§3. Потребность в обосновании во что бы то ни стало

Из частоты этих «потому что» псевдологического или псевдопри­чинного порядка можно заключить, что мысль ребенка и вообще эго­центрическая мысль постоянно руководимы потребностью обосно­вания во что бы то ни стало. Этот логический или предлогический закон имеет глубокое значение, ибо, по всей вероятности, именно бла­годаря его существованию идея случая отсутствует в детском мышле­нии. «Каждое явление может быть обосновано тем, что его окружает». Или еще: «Все связано со всем, и ничто не случайно». Таковы могли бы быть формулы этого верования. Случайная для нас встреча двух явлений в природе или двух слов в разговоре не зависит, по мнению ребенка, от случая. Эта встреча оправдывается доводом, который ре­бенок выдумывает, как умеет. Что касается размышления о явлениях природы, то мы увидим многочисленные примеры этого закона по по­воду детских «почему» (§ 2 главы V). Большое число этих вопросов ставится так, как если бы ребенок совершенно изгонял случай из хо­да событий. Что касается словесного понимания, один из нас уже при­водил несколько примеров того же явления под именем (впрочем, дву­смысленным) «принципа основания» (рппаре с!е га!зоп). Когда мы ста­вим ребенку вопрос, требующий рассуждения, и он не может на него ответить, то, вместо того чтобы молчать, он изобретает во что бы то ни стало ответ, свидетельствующий как раз о потребности связывать между собою самые разнородные вещи. Так, например, применяя тест для испытания рассуждения, требуют от ребенка положить кусок синей бумаги в ящик, если там находится одна монета, и белой бума­ги, если там находятся две монеты, и т. д. Испытуемый кладет науда­чу белую бумагу. «Почему следует положить белую бумагу? — Пото­му что белый цвет — это цвет монеты» или: «Потому что ее цвет блестит [как никель]» и т. д¹¹. Из этого примера видно, что произво­дительность заданий не удовлетворяет ребенка, а отсюда этот послед­ний находит оправдание всему, что для нас является просто «данным» без всякого основания, всему, что просто нами «допускается».

Эти факты, которые мы просто отмечаем, не объясняя, в изобилии наблюдались нами в опыте с пословицами: самые неожиданные заклю­чения ребенком всегда обосновывались. Вот несколько примеров, где синкретизм влечет эти обоснования во что бы то ни стало.

Витт(10л.). «Кто извиняется, обвиняет себя» = «Когда кто-нибудь слишком добр, то в конце концов у него все возьмут», «потому что другой взял кое-что, тогда тот. который взял, извиняется».

Анд (9л. 6 м.). Та же пословица = «Кто засыпает поздно, просыпается поздно», «потому что он извиняется, потому что поздно пробуждается [в том, что поздно пробуждается]».

118

Дют(8л. Юм.). «Кто пил, тот и будет пить» = «Удовлетворяя одних, вызываешь недовольство других» , «потому, что когда кто-нибудь пьет, ему мешают».

Ган (9л. 3 м.). «Из угольного мешка не летит белая пыль» = «Чтобы жить, нужно работать», «потому что нужны деньги, чтобы купить угля».

Эк (9 л. 1м.). «Куя, становишься кузнецом» = «Нужно вознаграждать или наказы­вать людей, согласно с тем, что они сделали», «потому, что если хорошо научи­лись ремеслу, то нас награждают, а если не хорошо научились, то нас наказыва­ют» и «Баран всегда будет острижен» = «Упражняясь в чем-нибудь, становишься в этом ловким», потому что, «упражняясь в стрижке барана, становишься ловким, чтобы стричь других баранов, если они имеются».

Еще раз Эк. «Мухи , которые жужжат вокруг лошадей, не подвигают вперед дилижанс» = «От недостатка, который вошел в привычку, трудно избавиться», «потому что мухи всегда садятся на лошадей и мало-помалу привыкают, и потом трудно исправиться». А «Каждому по его трудам» = «Тот, кто засыпает поздно, просыпается поздно», «потому что, когда нужно что-нибудь выучить, то ложишься поздно. Его труды — наши, тогда пробуждаешься поздно. Наши тру­ды — это то, что мы должны делать, у нас имеется, что делать, и мы принуждены идти спать поздно, чтобы их выучить». Этот последний пример вводит схему целого, более отчетливую, чем предшествующая.

Кси(12л. 11 м.). «Каждой птице ее гнездо хорошо» = «Ничтожные причины мо­гут иметь страшные последствия», потому что «птица строит свое гнездо с осторожностью, а тогда, когда делают вещи плохо, то можно получить страшные последствия». А «Пока гуляют, жаркое пригорает» = «Люди, наиболее занятые исправлением других от их недостатков, сами не всегда являются наибо­лее безупречными», потому что, «когда слишком занят исправлением других от недостатков, то допускаешь пригореть жаркое».

Читатель видит механизм этих обоснований. Это случаи синкре­тизма, в которых схема целого сведена к минимуму, к тому, что Кузи-не называет «непосредственной аналогией».

