Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru || Icq# 75088656

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ ОБРАЗЦОВОМ ЧИТАТЕЛЕ. И.А. Щирова

(Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена, г. СанктПетербург)

The article dwells on the active role of the interpreter in the reading of psychological texts no matter whether they show the inner world of characters explicitly or implicitly. In both cases the rights of the interpreter are modeled by the text itself where the absence of the author's comment on the inner world depicted makes the reader read actively rather than passively.

Литература эллиптична по своей природе. Она не даёт исчерпывающей информации, а предлагает повод для размышления, само же размышление - прерогатива читателя. Опираясь на собственный языковой опыт и опыт чтения, читатель сводит к минимуму, по выражению П. Рикёра, «многосмысленность» художественного текста. Лишь в результате работы читательской мысли текст обретает истинное звучание. Однако инициатива читателя небезгранична: являясь главным звеном в процессе интерпретации текста, читатель в то же время является неотъемлемой частью процесса его порождения [6. С. 10]. Текст моделирует своего «образцового» читателя и в этом отношении программирует мысль, заставляя её «действовать» согласно заложенной в тексте интерпретационной стратегии.

Высокая степень эллиптичности психологической прозы XX века, будь то модернистская проза Дж. Джойса или психологический реализм «английского Чехова» - Кэтрин Мэнсфилд, моделирует активного читателя, способного «самостоятельно» расшифровать содержащийся в тексте скрытый смысл.

Разброс терминов для наименования скрытых смыслов достаточно широк. Р. Ингарден называет их «участками коммуникативной неопределённости» и соотносит заполнение таких участков с опредмечиванием (конкретизацией) художественного образа воспринимающим сознанием [5. С.54-56]. Понятие «коммуникативной неопределённости», по Р. Ингардену, коррелирует с понятием «пробелов», «пустых мест» (gaps, blanks), по В. Изеру.

В. Изер вводит понятие «полного потенциала» (full potential) текста и говорит о возможности его нескольких реализаций, что соответственно предполагает наличие более чем одного читателя. Текст в трактовке В. Изера способен к неоднократной реализации, но ни одно его прочтение не может исчерпать полный потенциал: каждый читатель заполняет создаваемые текстом неоднозначности - пробелы (gaps) - по-своему, исключая тем самым множество иных возможностей [8. С. 241]. Участки неопределённости (indeterminacy) -«пустые места» - не рассматриваются В. Изером как «недостаток» (defect) в структуре текста, а называются базовым элементом эстетической реакции читателя. Подобные зоны подключают «опыт читателя» к «опыту текста» («чужому опыту») и становятся необходимым условием структурирующей деятельности адресата. Любой литературный текст, - замечает В. Изер, - требует той или иной формы читательского участия. Однако текст, в котором участки неопределённости сведены к минимуму, а мир изображается столь однозначно, что его следует либо принимать, либо отторгать, ограничивает роль читателя. Такой текст скучен, поскольку, только активно входя в «жизнь» текста, читатель обретает возможность относиться к изображённым событиям как к реальным. «Неопределённость» является, таким образом, обязательным условием читательского участия в «жизни» текста, а её участки -участками активизации деятельности читателя как интерпретатора [9. С. 45]. Иначе говоря, текст, по В. Изеру, обладает объективной структурой, но порождает «пустые места». Существование же последних в структуре текста определяет структурирующую активность читателя, который заканчивает эту структуру, используя собственное воображение.

Следует подчеркнуть, что эллиптичность текста, программирующая множественность его интерпретаций, не означает произвола интерпретатора - речь идёт лишь о большей или меньшей свободе толкования текстового смысла. Исследователь должен исходить из диалектического взаимодействия множественности интерпретаций текста и её ограниченности или, если воспользоваться образным выражением У. Эко, из диалектики взаимоотношений «прав текста» и «прав читателя» [7. С. 23].

193

Текст и дискурс: традиционный и когнитивно-функциональный аспекты исследования= Рязань, 2002. - 236 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru || Icq# 75088656

Склонные к глобальной неоднозначности и гибкости интерпретационной программы тексты психологической литературы вводят читателя во внутренний мир героев, лишь иллюзорно наделяя его неограниченными правами на творческую самостоятельность. Границы такой самостоятельности очерчивает сам текст.

