицию диктаторскому поведению Ульбрихта и ратовали за его свержение. К

тому же оба были слишком близки к Москве. В Восточном Берлине таких не считали

своими. Сначала немец, потом уже друг Советского Союза.

Херрнштадт в 1929 году вступил в компартию и всегда был убежденным коммунистом,

склонным к идеализму. Он работал на советскую военную разведку, используя свое

положение корреспондента различных газет в Праге и в Варшаве. Во время войны он

жил в Советском Союзе, участвовал в создании Национального комитета «Свободная

Германия». Рудольф Херрнштадт был назначен главным редактором газеты «Свободной

Германии» (комитет в документах именовался «Институт № 99»). Он был вежлив и

холоден, обращался к своим сотрудникам на «вы», что было редкостью в немецкой

партийной среде. В Херрнштадте его коллег по партийному аппарату поражало

сочетание западноевропейской наружности, буржуазной манеры одеваться, западного

стиля в журналистике, необычайного ума и холодной жесткости.

Цайссер в свое время вступил в Союз Спартака и участвовал в вооруженном

восстании 1923 года, которое должно было начать революцию в Германии. После

подавления восстания бежал в Советский Союз. Работал на советскую военную

разведку в Китае. В Испании командовал XIII интернациональной бригадой под

псевдонимом «генерал Гомес». Его адъютантом был будущий министр госбезопасности

Эрих Мильке. Мильке прославился тем, что в 1931 году по заданию партии убил в

Берлине троих полицейских. Ульбрихт вывел Цайссера и Херрнштадта из политбюро и

ЦК, а чуть позже, исключив из партии, отправил их в провинцию на мелкую

чиновничью работу.

Ульбрихт знал, как близок к концу своей карьеры, поэтому для него было подарком

приглашение прибыть в Москву 20 августа 1953 года. Это был первый официальный

визит руководителей ГДР в Москву со времени образования социалистической

Германии.

Немцам сказали, что с 1 января 1954 года прекращаются репарации в пользу СССР и

Польши. Тридцать три совместных предприятия передавались ГДР. Восточной Германии

прощались все долги. Сокращались расходы ГДР на содержание советских

оккупационных войск. Восточная Германия получила большой кредит и дополнительные

поставки продовольствия.

Новый руководитель министерства государственной безопасности Эрнст Вольвебер

говорил, что страх перед повторением восстания глубоко сидел в Ульбрихте. 17

июня 1954 года, в первую годовщину восстания, он запаниковал, услышав слухи о

повторении демонстраций, и вздохнул с облегчением, когда опасная дата миновала.

До июньского восстания немцам не так легко было выбрать между ГДР и ФРГ.

Советские танки, разогнавшие рабочих летом 1953 года, помогли немцам сделать

выбор. Характер режима, подавившего силой выступления народа, стал ясен. Но

признать это было трудно. Замечательная писательница Анна Зегерс посвятила

событиям 17 июня роман «Доверие». Все ее симпатии на стороне тех, кто помогает

подавить путч… Возможно, это была попытка доказать самой себе правоту выбора в

пользу ГДР.

Восстание 1953 года пришлось на начало карьеры Хрущева как руководителя страны.

Никита Сергеевич пришел к выводу, что, если не помогать Восточной Германии,

социалистическая система там рухнет, а его самого призовут к ответственности за

потерю ГДР. Этот опыт во многом определил будущую германскую политику Хрущева.

В Восточном Берлине прекрасно сознавали стратегически важное положение ГДР,

поэтому требовали много больше, чем другие социалистические страны, и вели себя

самостоятельнее. Восточный Берлин по-своему шантажировал Москву, угрожал

падением социализма в стране и требовал помощи. Конечно, ГДР чуть ли не во всем

зависела от СССР, но и Советский Союз в определенном смысле зависел от Восточной

Германии.

Догматики в Восточном Берлине опасались, что в какой-то момент советские

руководители пожертвуют ими ради улучшения отношений с Западом и согласятся на

объединение Германии. А в Москве боялись, что ГДР не выдержит и рухнет, обнажив

слабость социализма.

Жесткая линия ГДР углубляла раскол Германии и ухудшала климат холодной войны. У

Москвы и Восточного Берлина были, разумеется, общие цели, но во многих вопросах

они расходились. У Советского Союза, как великой державы, были более широкие

интересы и цели. Но политика ГДР вырабатывалась в Восточном Берлине, а не в

Москве и часто шла наперекор советской воле.

Во время берлинского восстания 1953 года погибли сто двадцать пять человек;

сорок восемь расстреляли по приговору советских судов. Тысячи приговорили к

различным срокам заключения. Осенью 1953 года в ГДР провели ряд громких

процессов против «западных агентов».

Обе Германии превратились в важных игроков на передовой холодной войны. И Запад,

и Восток видели в своей Германии важнейшего союзника, чьи интересы надо блюсти.

И Советский Союз, и Америка старались доказать, что их Германия сильнее и

популярнее. И не очень хотели объединения страны.

Австрия меньше интересовала участников холодной войны, поэтому ее судьба

сложилась удачнее. Страна тоже была разделена на оккупационные зоны. Что с ней

делать — обсуждалось на конференциях министров иностранных дел великих держав. В

феврале 1954 года Джон Фостер Даллес, Энтони Иден, Жорж Бидо и Вячеслав Молотов

встретились в Берлине. Съехались тысяча шестьсот журналистов, хотя на заседания

их не пускали. Но вечером устраивались пресс-конференции, вспоминали журналисты,

время от времени удавалось поймать кого-либо из дипломатов за пуговицу и выудить

кое-какие сведения о ходе дискуссии. Западные министры уверяли, что пошли

навстречу Советскому Союзу по всем спорным вопросам. После чего Джон Фостер

Даллес спросил Молотова: готовы ли вы вывести оккупационные войска из Австрии и

дать ей возможность обрести самостоятельность? Молотов ответил: нет.

Но советские руководители в конце концов согласились вывести войска из Австрии и

позволили ей стать единым государством. В Москве боялись, что раздел страны

приведет к тому, что Западная Австрия вступит в НАТО.