1.2. «Естественные» категории и социальные ставки

Возрастные категории в этом смысле являются также хорошим примером ставок, на которых основана всякая классификация: в самом деле, ясно, что при манипулиро­вании возрастными категориями речь идет о проблеме власти, связанной с различными моментами жизненного цикла, поскольку характер и основания власти различа­ются в зависимости от целей, свойственных каждому классу и каждой фракции класса в межпоколенческой борьбе. То же самое происходит с восприятием профес­сиональной деятельности как труда, о чем свидетельству­ет борьба относительно возраста выхода на пенсию или признания женской домашней работы или работы по ухо­ду за детьми.

То, что действительно составляет для социолога объект исследования, — это не разрешение спорных во­просов в подобных символических битвах, а изучение аген­тов, их ведущих, орудий, ими используемых, и стратегий, ими реализуемых, с учетом силовых отношений между поколениями и социальными классами, а также с учетом господствующих представлений о легитимных практиках, связанных с определением возраста. Таким образом, с этой точки зрения, неверно фиксировать для членов од­ного и того же социального класса, тем более для отдель­ных индивидов, возраст, начиная с которого они стано­вятся «старыми», т. е. «слишком старыми» для выполне­ния данного вида деятельности или законного доступа к некоторым категориям благ или социальным позициям.

Именно установление такого возраста — момента, когда самые молодые поколения вынуждают самых стар­ших удалиться с властных позиций с тем, чтобы занять их в порядке очередности — составляет ставку борьбы между поколениями. Поэтому правомерен вопрос: не будет ли социология старости, избирающая в качестве своего объекта население, определяемое главным образом юридическим возрастом или состоянием биологического

[92]

старения, заранее разрушать объект своего исследования в той мере, в какой она полагает решенным то, что, соб­ственно, требуется объяснять?

Это показывают Ришар Трекслер и Даниэль Херли, которые относят появление понятия «подростковый воз­раст» в ряде больших итальянских городов Возрождения к изменениям отношений между поколениями в буржу­азной среде. Родители отодвигали возраст вступления в брак своих детей с тем, чтобы не лишаться части своего имущества и своей власти, так как брак сопровождался в этой социальной категории передачей семейного иму­щества.

В ответ на давление со стороны молодых (отцеубий­ства не были редкостью в ту пору) родители проявляли большую терпимость в том, что касалось сексуального поведения, чтобы не уступать в главном — сохранении до самой смерти власти в распоряжении семейным иму­ществом (Trexler, 1974; Herlihy, 1972).

Манипулирование с возрастными категориями всегда содержит — разумеется, в различной степени — пере­определение власти, связанной с разными моментами жизненного цикла, свойственного каждому социальному классу. Оно представляет собой форму борьбы за власть, которая доверяется в каждой социальной группе различ­ным поколениям. Это видно, в частности, на примере из­менения силовых отношений между поколениями у ре­месленников-стекольщиков во второй половине XIX ве­ка, последовавшей за изменением производственной техники в этом секторе (Scott, 1975).

В самом деле, механизация и вызванное ею упроще­ние работ подточили одну из основ власти мастеров-сте­кольщиков, а именно монополию владения техникой из­готовления и, соответственно, монополию ее передачи: до той поры стеклодувы контролировали в свою пользу отношения между поколениями, навязывая сроки подго­товки и уровни компетенции своим преемникам, «маль­чишкам» и «парням»; притом эти слова обозначали как позицию на шкале возрастов и шкале профессий, так и,

[93]

гораздо шире, социальную позицию (низкую оплату, хо­лостое состояние и т. д.). В ситуации конкуренции с мо­лодыми подмастерьями стекольщики, после безуспешных попыток отодвинуть возраст доступа к ученичеству и продлить сроки подготовки, были вынуждены применить оборонительные стратегии и, в частности, признать осо­бый статус за своими наиболее опасными конкурентами, обретшими равную с ними квалификацию, чтобы тем са­мым воспрепятствовать «мальчикам», ставшим слишком «взрослыми», вытеснить их самих.

