§ 2. «Почему» причинного объяснения. Введение в классификацию по содержанию

Мы отнюдь не намереваемся прямо приступить к трудному во­просу о причинности у ребенка. Наоборот, мы ограничим наши исследования проблемой формальной структуры рассуждения ре­бенка. Изучение причинности трудно отделить от изучения детских представлений, но оно, правду сказать, находится вне нашей темы. Тем не менее два обстоятельства принуждают нас здесь приступить к нему. Одной из задач этой главы является желание показать, что у Дэля очень мало «почему» логического обоснования, и поэтому нам надо обсудить все полученные вопросы в целом для того, что­бы дать себе отчет в данном явлении. Но также можно частично изу­чать причинность в аспекте структуры рассуждения и, в частности, влияний эгоцентризма, не слишком задевая область самих представ-

138

лений. Тем не менее скажем два слова и об этих представлениях, чтобы в следующем параграфе сделать заключение о структуре по­ставленных вопросов.

«Почему» причинного объяснения ставят большое количество проблем, имеющих капитальное значение для изучения детского понимания. Действительно, можно спросить себя, испытывает ли ребенок в такой же степени, как и мы, потребность в причинном объ­яснении в собственном смысле этого слова (причины, производя­щие действие, в противоположность причинам, обозначающим цель). Итак, следует проанализировать те возможные типы причинности, которые заменили бы причинность в собственном смысле. Стэнли Холл совершенно прав, утверждая, что из нескольких сотен воп­росов, относящихся к природе и происхождению жизни, 75% — причинные. Но он не дал критериев. Он просто отметил, что среди причинных вопросов большое количество артифициалистических, анимистических и т. д.². Задача состоит в том, чтобы классифициро­вать эти виды объяснений и найти их связи.

В двух из предшествующих глав (I и III) мы видели, что ребенок 6—8 лет очень мало интересуется «каким образом» явлений. Он не проявляет любопытства по отношению к, так сказать, глобальной (общей, единой) причине и, наоборот, выказывает большой интерес К деталям и к следствиям. Здесь — серьезная предпосылка в пользу своеобразного характера «почему» объяснений у ребенка. Сначала попытаемся классифицировать вопросы Дэля с точки зрения их со­держания, оставляя форму в стороне.

Классификация «почему» по их содержанию состоит в группиров­ке по предметам, к которым относится вопрос. В этом отношении³ из 103 «почему» причинного объяснения 81 относится к природе и 22 к машинам или к предметам фабричной продукции. В свою очередь, 81 «почему», относящихся к природе, разделяются: на 26 вопросов по поводу неодушевленных предметов (неодушевленных для взрослых), 10 — о растениях, 29 — о животных и 16 — о челове­ческом теле.

В этом результате наибольшего внимания заслуживает слабое любопытство, проявляемое детьми по отношению к материальным, неодушевленным предметам. Этот факт должен предостеречь нас от допущения, что «почему» Дэля относится к причинности, пони­маемой так же, как понимаем ее мы. Некоторые особенности этих «почему» по поводу физического мира позволяют нам точно опре­делить, в чем заключается проблема. Прежде всего некоторые из (вопросов Дэля свидетельствуют о хорошо известном антропрморфиз-•Ие детей, скажем лучше — артифициализме, ни происхождение, ни