Изучение англоязычной психологической прозы имеет в отечественном литературоведении давние традиции. В её рамках модернистская литература «потока сознания», как правило, противопоставляется литературе психологического реализма, однако преемственность между ними заставляет исключить жёсткость такого противопоставления. Подтверждением этому служит употребляемое в современной науке понятие «форма XX века».

Так, сопоставляя романную традицию XIX и XX века, Э.С. Азнаурова пишет о возникновении в XX веке новых типов и форм художественного текста и приходе на смену семейным хроникам крайне субъективизированной прозы. В фокусе внимания этой прозы находится психологический конфликт, локализованный в душевном мире персонажа и отражающий действительность такой, какой она видится субъекту речи. Функционально-прагматическая направленность субъективизированных текстов раскрывается не непосредственно и не прямолинейно, их структурная форма часто размыта, а оценочное мнение автора содержится в подтексте. Установка на «домысливание» сочетается с установкой на создание эмоциональной сопричастности адресата к происходящему [1. С. 104, 107].

Об общем движении повествовательных форм «от классической эпохи реализма к нынешним временам», когда хрестоматийная формула У. Теккерея «романист знает всё» утрачивает свою бесспорность, пишет и Н. Анастасьев. Персонажам, замечает Н. Анастасьев, предоставляется сегодня большая независимость высказывания и поведения, в то время как присутствие автора в тексте порой вовсе неощутимо. Это, однако, не означает исчезновения автора как художественной и этической инстанции. Авторское слово, авторская оценка сохранились, только обрели новую форму, нередко скрытую [2. С. 25].

Появление крайне субъективизированных форм литературы явилось следствием революционного научного прорыва в конце XIX столетия. Теория относительности А. Эйнштейна и «поток сознания» У. Джеймса, философия интуитивизма Р. Бергсона и психоанализ 3. Фрейда совершили революцию в искусстве: «Я» и «мир», «субъект» и «объект», «идеальное» и «материальное» отделились друг от друга, а само искусство ушло в сферу субъективного созерцания.

Особое место в процессах формирования нового понимания «Я» сыграло учение о психоанализе. Разделив человеческую психику на сознательное и бессознательное, оно предложило структуру личности, ставшую одной из влиятельнейших структур современного западного сознания. «Расколов» символический мир субъекта, «сверх-Я» 3. Фрейда обозначило критику стабильного эго. Однако отрицание постоянных характеристик личности не лишило «Я» возможности самоидентификации. При всей её относительности успех самоидентификации обеспечивало представление себя через другого. Связь эго с другим и отношение субъекта к другому себе, к подобному, через отношение к которому он с самого начала был сформирован, провозглашались главнейшей структурой строения человека [3. С. 68-72].

Таким «другим» для читателя психологической прозы стал её персонаж. Идентификация себя с персонажем превратилась в условие самоидентификации читателя в процессе чтения. Овладеть образом персонажа означало «подвергнуть... себя игре созданных воображением изменений, которые становятся созданными воображением изменениями самости» [4. С. 34]. Рассчитывать на авторскую подсказку в процессе подобной идентификации читателю психологической литературы не приходилось. В отличие от «объясняющего», по выражению Гинзбург, психологизма ХIХ века, психологизм XX века ориентировался на адресата, способного проявить высокую степень мыслительной самостоятельности.

В модернистских текстах «потока сознания» вербализованные речемыслительные процессы обычно отображаются автором в плане художественно-трансформированной внутренней речи. Художественнотрансформированный событийный мир переносится в изображённое сознание (квазисознание), то есть интериоризируется. Как художественная модель освоения мира интериоризированные тексты являют собой, если воспользоваться фразеологией М. Бахтина, классический случай «чистой, естественной субъективности». Видимая отстранённость автора от изображаемых процессов сознания приводит к выдвижению персонажа, через сознание которого читатель воспринимает мир художественной действительности. Моделирующий квазисознание автор отходит на второй план, в то время как персонаж обретает

194

Текст и дискурс: традиционный и когнитивно-функциональный аспекты исследования= Рязань, 2002. - 236 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru || Icq# 75088656

статус активного, самостоятельно чувствующего и самостоятельно мыслящего квазисубъекта. Таким образом, погружение мира в осваивающее мир сознание изображается в интериоризированных текстах эксплицитно, «изнутри». В иной историко-культурной модификации психологических текстов - текстов психологического реализма - также изображаются структуры квазисознания, однако выдвижение персонажа-квазисубъекта носит здесь иной - имплицитный характер. Субъективное сознание экстериоризируется через детали объективного мира и изображается «извне»: через речевую, акциональную самостоятельность или ассоциативные характеристики персонажа.