Способность к обоснованию во то бы то ни стало, обнаруживае­мая детьми, является, таким образом, следствием синкретизма: син­кретизм как отрицание анализа, вынуждает для каждого нового вос­приятия или для каждой новой идеи искать во что бы то ни стало связь с тем, что ей непосредственно предшествует. Связь эта то сложна и представляется в форме глобальной схемы, которая заставляет новое почленно сочетаться со старым, то она проще и более непос­редственна, и тогда имеешь дело с уже приведенными нами случая­ми обоснования во что бы то ни стало. Можно ли сказать, что эти обоснования достаточно объясняются понятием непосредственной аналогии, без вмешательства понятия синкретизма? Мы, напротив, Думаем, что без умственных привычек, вырабатываемых синкретиз-ном, без признания того, что ребенок воспринимает лишь схемы це­лого, порождающие постоянное убеждение, что все зависит от все-гр, он не обнаружил бы этого обилия произвольных обоснований, ^прочем, из примеров, которые мы только что привели, видно, что синкретизмом в собственном смысле слова и другими фор-

119

мами связи имеется целый ряд посредников: здесь снова, благода­ря образующейся схеме целого, аналогия в деталях вырисовывает­ся отчетливее.

В детском воображении имеется, таким образом, удивитель­ная способность отвечать на все вопросы гипотезой или неожидан­ным доводом, устраняющим все трудности. Для ребенка нет такого «почему», которое осталось бы без ответа. Ребенок может сказать: «Я не знаю», чтобы отделаться от вас, и лишь очень поздно, к 11 или 12 годам, он скажет: «Этого нельзя узнать». Может быть, скажут, что эти объяснения давались просто для того, чтобы не оставаться а ^и^а, из-за самолюбия и т. п. Но это не объясняет богатства и неожи­данности гипотез, которые напоминают скорее плодовитость мисти­ческих символистов или бред больных, одержимых манией все ис­толковывать, чем уловки взрослых, захваченных врасплох (напри­мер, отвечающих на экзамене). Это сродство детских оправданий с объяснениями больных манией интерпретации на первых ступе­нях безумия должно многое объяснить тому, кто оспаривает суще­ствование потребности в обосновании во что бы то ни стало. Дей­ствительно, факты, которые мы только что цитировали, по всем своим признакам приближаются к тем, которые д-р Дромар наблю­дал над интерпретантами (больными, одержимыми манией истол­кования)¹²: воображаемое рассуждение (га150ппетеп{1тад1паМ), во время которого все возможности становятся вероятностями или до-стоверностями, рассеяние (сМизюп) истолкования, то есть «связь, в силу которой истолкование чаще всего вызвано предшествующим истолкованием и опирается, в свою очередь, на истолкование даль­нейшее» («Я прикрепляю одну вещь к другой таким образом, что мало-помалу строю целое» — больной Г.); изучение (гауоппетеп!), или «случайная и неожиданная продукция бесчисленных истолкова­ний, которые вращаются на расстоянии вокруг одной главной идеи, представляющей центр и как бы точку соединения всех частей си­стемы»; символизм (51тЬоН5те), что означает тенденцию находить в каждом явлении или в каждой фразе скрытую идею, более глу­бокую, чем та, которая представляется на первый взгляд, и т. д. И д-р Дромар делает справедливое заключение, что «способ мыш­ления у интерпретантов, одним словом, их манера воспринимать и рассуждать напоминает некоторые наиболее существенные черты примитивной мысли и детской мысли»¹³.

Относительно же приписывания обилия детских истолкований про­стой выдумке, то мы сейчас увидим, что следует думать об этой ги­потезе, которая приходит на ум по поводу всех фактов, приведен­ных в данной главе. Сверх того, следует устранить возражение, со-

которому истолковательный характер детских обоснований обязан будто бы тому, что мы пользовались пословицами. Все явле­ния в рассуждении детей, о которых здесь идет речь, можно Найти и при обычном наблюдении. Уже не раз изучали, например, спонтанную этимологию, кбторую дети предпочитают, а еще их уди­вительное стремление к вербализму, то есть к фантастическому истолкованию плохо понятых слов: эти два явления показывают, ка'к легко ребенку удовлетворить свой ум произвольными обоснова­ниями. Более того, как мы это беспрестанно отмечали, ребенок в начале нашего опыта не знает, что пословица имеет скрытый мо­ральный смысл. Мы ограничиваемся напоминанием ребенку, что пословица — это «фраза, которая кое-что значит», и просим у него Найти другую фразу, которая значит «то же самое». Если бы у ре­бенка не было спонтанной тенденции к обоснованию во что бы. то ни стило и к истолковывающему символизму, то в условиях наших опы­тов ничто не привело бы его к описанным нами явлениям.

Итак, мы можем сделать вывод, что потребность в обосновании Во то бы то ни стало есть общий закон вербального понимания ре­бенка и что этот закон, в свою очередь, вытекает из синкретизма детского рассуждения. Из того, что для синкретизма все связано, все зависит от всего, все воспринимается через схемы целого, постро-^ённые из образов, через аналогии частностей, через сопутствующие Обстоятельства, — естественно вытекает, что идея случая или про­извола не существует для синкретического ума, а поэтому можно найти основание для всего. В то же время синкретизм — это продукт детского эгоцентризма, ибо именно привычки мыслить эгоцентрически заставляют избегать анализа и удовлетворяться индивидуальными и произвольными схемами целого. В связи с этим понятно, почему Детские оправдания, вытекающие из синкретизма, имеют характер субъективных истолкований и даже подобны патологическим ис­толкованиям, представляющим возврат к примитивным способам мышления.