10 Марта 1952 года советское правительство предложило правительствам сша, Англии

и Франции подготовить и подписать мирный договор, согласованный с общегерманским

правительством; оно должно было быть образовано совместными усилиями.

Заместитель министра иностранных дел Громыко вручил послам США, Англии и Франции

в Москве советскую ноту от 10 марта, которую принято называть «нотой Сталина».

Что предлагал Сталин?

Германия восстанавливается как единое, независимое, демократическое, нейтральное

и миролюбивое государство. Все оккупационные войска выводятся. Германия даже

получает право создать собственную армию. Но с одним условием: «Германия

обязуется не вступать в какие-либо коалиции или военные союзы, направленные

против любой державы, принимавшей участие своими вооруженными силами в войне

против Германии».

Предложение провести общегерманские выборы и создать единую, нейтральную,

демилитаризованную Германию было единственно возможным ответом на образование

ФРГ. Сталин хотел если не сохранить всю страну под своим контролем, то по

крайней мере не дать американцам овладеть какой-то частью Германии.

Но было слишком поздно. Несколько лет назад такое предложение перечеркнуло бы

возможность вступления Германии в НАТО. До 1948 года Сталин мог договориться с

Западом на своих условиях. Но в 1952-м Западная Германия уже вооружалась.

Предложение Сталина означало разрушение НАТО. Американским войскам, которые

находились в Западной Германии, некуда было отступить. Их бы пришлось отправить

за океан, а советские войска отступили бы всего на сотню километров — на

территорию Польши. К тому же мало кто хотел восстановления единой Германии.

Канцлер Аденауэр без колебаний избрал союз с Западом. Он хотел вступить в НАТО.

В бундестаге лидер социал-демократов Курт Шумахер крикнул Аденауэру:

— Вы — канцлер союзников!

Это прозвучало оскорбительно, но не справедливо. Аденауэр не без оснований

считал, что могучая, но одинокая Германия не только представляла угрозу для всех

соседей, но и была опасной для самой себя.

Помешать Западной Германии вступить в НАТО Советский Союз не смог.

В октябре 1954 года в Париже министры иностранных дел западных держав подписали

соглашение, которое разрешало ФРГ создавать свои вооруженные силы и состоять в

НАТО. Западная Германия получила из рук союзников право определять свою внешнюю

политику.

— Федеральное правительство, — провозгласил Аденауэр в бундестаге, — с

уверенностью заявляет: мы — свободное и независимое государство.

5 Мая 1955 года фрг обрела полный суверенитет.

Правительство ФРГ приняло доктрину Хальштейна — оно разрывает дипломатические

отношения с любой страной, которая признает режим в Восточном Берлине. Но

прибегли к этому только раз — разорвав отношения с Югославией, признавшей ГДР в

октябре 1957 года.

Союзники только оставили за собой право управлять Западным Берлином и держать

войска на территории ФРГ.

Зачем Аденауэр так ратовал за вступление в НАТО, он объяснил французскому

президенту Шарлю де Голлю:

— Хрущев действительно уверен, что капитализм изжил себя и что коммунизм покорит

весь мир. Он фанатичный коммунист и одновременно фанатичный русский, одержимый

все той же жаждой империалистической экспансии, которая определяла политику

России в царское время. Но Хрущев не начнет войну, пока он убежден, что

свободные народы достаточно сильны, чтобы в ходе такой войны уничтожить

Советский Союз или, во всяком случае, нанести самый тяжелый ущерб. Я глубоко

убежден в том, что оборона от Советского Союза на национальной основе больше

невозможна, как и оборона одних европейских стран без Соединенных Штатов. Мы не

смогли бы даже найти финансовых средств, чтобы догнать Советский Союз в ядерном

вооружении…

1955-й был важным годом в немецкой политике. В мае ФРГ приняли в НАТО, а 7 июня

советское посольство в Париже передало западногерманскому посольству приглашение

канцлеру Аденауэру приехать в Москву «для обсуждения вопроса об установлении

дипломатических и торговых отношений между Советским Союзом и Германской

Федеративной Республикой».

