28 Октября Хрущев сообщил американцам, что приказал демонтировать ракеты и

вернуть их домой. Все кончилось. Кризис миновал. В нашей стране многие вообще

даже и не узнали о том, что произошло.

Кеннеди обещал не нападать на Кубу и убрать из Турции ракеты «Юпитер». Это была

победа Хрущева, но об этом знали только посвященные. В обмен Хрущев обещал

забрать с Кубы ракеты. И весь мир увидел, как советские корабли разворачиваются

и уходят. Это было зримое свидетельство поражения. Карибский кризис подточил

власть Никиты Сергеевича. Товарищи по партийному руководству видели, как он

признал свою ошибку и пошел на попятный. Советские военные были крайне

недовольны тем, что им пришлось отступить, считали это унижением и полагали, что

Хрущев просто струсил.

Никита Сергеевич не мог этого не ощутить и стал искать повода продемонстрировать

жесткость и непримиримость. Через три недели Хрущев сорвался на выставке работ

столичных живописцев в Манеже, кричал:

— Такое искусство народу не нужно! У меня внук лучше рисует.

17 Декабря в доме приемов на Ленинских горах устроили встречу руководителей

страны с деятелями литературы и искусства. Разгромный доклад прочитал секретарь

ЦК по идеологии Леонид Федорович Ильичев.

Хрущева несло, туалетная тематика захватила его воображение. Скульптору Эрнсту

Неизвестному (который со временем поставит памятник на могиле Никиты Сергеевича)

первый секретарь ЦК говорил:

— Ваше искусство похоже вот на что: вот если бы человек забрался в уборную,

залез бы внутрь стульчака и оттуда, из стульчака, взирал бы на то, что над ним,

ежели на стульчак кто-то сядет… Вот что такое ваше искусство. И вот ваша позиция,

товарищ Неизвестный, вы в стульчаке сидите.

Так же по-хамски Хрущев говорил о других талантливых писателях и художниках,

словно доказывая после Карибского кризиса свою идеологическую непримиримость. С

нескрываемым раздражением он откликнулся на вполне невинную инициативу

нескольких писателей.

На сессии Верховного Совета СССР три видных писателя (и депутата) — Алексей

Александрович Сурков, Николай Семенович Тихонов и Илья Григорьевич Эренбург —

решили обратиться к коллегам по Союзу писателей с предложением прекратить

внутренние конфликты и обвинения. Сурков сказал Эренбургу, что письмо подпишут

также вполне правоверные писатели Леонид Сергеевич Соболев и Максим Фадеевич

Рыльский, с которыми он разговаривал, и попросил составить черновик.

«Мы считаем, — говорилось в письме, — что пришла пора покончить с холодной

войной в писательской среде и установить в ней мирное сосуществование».

Слова о прекращении холодной войны и мирном сосуществовании вызвали приступ

озлобления в партийном аппарате: такие мысли даже в голову не должны приходить

советскому человеку!

Сначала письмо осудил секретарь ЦК Ильичев. Этого показалось мало. В первых

числах марта в Кремле устроили встречу с писателями. Вновь вспомнили злополучное

письмо. В первый день Ильичев критиковал Эренбурга, на следующий день Хрущев:

— Прошлый раз товарищ Эренбург говорил, что идея сосуществования высказана в

письме в виде шутки. Допустим, что так. Тогда это злая шутка… Товарищ Эренбург

совершает грубую идеологическую ошибку, и наша обязанность помочь ему это понять.

Слова первого секретаря ЦК относительно «грубой идеологической ошибки» были

равносильны обвинительному приговору, за которым должно было последовать

серьезное наказание.