139

длительность которого, впрочем, неизвестны. Например: «Почему [гром и молния возникают сами по себе]? Это правда? Но на небе нет всего, что надо, чтобы сделать огонь?» Эти артифициалис-тические вопросы, вообще-то редко достаточно точные, по-видимо­му, не предполагают действующей или механической причинности, аналогичной нашей. Другие «почему», более интересные, вызывают в мысли ребенка вопрос о случае. Например, Дэль думал, что Берн стоит на берегу озера. «Озеро не доходит до Берна. — Почему?» или: «Почему нет источника в нашем саду?» и т. д. Воспитательница В. находит палку и подбирает ее. «Почему эта палка больше вас?»; «Есть ли большой Сервэн и маленький Сервэн? — Нет. — Почему есть Малый Салэв и Большой Салэв?» Такого рода вопросы, в изобилии встречающиеся у ребенка, и многие другие, с которыми нам еще при­дется познакомиться, всегда вызывают у нас удивление. Мы при­выкли при объяснении явлений относить большую часть их за счет случайности. Вся «статическая причинность», которая для нас — про­стой вариант механической причинности, основывается на этой идее о случае, то есть о встрече двух причинных рядов, не зависящих друг от друга. Если нет источников в каком-либо саду, то потому, что ряд мотивов, заставивших выбрать местоположение сада, не зависит от ряда причин, которые создали источник на некотором расстоянии от­туда; если бы эти два ряда скрестились, то это была бы лишь чистая случайность, так как было очень мало шансов на то, чтобы они скре­стились. Но ясно, что мысль о случае — результат нашей беспо­мощности дать объяснение; беспомощность и вынуждает нас делать подобные заключения. Ребенок только позже придет к такого рода агностицизму по отношению к текущей жизни. За неимением ясной идеи о случае, он всегда будет отыскивать «почему» всех случай­ных совпадений, доставляемых ему жизненным опытом, откуда и происходит эта группа вопросов. Свидетельствуют ли эти вопросы о потребности в причинном объяснении? В одном отношении свиде­тельствуют, так как они требуют объяснения там, где мы его даем. В другом отношении не свидетельствуют, так как очевидно, что мир, в котором нет случайностей, значительно менее механичен и гораз­до более антропоморфен, чем наш. Мы, впрочем, еще раз вернемся к этому вопросу о статистической причинности по поводу других раз­новидностей «почему».

Напротив, следующие вопросы принадлежат как будто к катего­рии физической причинности:

(1) «Почему это [тело] всегда падает?» (2) «Она [вода] может уйти, почему же тогда [еще остается в реках вода]?» (3) «Вода идет в море. — Почему?» (4) «Лишь на берегу [озера] образуются волны. Почему?» (5) «Почему, когда есть

140

что-нибудь [упавшие листья], всегда делается вот так [пятна сырости]?» (6) «Это всегда останется [вода в пробуравленной дырке в мягком камне)? — Нет, этот камень много поглощает воды.—Почему? Будет дырка? — Нет. — Разве зто тает?» (7) «Почему, когда подымаешься [когда идешь на север], делается все холоднее?» (8) «Почему молния лучше видна ночью?»

Надо отметить, что в этих вопросах очень трудно отделить целе­направленность от механической причинности. «Почему» (3), (7) и (8) могут быть истолкованы как целенаправленные вопросы: лучше видна молния, чтобы... и т. д. Лишь в вопросах (1), (4), (5) и (6) мож­но быть уверенным в потребности причинного объяснения, потому что здесь речь идет о точно определенных ограниченных предме­тах, совершенно не зависящих от какого "бы то ни было человеческо­го или божеского вмешательства. Молния, наоборот, как мы видели, произвольно понята как «произведенная» на небе; реки, как мы уви­дим, понимаются как «приводимые в движение человеком» и т. д. ' Короче говоря, видно, что эти вопросы, поставленные по поводу йвлений неодушевленного мира, далеки от того, чтобы быть едино-|ласно признанными в качестве причинных. Вопросы о растениях в атом плане не вносят большой ясности. Одни из них свидетельству­ет о некотором интересе к той или другой стороне жизненной обста­новки: «Почему их [колокольчиков] совсем нет в нашем саду?» Дру­гие, более интересные, относятся к жизни и смерти растений: «Шел /Ш дождь сегодня ночью? — Нет. — Тогда почему же они [сорные травы] растут?»; «Почему больше не видно этих цветов [конец йета]?»; «Они совсем завяли [розы на кусте], почему? Они не долж-

,' Л1Ы умирать, так как они еще на растениях»', «Почему он [гнилой Гриб] так легко падает?» Мы увидим дальше это любопытство к *смерти» на примере других вопросов, которые покажут, что этот ин-Шрес, очевидно, существен с точки зрения понятия о случае. Что же касается первой группы вопросов, то она ставит те же задачи, что и раньше. Ребенок очень далек от того, чтобы при запутанности фак-

"«ов уделить место случаю; наоборот, он всему ищет объяснение.

.44© какое? Является ли оно причинным или оно свидетельствует о скрытой целенаправленности?