8 сентября в Москву прибыла делегация Западной Германии — через десять лет после

окончания войны. На двух самолетах прилетели полторы сотни немецких чиновников.

Технический персонал со средствами связи и запасом еды привезли на поезде.

Канцлера ФРГ в Москве часто обвиняли в реваншизме. Аденауэр, пристально глядя на

министра иностранных дел Молотова, сказал, что он, по крайней мере, — в отличие

от некоторых — не пожимал руку Гитлеру. Переговоры вели глава советского

правительства Николай Булганин и первый секретарь ЦК Никита Хрущев.

«В противоположность Булганину с его клиновидной бородкой, седыми, причесанными

на пробор волосами и добродушным выражением лица, — вспоминал Аденауэр, — Хрущев

вовсе не изображал из себя доброго дядюшку…

Булганин и Хрущев пытались продемонстрировать мне, что их мнения и цели

абсолютно совпадают. Булганин сказал мне, что Хрущев и он едины, что они уже

тридцать лет работают в тесном контакте и доверяют друг другу беспредельно. Он

призвал Хрущева в свидетели, и Хрущев подтвердил.

У меня сложилось впечатление, что они оба тщательно следят за тем, чтобы всегда

высказывать одно мнение. Была ли это действительно дружба до гроба, никто из нас

сказать не мог…»

Советские руководители сочли за труд выяснить привычки немецкого канцлера, и в

первый же день Булганин предложил ему закурить. Некурящий канцлер отказался и

едко заметил:

— У вас есть преимущество, господин Булганин. В отличие от меня вы можете

пускать дым в глаза.

Переговоры шли трудно. Аденауэр требовал сначала отпустить военнопленных, а

потом уже договариваться обо всем остальном. Он утверждал, что в советских

лагерях все еще держат сто с лишним тысяч немцев. Булганин уверял, что

военнопленных давно отпустили, а остались около десяти тысяч военных

преступников, которые отбывают наказание в соответствии с приговорами,

вынесенными судом.

Во время переговоров Хрущев взорвался:

— Я прежде увижу вас в аду, чем соглашусь с вами по этому вопросу!

Аденауэр реагировал немедленно:

— Если вы увидите меня в аду, то лишь потому, что первым туда попадете.

Переговоры едва не сорвались.

Хрущев, вспоминает участвовавший в переговорах дипломат Ростислав Сергеев,

прервал Булганина:

— Николай, дай я скажу.

И сказал:

— Если наши уважаемые партнеры не подготовлены сейчас вести переговоры и

достигнуть соглашения по вопросу установления дипломатических, торговых, а также

культурных отношений, если они хотят подождать, я считаю, что можно подождать.

Нам не дует.

Никита Сергеевич привстал и выразительно похлопал себя по нижней части спины.

Возникла немая сцена. Жест перевода не требовал. В официальный текст вместо слов

«Нам не дует» было записано: «Нам ветер в лицо не дует».

Конрад Аденауэр собрался уезжать. Но формула договоренности все же нашлась.

Решили за это выпить.

«Я заметил, что мне наливает один официант, а Булганину — другой, — рассказывал

Аденауэр. — Когда же официант Булганина взял и бокал Хрущева, я его остановил,

взял у него бутылку и сказал: «А ну-ка, покажите мне ее!» Бокалы были зеленого

цвета, бутылки тоже зеленые, и нельзя было разглядеть, что они содержат. Я

исследовал содержимое и обнаружил, что в бутылке вода.

— Уважаемые господа! — воскликнул я. — Это нечестная игра! Вы пьете воду, а мне

даете вино. Либо мы все трое пьем воду, либо все пьем вино.

Мы тогда много пили, не опасаясь последствий. Отправляясь на встречу с русскими,

каждый член делегации глотал оливковое масло из консервных банок с сардинами».