Точно так же Жорж Дюби показал, что установ­ление во Франции XII века в аристократической среде нового, четко определенного этапа суще­ствования, обозначенного как «молодость» — периода между посвящением в рыцари, указы­вавшим на окончание детства, и браком, опреде­лявшим завершенное состояние взрослого, — было продуктом семейных стратегий сохранения власти и сбережения имущества от потомства. Принадлежность к «молодежи» зависела не столь­ко от биологического возраста, сколько от воз­раста — существенно колебавшегося, в котором наследники становятся преемниками в управле­нии имуществом, т. е., главным образом, по смер­ти их отца. Удлиняя «молодость» своих детей, т. е. удаляя их из вотчин (крестовые походы, турниры и т. д.), родители настолько же отодвигали воз­раст, в котором они уже сами считались бы «ста­риками». «Молодые люди» были, таким образом, холостыми рыцарями, обреченными на стран­ствия и приключения, в ожидании момента, ко­гда они смогут наследовать своим отцам и женить­ся (Duby, 1964).

Возрастная терминология есть результат «того не­явного антагонизма и глухой борьбы, в которых каждый Добивается своего места под солнцем» (Halbwachs, 1970, Р- 108). Эти наблюдения показывают, что «возраст» не является ни природной данностью, ни принципом образо-

[94]

вания социальных групп, ни даже фактором, объясня­ющим поведение. Как показывает Г. И. Джоунс на при­мере африканского населения племени ибо, возраст ин­дивида является результатом действия трех факторов: прежде всего тем, что Норман Б. Райдер назовет «демо­графическим метаболизмом», который зависит от пока­зателей плодовитости и смертности и изменения которо­го содействуют определению конкурентного состояния между поколениями за занятие властных позиций (Ry­der, 1965); он определяется также силовыми отношения­ми между родителями и детьми в семье и — более широ­ко — в рамках поколенческих связей; наконец, зависит от способности молодых людей перетянуть «обществен­ное мнение на свою сторону», доказывая, что они владе­ют социально требуемыми качествами, необходимыми для перехода из одной возрастной категории в другую (Jones, 1962, р. 207-208).

Из того факта, «что неизвестно, в каком возрасте, в какой период жизни начинается старость», следует ли на манер тех социологов, которые, по замечанию Парето, «не в состоянии провести черту, отделяющую абсолютно бо­гатых от бедных», прийти к заключению об отсутствии классовых антагонизмов и делать вывод, что стариков не существует? (Pareto, т. II, 1986, р. 385). Объект социоло­гии старости состоит не в определении того, кто стар, а кто нет, или в указании на то, с какого возраста агенты разных социальных классов становятся старыми, а в опи­сании процессов, благодаря которым индивиды социаль­но обозначаются как таковые.

Это не значит, что возраст, включаемый в граждан­ское состояние, «юридически измеряемая величина», ко­торая, по выражению Филиппа Арьеса, исходит из мира «точности и цифр», не обладает никакой социальной ре­альностью: он постоянно напоминает о себе индивидам (дни рождения, административные хлопоты и т. д.) и пред­ставляет собой что-то вроде абстрактного эталона и иден­тификационного омнибуса или, если угодно, референт­ную величину, позволяющую проводить сравнения. Кро-

[95]

ме того, фиксация юридически значимого возраста, на­пример, возраста гражданской зрелости в восемнадцать лет или возраста выхода на пенсию в шестьдесят пять, сказывается на борьбе между поколениями. Она направ­лена на установление некой официальной нормы, с кото­рой агенты должны считаться («нужно уступать место молодежи» и т. д.), хотя бы потому, что с тем или другим возрастом ассоциируются определенные права.

«Старость» не более чем «молодость», не является каким-то сущностным свойством, которое приходит с воз­растом; это категория, установление границ которой вы­текает из состояния (изменчивого) силовых отношений между классами и отношений между поколениями в каж­дом классе, т. е. из распределения власти и привилегий между классами и между поколениями.