Эксплицитный и имплицитный способы показа когнитивных процессов соответствуют внутреннему и внешнему фокусу изображения, а интериоризация и экстериоризация образуют базовую дихотомию, отражающую взаимодействие внутреннего и внешнего в психологическом тексте. Интериоризация имитирует перемещение внешнего мира во внутренний, а экстериоризация - внутреннего мира во внешний. Однако, поскольку любой психологический текст функционально направлен на имитацию когнитивной самостоятельности, слова и поступки персонажа в экстериоризированном тексте также описываются как имплицирующие работу сознания.

Видимость невмешательства автора в изображаемые внутренние процессы проявляется в отсутствии в тексте эксплицитно выраженных оценочных авторских мнений. Читатель вынужден понимать изображенную работу сознания в условиях авторского самоустранения, что требует от него значительных когнитивных усилий. Лишённый авторских оценок читатель сам улавливает неуловимое. При этом, хотя механизм подключения интерпретационных усилий читателя к освоению текстового смысла и меняется в зависимости от способа изображения когнитивных процессов, отсутствие эксплицитно выраженного авторского комментария обусловливает нежёсткость интерпретационной программы любого психологического текста.

В экстериоризированных психологических текстах автор не называет, а внушает понимание чувства читателю через «овеществляющую» это чувство деталь, заставляет читателя домысливать текст, расшифровывая подтекст. Однако не менее сложными для восприятия оказываются и интериоризированные психологические тексты, открыто показывающие движение мысли в плане изображённой внутренней речи и подражающие «не-до-конца-высказанности» её эмпирического аналога. Сверхскрупулёзность и сверхточность в соблюдении формы такого показа значительно повышают возможность неоднозначной интерпретации психологического текста. По сути дела, именно внутренний монолог имитирует максимальную степень «свободы» от авторского «Я», поскольку соотносится с иконическим изображением (показом), а не с рассказом. «Открытость» несёт в себе скрытый смысл: подтекст, порождаемый широкой ассоциативностью и свёрнутостью структуры изображённой внутренней речи, диктует такие же высокие требования к образцовому читателю, как и подтекст, формируемый деталями, «овеществляющими» чувство. В любом случае насыщенный психологическими обертонами психологический текст активизирует читательскую инициативу. Сам же подтекст как намеренный имплицитный смысл на уровне текста (М.В. Никитин) становится конститутивным свойством психологической прозы: он моделирует читателя, способного понять движение мысли персонажа без помощи автора. Понимание в психологическом тексте всегда предполагает активность самоутверждения.

Библиографический список литературы

1.Азнаурова Э.С. Прагматика художественного слова. Ташкент: ФАН, 1988. 119 с.

2.Анастасьев Н.В. В поисках цельности // Absalom, Absalom! M.: Progress Publishers. С. 5-28.

3.Лакан Ж. Семинары. Работы Фрейда по технике психоанализа (1953-1954). М.: Гнозис; Логос, 1998.

Кн. 1.432 с.

4.Рикёр П. Герменевтика. Этика. Политика. М.: ACADEMIA, 1995. 190 с.

5.Современное зарубежное литературоведение. Страны Западной Европы и США. Концепции. Школы. Термины. М: Интрада, 1996. 320 с.

6.Eco U. The role of the Reader: Explorations in the Semiotics of the Text. Ln.: Hutchinson, 1979. 273 p.

7.Eco U. Interpretation and History // Interpretation and Overinterpretation. U. Eco with R. Rorty, J. Culler and C. Brooke-Rose / Ed. by S. Collini. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1996. P. 23-45.

8.¡ser W. The Implied Reader: Patterns of Communication in Prose Fiction. Baltimore, John Hopkins Univ. Press, 1974.

9.her W. Indeterminacy and the Reader's Response // Aspects of Narrative: Selected Papers from the English Institute / Ed. by J. Hilles Miller. N. Y., 1971.

195

Текст и дискурс: традиционный и когнитивно-функциональный аспекты исследования= Рязань, 2002. - 236 с.