Вечером 10 сентября немецкую делегацию повезли в Большой театр на балет «Ромео и

Джульетта». Во время антракта пригласили к столу в Бетховенском зале. Аденауэр

предложил поздравить статс-секретаря ведомства федерального канцлера Ханса

Глобке с днем рождения. Хрущев присоединился к поздравлениям. Никиту Сергеевича

не предупредили, что Глобке — военный преступник, в Третьем рейхе он участвовал

в разработке расового законодательства. Со временем это станет известным, и

тогда советская пропаганда будет обвинять Аденауэра, что он собрал вокруг себя

бывших нацистов.

Когда по ходу спектакля Монтекки и Капулетти молились вместе, Конрад Аденауэр

встал и протянул обе руки Николаю Александровичу Булганину. Они пожали друг

другу руки. В зале раздались аплодисменты.

Советский Союз и Западная Германия установили дипломатические и торговые

отношения. Зная, что в Восточном Берлине обеспокоены этими переговорами, Москва

подробно информировала членов политбюро ЦК СЕПГ о разговорах с западными немцами.

Ульбрихт не одобрял установление дипломатических отношений с Западной Германией,

но это был очень прагматический шаг Хрущева.

Немецкие пленные вернулись домой. Выглядели они неважно. Прямо на вокзале от

имени правительства ФРГ им раздавали новую одежду и часы. Встречать пленных

приехал канцлер Аденауэр.

— Мы не успокоимся, пока последний заключенный не вернется на родину! — обещал

Конрад Аденауэр. — И еще раз: добро пожаловать на немецкую родину!

Западногерманская кинохроника показывала, как президент ФРГ вручает большой

крест за заслуги врачу, попавшему в плен под Сталинградом.

«Доктор Оттмар Коллар, — говорил диктор, — был выпущен на свободу еще в 1949

году, но по своей воле остался в Советском Союзе, чтобы самоотверженно помогать

своим товарищам и заботиться о них».

Создание бундесвера воспринималось в Советском Союзе как первый шаг к новой

германской агрессии, хотя в Бонне доказывали, что бундесвер строится на иных

принципах, что это вооруженные силы демократического государства. Более того,

руководители ФРГ хотели сразу же поставить немецкую национальную армию под

общеевропейское или натовское командование, что они считали верной гарантией от

возрождения германского милитаризма.

— Среди немецкой молодежи, — рассказывал первый министр обороны ФРГ Теодор Бланк,

— ощущается отвращение к жестким прусским формам военной службы. Дух казарменной

муштры развеян в ужасах тотальной войны.

12 ноября 1955 года первое подразделение бундесвера в составе ста одного

добровольца получило воинские документы из рук министра обороны Бланка. Этот

день стал днем создания армии ФРГ. Бланк напутствовал офицеров новой армии:

— Повышение боеготовности, чтобы обеспечить безопасность страны, — вот в чем

заключается смысл военной службы.

Отношения между Бонном и Москвой оставались крайне неприязненными.

27 августа 1959 года Аденауэр ответил Хрущеву на довольно жесткое письмо:

«Вы пишете, что в немецком народе господствует реваншизм, что даже в моем

правительстве есть реваншисты, Вы заходите так далеко, господин премьер-министр,

что намекаете на то, что и я, возможно, также реваншист.

Нет, господин премьер-министр, здесь Вы глубоко заблуждаетесь, и здесь я не

узнаю Вашего реализма и способности видеть то, что есть на самом деле, качеств,

которыми Вы обычно обладаете в высшей степени.

Я не реваншист и никогда им не был. В моем правительстве нет ни одного

реваншиста, и я бы никогда не потерпел министра, являющегося реваншистом. Что

касается немецкого народа… Может быть, и надеется кто-то, кто мечтает о Гитлере

и реванше. Но это очень немногие люди, которые не обладают никакой властью…»

Первым послом в ФРГ в январе 1956 года отправили заместителя министра

иностранных дел Валериана Зорина. Через полгода он попросился в Москву. Ему

пошли навстречу и отозвали. Вместо него осенью 1956 года в Бонн назначили

бывшего посла из Австрии Андрея Андреевича Смирнова. Ему принадлежит знаменитая

фраза:

— В чем разница между двумя столицами? Штраус в Вене — это вальс, Штраус в Бонне

означает марш.

