Глава II. Реми Ленуар. Предмет социологии и социальная проблема

[78-79]

Социологию часто относят к дисциплинам, таким, как, например, эргономика или криминология, объект кото­рых определяется категориями общественной практики. \\ действительно, ее происхождение подтверждает пред­ставление о социологе как специалисте по «социальным» проблемам текущего момента. Социологическая наука появилась в середине XIX века, а развиваться стала во второй половине XIX века, когда борьба между классами особенно обострилась в результате пауперизации город­ского пролетариата, вызванной ходом индустриализации (Hatzfeld, 1971).

Уже с начала XIX века экономическая наука была учреждена как самостоятельная дисциплина, а экономическая деятельность, как у теоретиков (профессоров, политических деятелей), так и у практиков (промышленных или финансовых пред­принимателей) была отделена от других секторов общественной деятельности. Однако, лишь в пер­вой половине XIX века формируется противопо­ставление между «политической» и «социальной» экономией. Первая интересуется, по выражению А. де Вильнева, лишь «рыночной и денежной сто­имостью рабочего» (Duroselle, 1951), а вторая — совокупностью условий его жизни. Это отличие является не только продуктом разделения интел­лектуального труда. Оно обязано своим существо­ванием, главным образом, политическому конф­ликту, который на протяжении XIX века в отно­шении возникавших тогда «социальных проблем» постоянно противопоставлял представителей про­мышленной буржуазии и консервативной аристо­кратии. Разоблачая последствия индустриализа­ции, аристократы оспаривали легитимность «но­вых феодалов», опирающихся на производство

[80]

промышленной продукции и получающих через него доступ к политической власти.

Это разделение социальной жизни на два сек­тора, а также концептуальная и теоретическая ав-тономизация (как о том свидетельствует, в числе прочего, подъем утилитаристской философии во Франции и Великобритании) того, что назовут «управлением населения» (Фуко, 1996), безуслов­но, является одним из факторов, который облег­чил появление социологии как дисциплины, от­личной от других социальных наук, в частности, от экономики. В большей части социологических теорий этой эпохи можно найти отзвуки данного политического и одновременно интеллектуально­го разделения между двумя типами общества (об­щина/общество, сословное общество/общество без сословий и т. д.).

Такие разные социологи, как Фердинанд Тен­нис, Георг Зиммель, Макс Вебер, Вильфредо Па-рето и др., признавали то, что Эмиль Дюркгейм назвал «потрясением основ» европейских обществ XIX века, и выбрали это явление в качестве более или менее непосредственного объекта своих ис­следований. Большинство работ Дюркгейма наце­лено, в частности, на то, чтобы найти средство преодоления социального кризиса, который он наблюдал. Об этом свидетельствует, например, последняя глава одной из наиболее известных его книг «Самоубийство» (1897), имеющая очень точ­ный подзаголовок («Практические последствия»), где вводится различие между «нормальным» и «па­тологическим», которое он разрабатывает далее в «Методе социологии» (1895). Большая часть ис­следований, ведущихся с тех пор и называемых «социологическими», касается «социальных про­блем», т. е. того, что выступает на данный момент в качестве «кризиса» социальной системы, идет ли речь об «отклоняющемся поведении», «нарко-

[81]

тиках» или о судьбе «пожилых людей», об «имми­грантах», «безработице» и т. д.

Это социально установившееся определение объекта со­циологической науки к тому же существенно укрепляет­ся в результате использования работы социологов различ­ными институциями (администрациями, органами мест­ного самоуправления, предприятиями, социальными организациями и т. д.). От социологов ожидают помощи в решении «проблемы», по определению «социальной». Это понятие отсылает по крайней мере к двум значени­ям. Первое, унаследованное от «социальной экономии» как науки вспомогательной и обслуживающей политиче­скую экономию, достаточно полно охватывает поле, в ко­тором разрабатываются «социальная помощь» (бедные, маргиналы, «социальные» обстоятельства), «социальное обеспечение» (внерабочее время, семейная жизнь и жизнь пожилых людей и т. д.), короче проблемы, с кото­рыми сталкиваются в силу своей профессии «социаль­ные» работники (сотрудницы учреждений «социального обеспечения», воспитатели специализированных учреж­дений и т. д.) и которые призваны разрешить адресные «политики» и «социальное» законодательство. Второе своим происхождением обязано тому смыслу, который этот термин имел уже в XIX веке: близкое к понятиям «социализм», «социальный вопрос» или «социальные меры» это значение еще и сегодня содержится в таких вы­ражениях, как «социальное партнерство», «социальное законодательство», «социальный конфликт» и т. д. Это понятие обозначает все то, что касается отношений меж­ду «социальными» группами, в частности, отношений между патроном и наемными работниками, т. е. совокуп­ности условий труда в рамках того, что называют «миром труда», точнее, «рабочим классом».