Пример манипуляции с возрастом выхода на пенсию исключительно красноречив, поскольку здесь борьба, касающаяся определения возрастных категорий, разво­рачивается в двух измерениях: борьба, которая противо­поставляет социальные группы, и борьба, в которой стал­киваются поколения. Это происходит еще и потому, что «ценность» индивидов и, в частности, мужчин на рынке труда является, несомненно, одной из основных перемен­ных, которая определяет сегодня социальное старение: профессиональная активность принципиальна в опреде­лении социальной ценности индивидов.

Иерархия форм и степеней старения в поле про­фессий, по-видимому, воспроизводит социальную иерархию и доходит вплоть до уровня отдельных предприятий. Именно это вытекает из исследова­ния, показывающего, что, по мнению работодате­лей, самым тяжелым «изъяном» стареющих работ­ников является «ухудшение способностей адап­тироваться к работе, методам или новой техни­ке»; далее идут «утрата подвижности», «потеря сил»; далее — утрата «интеллектуальной живо­сти» и «сноровки», «памяти» и в последнюю оче­редь упоминается «неспособность к руковод-

[96]

ству»¹. Другими словами, это означает, что угаса­ние с возрастом качеств, признаваемых работода­телями в качестве необходимых для выполнения различной профессиональной деятельности, или, если угодно, возраст, с которого разные соци­альные категории начинают «стареть», оказыва­ется более ранним для представителей самых низ­ших классов: руководителями предприятий чер­норабочие рассматриваются как «продуктивные на 100%» только до среднего возраста в 51,4 года, квалифицированные рабочие — до 53,5 лет, мас­тера — до 55,9 лет, ответственные работники — до 57,9 лет и никакого возраста не зафиксировано для самих руководителей (ibid, p. 97). На основе этой дифференцированной оценки «продуктив­ности» разных категорий трудящихся, предпринятой ру­ководителями предприятий, т. е. агентами, социально за­интересованными в предписании границ старения, влия­ющих на цены на рынке труда, ясно, что старение измерено на этом рынке не столько по «шкале возрас­тов», сколько по шкале критериев, навязывание которых зависит от состояния борьбы между различными катего­риями продавцов и покупателей рабочей силы.

В целом, принципы разделения труда структурируют одновременно распределение задач между социальными группами, а также их категории восприятия и оценки. Социальное разделение труда является социальной рабо­той деления, т. е. борьбой между группами за навязыва­ние принципов видения социального мира, способству­ющих поддержанию или изменению их позиций в соци­альном пространстве (Bourdieu, 1984, р. 3—12).

¹ Опрос был проведен в 1961 г. Французским институтом опросов общественного мнения (1F0P) среди 100 руководите­лей предприятий и начальников отделов кадров крупных и сред­них частных предприятий. См.: Les travailleurs ages dans l'entrep-rise // Le Haut-Comite consultatif de la Population et de la famiU^e; Les personnes agees et l'opinion en France. Paris: La Documentation Francaise, 1962. P. 99-100.

[97]

Борьба классификаций может привести к изменени­ям видения и деления социального мира, особенно если к категориям, определение которых стоит под вопросом, присоединены права, как, например, пенсия для лиц дан­ного возраста. Это способствует приданию некой «соци­альной устойчивости» той категории, которую стремятся образовать пенсионеры, так как защита прав может стать фактором мобилизации (когда эти права оказываются под угрозой).

«Социальная реальность» — результат всей этой борь­бы. Она проявляется в разных формах: в состоянии пра­ва, коллективных материальных ресурсах, мыслительных категориях, социальных движениях и т. д. Изучение по­явления социальной проблемы, с этой точки зрения, есть один из лучших способов, вскрывающих работу по «со­циальному конструированию реальности», если восполь­зоваться названием известной социологической работы (Бергер и Лукман, 1995), так как оно вбирает все аспек­ты этого процесса. И если речь идет о социальной про­блеме, объект социологического исследования выраста­ет, прежде всего, из анализа процессов, благодаря кото­рым конструируется и институционализируется то,что в настоящий момент существует в этом качестве.