Советский посол имел в виду известного баварского политика Франца Йозефа Штрауса,

придерживавшегося правоконсервативных взглядов и назначенного министром обороны

ФРГ. Обладатель бочкообразной фигуры и прически ежиком, он был любимым

персонажем карикатуристов — и советских, и немецких.

Канцлер Аденауэр не без юмора описывал, как к нему явился советский посол, чтобы

передать очередную порцию недовольства в связи с милитаризацией Федеративной

Республики. Андрей Смирнов заговорил о том, что Москва обеспокоена разговорами

западно-германских генералов о продолжении традиций немецкой армии. Аденауэр

ответил, что ему такие высказывания немецких генералов неизвестны. Но он,

напротив, помнит свой визит в Москву и выстроенный при встрече почетный караул.

— Выправка советских солдат и их подчеркнуто чеканный строевой шаг, по-моему,

были вполне в духе прусской и царской традиций, — ехидно заметил канцлер. — Вот

такого рода традиции как раз и не культивируются в бундесвере.

«Советские руководители, с которыми я встречался, — вспоминал Конрад Аденауэр, —

твердо верили, что капитализм обречен на гибель и что русский коммунизм добьется

мирового господства. Хрущев снова и снова пытался разъяснить мне все это.

— Вы обречены на гибель, — пытался он внушить мне, — а мы завоюем мир!

Кажется, он говорил это вполне серьезно».

После смерти Аденауэр стал, кажется, более масштабной фигурой, чем был при жизни.

Сейчас многие немцы называют его самым выдающимся политическим деятелем Германии,

хотя при жизни его многие критиковали. Он оставался очень прозападным политиком,

и Хрущеву было трудно пожимать ему руку, когда они встретились. Да и Аденауэру

не очень нравилось иметь дело с московскими руководителями. Но справедливости

ради надо сказать, что если бы не Аденауэр, то вряд ли бы появилась на свет ФРГ

такая, какой мы ее знаем, — демократическое и процветающее государство.

Коммандер Крэбб утонул

В два часа ночи 4 марта 1953 года в доме директора Центрального

разведывательного управления Аллена Даллеса зазвонил телефон. Ответила его дочь.

Дежурный по управлению попросил разбудить отца, который крепко спал после приема

во французском посольстве. Даллес снял трубку: ему зачитали телеграмму из Москвы

— у Сталина удар, вождь без сознания, парализован и умирает.

Аллен передал ошеломляющую новость старшему брату — государственному секретарю

Соединенных Штатов Джону Фостеру Даллесу. Собрали всех ведущих кремленологов:

чего следует ожидать? К кому перейдет власть в Москве? Кто займет место Сталина?

В последние месяцы жизни вождя всеми текущими делами занимался член Президиума

ЦК, секретарь ЦК и заместитель председателя Совета министров Георгий

Максимилианович Маленков. Он считал себя самым близким к Сталину человеком и его

законным наследником. 16 марта 1953 года, через две недели после того, как вождь

ушел в мир иной, Георгий Маленков призвал Запад к переговорам: «В настоящее

время нет таких запутанных или нерешенных вопросов, которые нельзя было бы

решить мирными средствами на базе взаимной договоренности заинтересованных стран.

Это касается наших отношений со всеми государствами, включая Соединенные Штаты

Америки».

Слова Маленкова давали надежду на потепление отношений Востока и Запада.

Джон Фостер Даллес на пресс-конференции заявил, что смерть коммунистического

диктатора значительно увеличивает шансы на укрепление мира. Госсекретарь сказал,

что верит: с началом новой эры в мире воцарится дух свободы, а не порабощения.