^^Естественно, что вопросы о животных в этом плане совершенно

|?8ены. Около половины этих вопросов относится к намерениям, кото-ребенок приписывает животным. «Делает ли бабочка мед? — — Но почему же они летят на цветы?»] «Почему они [мухи] 'еэут в ухо?» и т. п. Ясно, что надо было бы отнести эти «поче-«почему» мотивировки, но мы сохраняем эту последнюю груп-обозначения действий людей, так как, если распростра-ее и на животных, то не будет основания не распространить

141

ее и на объекты, которые ребенок, согласно исследованиям Институ­та Ж.-Ж. Руссо о представлениях детей, еще одушевляет в 6— 7 лет (светила, огонь, реки, ветер и т. п.). Среди вопросов о живот­ных — лишь четыре причинных вопроса, и, что интересно, все они снова касаются смерти:

«Они [бабочки] скоро умерли, почему?»; «Будут ли еще пчелы, когда я буду большим? — Да, те, которых ты видишь, будут мертвыми, но будут другие. — Почему?»', «Почему с ними [животными] ничего не бывает [оттого, что они пьют грязную воду]?»; «Она [муха] умерла, почему?»

Остальные же вопросы о животных — это или вопросы, касающи­еся цели, или «почему», затрагивающие случайные обстоятельства (или аномалии), которым ребенок хочет найти объяснение.

«Почему он [голубь], как орел, почему?»; «Если они [ужи] неопасны, почему у них это [зубы]?»; «Почему он [жук] это [щупальцы] имеет всегда?»; «Это [насекомое] клейкое, почему?»; «[Рассматривая муравья:] Видно красное и зеле­ное, почему?»; «Он [жук] не может добраться до солнца, почему?»; «[Дэль рисует кита, кости выступают из кожи.] Костей не видно, они не выступают. — Почему? Он умер бы?»

Видно, что некоторые из этих вопросов осмысленные, другие же (во­просы о голубе, муравье и пр.) — нет. Во второй группе мы вводим элемент случайности для всяких объяснений. Конечно, установить это различие а рг/ог/ невозможно, если наше понятие о случайности обя­зано своим возникновением тому, что мы оказываемся бессильными объяснить. Ребенок также не может предвидеть этих оттенков. Воз­можно, следует сказать вместе с Гроосом, что любопытство есть игра внимания, и рассматривать все эти вопросы только как результат фан­тазирования? Но это не объясняет их содержания. Если детские во­просы нам кажутся странными, то потому, что а рг/ог/ для ребенка между всем может существовать связь. Без понятия о случайном, ко­торое является понятием производным, нет основания задумываться над тем, какой именно вопрос следует поставить. Больше того, если все связано со всем, то очень вероятно, что все имеет конечную цель и что эта цель антропоморфного происхождения. Следовательно, ни одного вопроса самого по себе нельзя считать нелепым.

Вопросы, относящиеся к человеческому телу, еще больше поз­воляют нам понять это отношение к цели в тех вопросах с «поче­му», которые отрицают случайное. Вот пример «почему» чисто це­левого, встречаемоего там, где мы бы ожидали причинное «поче­му». Дэль спрашивает по поводу негров: «Если я пробуду лишь один день там, сделаюсь ли я совершенно черным?» Этот вопрос, не будучи «почему», кажется явно причинным. Продолжение показы­вает, что это не так: «Нет. — Почему заставляют их существо-

142

да/пь [быть] такими?» Хотя выражение «заставляют их», конечно, не нужно понимать в слишком узком смысле, тем не менее очевид­но, что оно свидетельствует о наличии скрытой цели («кто-то застав­ляет их быть такими с какой-то целью»). Вследствие этого есть много шансов на то, что и следующие вопросы являются вопросами точно такого же рода:

«Почему они [уши] маленькие у вас, а я маленький, а они — большие?» и «Почему папа больше вас, а он молод?»; «Почемуу дам не растут бороды?»; «Почему у меня шишка [на запястье]?»; «Почему я не родился таким [немым]?»; «Гусеницы становятся бабочками. В таком случае я стану девочкой?—Нет.— Почему?»; «Почему она [мертвая гусеница] становится совсем маленькой? Когда я умру, разве я тоже стану совсем маленький?»⁴

Здесь снова большинство вопросов задано так, как будто ребе­нок не был способен ответить сам себе: «Это случайно». Следо­вательно, на этой стадии нет понятия о случайности: причинность предполагает наличие «делателя», Бога, родителей и т. д., и вопро­сы касаются намерений, которые у него были. Те из предыдущих Вопросов, которые ближе всего к причинным, предполагают более или менее ясно наличие цели. Органическая жизнь представляется ребенку делом, хорошо урегулированным согласно желаниям и на­мерениям ее создателя.

