22 Апреля 1945 года нарком Молотов в первый раз пришел к президенту Трумэну. Это

было, как говорят дипломаты, протокольное мероприятие. Серьезные переговоры

отложили до следующей встречи.

Переводчик Павлов записал:

«Трумэн, провозгласив тост за И.В. Сталина, заявил В.М. Молотову, что он, Трумэн,

хотел бы увидеться с маршалом Сталиным, и он надеется, что когда-нибудь великий

маршал Сталин побывает в США. Он, Трумэн, думает также, что когда-нибудь он,

Молотов, будет ответственным за прием его, Трумэна, в Советском Союзе.

Молотов отвечает, что советское правительство будет радо видеть Трумэна в Москве,

и чем скорее, тем лучше. Встреча маршала Сталина с президентом имела бы большое

значение».

На следующий день, 23 апреля, Трумэн провел большое совещание с экспертами по

России. Это был решающий день, после которого политика Соединенных Штатов

изменилась — от рузвельтовского доверия военных времен к трумэновской

послевоенной подозрительности.

В свое время Рузвельт не позаботился о том, чтобы вице-президента держали в

курсе важнейших проблем, и сам не говорил с Трумэном о военных делах, о

дипломатии, о том, каким он хотел бы видеть будущий мир. Гарри Трумэн был

простым, здравомыслящим человеком, который не пыжился и вел себя совершенно

естественно. Но он не был Рузвельтом. Сколько еще раз ему предстояло это

услышать!

Трумэн собрал людей, которым доверял. Присутствовали: военный министр Генри

Стимсон, в те дни еще занимавший пост председателя Комитета начальников штабов

генерал Джордж Маршалл, главный военный советник президента адмирал флота Уильям

Лехи, государственный секретарь Эдвард Стеттиниус, военно-морской министр Джеймс

Форрестол, посол Аверелл Гарриман и военный атташе в Москве генерал Джон Дин.

Президент заметил, что отношения с Москвой — «улица с односторонним движением»,

и попросил совета. Большинство высказалось за жесткую линию: «Мы должны быть

твердыми с русскими, когда мы правы». Трумэн, который стал президентом всего

двенадцать дней назад, сказал, что будет следовать мнению большинства.

Сторонники твердой линии победили. Началась новая политика. Первым об этом узнал

нарком иностранных дел Молотов, который пришел в Белый дом вместе с послом СССР

в США Андреем Андреевичем Громыко. На сей раз обошлись без особых любезностей.

Трумэн сказал наркому, что «глубоко разочарован» тем, что не выполняется

достигнутая в Ялте договоренность о судьбе Польши. Молотов пытался изложить свою

линию. Трумэн четыре раза его перебивал:

— Ваша пропаганда меня не интересует, единственное, что должен сделать маршал

Сталин, — это исполнить свои обязательства.

Вячеслав Михайлович стал мертвенно-бледным.

— Со мной никогда еще так не разговаривали, — запротестовал Молотов.

— Выполняйте свои обязательства, — ответил Трумэн, — и с вами не станут так

разговаривать.

Впрочем, судя по записи беседы, этого обмена репликами не было. Трумэн просто

прекратил разговор:

— На этом все, господин Молотов. Буду вам признателен, если вы передадите мои

слова маршалу Сталину.

По мнению американского дипломата Чарлза Болена, который присутствовал на беседе,

Рузвельт сказал бы Молотову примерно то же самое, но другим тоном. Впрочем,

тональность в дипломатии играет большую роль.

Посол Громыко был уверен, что жесткое и самоуверенное поведение Трумэна было

основано на том, что Соединенные Штаты уже владели атомной бомбой. На самом деле

только через два дня после этого разговора военный министр Генри Стимсон

рассказал новому президенту о создании «самого мощного оружия в истории, когда

одной бомбой можно будет уничтожить сразу целый город». Вице-президента Гарри

Трумэна в атомный проект не посвящали.

Министру Стимсону было много лет, он побывал на высших постах, но гордился тем,

что сражался в Первую мировую, и предпочитал, чтобы его называли полковником. Он

бы прямым человеком и даже с Рузвельтом разговаривал уверенно. Однажды он сказал

ему:

— Господин президент, мне не нравится, когда вы что-то от меня скрываете.

Стимсон привел с собой руководителя атомного проекта бригадного генерала Лесли

Гровса, чтобы тот дал необходимые пояснения. Но и генерал не знал, сработает ли

бомба. Сообщил Трумэну, что первое испытание произойдет не раньше июля.

Главный военный советник президента адмирал Лехи твердо сказал Трумэну:

— Атомная бомба — самая дурацкая штука, которую мы когда-либо делали. Она точно

не сработает, это я вам говорю как специалист по взрывчатым веществам.

Через три недели, 9 мая 1945 года, на совещании у государственного секретаря

Стеттиниуса решили свернуть поставки по ленд-лизу Советскому Союзу и Англии,

поскольку Германия разгромлена и военные действия в Европе завершены. 11 мая

Трумэн подписал директиву. 12 мая остановили погрузку и приказали судам, которые

уже были в Средиземном и Черном морях, развернуться и следовать назад.

Москва и Лондон выразили возмущение. Вспыхнул скандал, и распоряжение отменили.

Трумэн признавал потом, что это было одно из худших решений его президентства. В

Москву заглаживать конфликт отправился Гарри Гопкинс, у которого сложились

неплохие отношения с московскими руководителями. К сожалению, он страдал от

тяжелого недуга желудочно-кишечного тракта и часто оказывался в больнице.

Сталин принял Гопкинса 26 мая 1945 года. Вождь сказал, что если это попытка

надавить на Советский Союз, то это серьезная ошибка. Сталина не утешало, что

Англию тоже лишили ленд-лиза. Вождь беседовал с Гопкинсом в общей сложности

шесть раз. Гарри Гопкинс удачно съездил в Москву. После его визита на некоторое

время атмосфера двусторонних отношений ощутимо улучшилась.

Трумэн записал в дневнике: «Русские всегда были нашими друзьями, и я не вижу,

почему так не будет всегда».