Собрав помощников, президент Соединенных Штатов Дуайт Эйзенхауэр рассуждал:

— Я не думаю, что мне стоит в очередной раз обличать советский режим. Маленкова

речами не напугаешь. Дело в другом: что мы способны предложить миру? Чего мы

сами хотим достичь?

Аллен Даллес выдвинул сразу несколько неожиданных идей: провести сессию

Генеральной Ассамблеи ООН в Москве или совместно с СССР организовать программу

экономической помощи Китаю.

16 апреля 1953 года Эйзенхауэр сказал, что нормализация отношений между двумя

странами вполне возможна. Речь, которую назвали «Шанс на мир», заметили в Москве.

25 апреля «Правда» писала: «В Американском обществе редакторов выступил

президент США Эйзенхауэр с речью, посвященной вопросам международного положения.

Эта речь является как бы ответом на недавние заявления Советского Правительства

о возможности мирного разрешения спорных международных вопросов. С сочувствием

встречены слова президента Эйзенхауэра: «Мы добиваемся подлинного и полного мира

во всей Азии, как и во всем мире», так же как его заявление, что «ни один из

этих спорных вопросов, будь он велик или мал, не является неразрешимым при нашем

желании уважать права других стран»…»

Мало кто знал, что во время выступления Эйзенхауэр почувствовал спазмы в желудке,

это были симптомы подстерегавшей его серьезной болезни. Чувствуя, что он сейчас

потеряет сознание, президент сошел с трибуны, не договорив до конца.

В декабре 1953 года Черчилль и Эйзенхауэр встретились на Бермудах. Британский

премьер предлагал провести встречу в верхах и восстановить «Большую тройку» в

новом составе — Черчилль, Эйзенхауэр, Маленков.

Эйзенхауэр считал, что в Кремле сочтут предложение признаком слабости. Он не

очень верил в перемены в Советском Союзе. Отправляя в Москву нового посла Чарлза

Болена, Эйзенхауэр напутствовал его:

— Смотрите, чтобы вас там не отравили и ни на чем не подловили.

Черчилль полагал, что это госсекретарь Даллес так настроил Эйзенхауэра. Черчилль

жаловался своему врачу, что американский президент слаб:

— Президент в руках Даллеса как кукла в руках чревовещателя.

Но британские дипломаты считали, что Эйзенхауэр скорее прав.

Шансы на встречу в верхах были тогда минимальны. Советские руководители не

доверяли Черчиллю.

«Встреча глав правительств четырех великих держав, — вспоминал Хрущев, — это

была затея Черчилля с целью лишь прощупать нас. Он исходил из того, что у нас

после смерти Сталина к руководству пришли новые люди, видимо, как он считал,

недостаточно компетентные в вопросах международной политики, еще не окрепшие.

Вот он и решил, что следует прощупать нас, оказать на нас давление и добиться

уступок, нужных империалистическим державам…»

Уинстон Черчилль признался, что летом 1954 года он предложил Молотову

организовать дружескую англо-советскую встречу на высшем уровне, но это

предложение ни к чему не привело…

«Черчилль, — писал один из лидеров Либеральной партии Алан Кэмпбелл-Джонсон, —

предлагал встречу в верхах, поскольку сложилось впечатление, будто Маленков

намерен придерживаться «новой ориентации» в советской внешней политике. Но после

двух лет видимого верховенства Маленкова пришло чрезвычайно всех поразившее

сообщение об отставке Маленкова и о том, что на посту премьер-министра его

сменил Булганин. Выяснилось также, что подлинным хозяином стал секретарь

коммунистической партии Хрущев. Все сходились на том, что эти изменения

неблагоприятны для перспектив мирного сосуществования…»

Но Хрущев становился все более открытым для внешнего мира. Он отправился в Китай,

чтобы передать Мао Цзэдуну военную базу в Порт-Артуре. Поехал в Белград, чтобы

извиниться перед Иосипом Броз Тито за сталинские нелепые обвинения. В сентябре