В связи с этим становится понятной роль вопросов о смерти и о случаях. Если проблема смерти приводит ребенка этой стадии раз­вития в недоумение, то это именно потому, что в такой концепции мира, которую имеет в это время ребенок, смерть — явление необъ­яснимое. Смерть для ребенка 6—7 лет есть явление, по преимущест­ву случайное и таинственное. Поэтому именно те из вопросов о растениях, животных и человеческом теле, которые касаются смер­ти, приведут ребенка к тому, что он оставит стадию чистого пред­ставления, что все имеет цель, и усвоит понятие о статистической |*пи случайной причинности.

Конечно, это отличие причинного порядка от порядка, подчинен­ного цели, очень тонко, если рассматривать каждый отдельный слу­чай, но мы думаем, что в общем наши соображения правильны.

Дэль имеет совершенно определенную тенденцию задавать во-йросы обо всем без различия, потому что он склонен думать, что *йе имеет цель; идея о случайности ускользает от него; но именно вследствие того, что она от него ускользает, он и задает вопрос пре­имущественно о том, что случайно или необъяснимо. Ведь случай­ное является для него проблемой в большей степени, чем для нас. Он то старается уничтожить случай как таковой, пробуя доказать его **аличием цели, то, когда это ему не удается, он допускает случай как

143

таковой и пытается объяснить его при помощи причины. Отсюда ясно, что при наличии вопроса ребенка, который кажется причинным, следу­ет остерегаться поспешных выводов и внимательно рассмотреть, ис­ключена ли возможность целевого толкования. Но и при этом прийти к определенному заключению не всегда возможно: так, из наших 81 «почему», относящихся к природе, лишь десятая часть вопросов точ­но причинны. Следовательно, классификация по содержанию вопро­сов никак не может точно совпадать с формальной классификацией: наличие интереса к предметам природы непосредственно не доказы­вает интереса к механической или физической причинности.

Прежде чем подвергнуть детскую причинность более тщатель­ному анализу, рассмотрим еще «почему», относящиеся к челове­ческой технике: машины, продукты производства. Из 22 вопросов этого рода две трети относятся просто к намерению «делателя»: «Почему трубы [парохода] наклонны?»; «Почему в этом свистке сделаны две дырки?» Эти вопросы вместе с «почему» мотивировки являются переходными. Но их легко различить, потому что вопрос непосредственно относится к сделанной вещи. Только в некоторых случаях оттенок сомнителен. Например, перед картинкой, изобра­жающей женщину, которая протягивает девочке капусту, ребенок спрашивает: «Почему это всегда так остается?» Хочет ли Дэль узнать психологическое намерение автора или женщины либо спра­шивает, почему рисунок изображает действие в виде одного непод­вижного положения?

Другие «почему» более интересны: они относятся к самому меха­низму машин или к свойству материала:

«Почему колеса [у подъемного крана]?»; «У нас на чердаке лампы. Когда гроза, нельзя исправлять электричества. Почему?» После того как слишком нажал карандашом на лист бумаги, говорит: «Почему видно насквозь?» Передавли­вает монету на бумагу: «Почему это хорошо выходит, а другое —нет?» Его имя было написано на деревянном ружье. На следующий день надписи не было видно: «Почему дерево и железо стирают карандаш?» Рисуя: «Когда кладут оранжевый и красный — получается коричневый цвет, почему?»

На первый взгляд кажется, что многие из этих вопросов вызыва­ют причинное объяснение. Но здесь, как и в вопросах о природе, собственно причинные вопросы относятся исключительно к случай­ному, тогда как те, которые относятся к обычному явлению (вопрос о подъемном кране или красках), по-видимому, в одинаковой степени относятся как к пользе или мотиву, так и к причине. По крайней мере, мы не нашли ни одного бесспорно причинного вопроса, относящего­ся к самому механизму машины. Таким образом, вопросы этой груп­пы подтверждают то положение, к которому мы пришли раньше.

144