Первая трудность, с которой сталкивается социолог, связана с тем, что он оказывается среди заранее задан­ных представлений о своем объекте исследования, кото­рые ограничивают его восприятие, а следовательно, опре­деление и постижение объекта. Отправная точка любого

[82]

исследования формируется представлениями, которые, по словам Эмиля Дюркгейма («Метод социологии»), по­добны «покрывалу, находящемуся между нами и веща­ми и скрывающему их от нас тем лучше, чем прозрачнее оно нам кажется» (Дюркгейм, 1995, с. 423). Он называл их «предпонятиями», которые могут принимать вид «чув­ственных образов» или «понятий, сформированных вчер­не», в ходе «рефлексии, предшествующей науке, которая лишь пользуется ими более методически» (с. 422). Эмиль Дюркгейм предостерегает, что недостаточно просто-на­просто устранить «ложные очевидности» и «иго эмпири­ческих категорий, которое привычка часто превращает в тиранию» (с. 436). Ибо эти предпонятия имеют соци­альную функцию и основание, что и придает им силу: «Эти продукты обыденного опыта призваны, прежде все­го, приводить в гармонию наши действия с окружающим нас миром; они выработаны практикой и для практики» (с. 422). Это сообщает им некую «практическую право­мерность», которая делает задачу их преодоления особен­но трудной, поскольку они становятся очевидными, само собой разумеющимися, легитимными.

Среди этих представлений те, что выступают в виде «социальных проблем», образуют, видимо, одно из самых труднопреодолимых препятствий. В самом деле, «соци­альные проблемы» встроены во все инструменты, исполь­зуемые при формировании обыденного видения социаль­ного мира, которое обеспечивается организациями и за­конами, работающими на их разрешение, и категориями

[83]

восприятия и мышления, которые им соответствуют. О том, что это в высшей степени справедливо, свидетель­ствует особенность, заключенная во всякой социальной проблеме: она воплощается — как правило, очень реали­стично — в различных «группах населения», о решении «проблем» которых идет речь. Часто эти группы населе­ния определяются по «физиологическим» критериям («женщины», «молодежь», «пожилые люди», различные категории больных или физически неполноценных и т. д.). Например, такое понятие, как «производственная травма», сегодня категория обиходная. Выработанная и кодифицированная юридически, она находится в основе деятельности многочисленных организаций и служб, спе­циализирующихся на подсчетах степени нетрудоспособ­ности или суммы возмещения убытков и т. д., а также на предупреждении всякого рода несчастных случаев и за­щите интересов пострадавших. Однако это понятие, ста­вшее столь очевидным сегодня, тем не менее является продуктом длительной «социальной работы» (в смысле Дюркгейма),* завершившейся созданием и распростране­нием новой категории восприятия социального мира, ко­торая не сводится только к юридическому определению. Замена статистической категории «риска» на моральное понятие «вины» предполагает определенную концепцию социальной справедливости, некоторое видение соци­альных отношений внутри предприятия, отношение к труду и, более широко, отношение к предполагаемому в этой связи образу жизни. Отныне анализ причин несчаст­ного случая уходит от обвинения в «личных» недостат­ках и перемещается на воздействие окружения, условий труда и т. д., хоть обходным путем, но освобождая жерт­ву от возложения вины на нее саму. Изменяется именно представление о причинах несчастного случая, а посему, не предрешает ли определение того, что называют про­изводственной травмой, характера ее причин? Из чего вы­текает, что изучение причин производственных травм очень рискует стать похожим на движение по кругу.

* В оригинале: «travail social», которое при переводе работ Дюркгейма дается как «общественный труд» (прежде всего: «О разделении общественного труда»). Смысл французского по­нятия богаче: это и деятельность в рамках разделения функций, и работа инстанций по конструированию реальности, в т. ч. «со­циальная работа» в привычном смысле. Для передачи оригина­ла больше подходит «социальная работа», однако нужно помнить, что здесь она понимается не только как работа специализирован­ных социальных служб. — Прим. пер.

[84]

В самом деле, большинство этих исследований устанавливает, что социальные слои, у которых самые высокие показатели производственных травм, оказываются одновременно наименее защищенными от риска и случайностей условий труда: иммигранты, неопытные и временные рабо­чие и т. д. Не обязано ли это «открытие» тому факту, что именно эти категории рабочих направ­ляют на самые опасные места, в самые вредные для здоровья мастерские, в самые «опасные» сек­тора производства? Не в том ли здесь дело, что, поскольку специалисты «социальных отношений на предприятии» и руководители кадровых служб представляют себе жертв производственных травм как «неловких», «неосторожных» и «недис­циплинированных», «научные» исследования фик­сируют среди травмированных на производстве «меньшую степень функциональной пластично­сти», меньше «прикладной рациональности», но больше «неосторожных действий», больше прояв­лений «сопротивления власти»? (Lenoir, 1980). Исследования причин самоубийств также служат хоро­шим примером влияния и роли институциональных опре­делений, которые предписывают условия наблюдения и объяснения изучаемых социологами явлений. Можно показать, что статистика причин самоубийств частично является результатом представлений, которые о них име­ют эксперты (медики, психологи, социологи, полицей­ские и т. д.). Показатели, к которым прибегают эти по­следние, необходимо предполагают ту или иную теорию причин самоубийства. Бывает так, что причины смерти в результате несчастного случая сразу не обнаруживают­ся: жертва выпала из поезда или она обдуманно броси­лась под поезд? Здесь эксперты вынуждены использовать некие критерии, которые позволяют вынести решение, явилась ли смерть результатом самоубийства или нет. Вот почему анализ должен начинаться с изучения процесса выработки тех категорий, которые классифицируют

[85]

смерть в качестве самоубийства, поскольку «различные теории, объясняющие причины самоубийства, являются, хотя бы отчасти, причинами того, что они объясняют» He, 1987; третья глава настоящей книги).