Примечания к главе XXIX

' Галы. по словам Тацита, любили женщин и оказывали им величайшее уважение. Они приписывали женщинам нечто божественное, допускали их на совещания и обсуждали с ними государственные дела. Германцы подобным же образом относились к своим женщинам. Решения женщин считались у них как бы изречениями оракула. При Веспасиане некая Велледа, а до нее Авриния и еще многие другие вызывали подобное почитание. Обществу женщин, говорит Тацит, германцы обязаны своим мужеством в битвах и своей мудростью в совете.

²По свидетельству шевалье де Боже, северяне были всегда очень склонны к любовным наслаждениям. Огелиус в «Itinere Ddnico» говорит то же самое.

³См. в гл. XXV о тождестве этих двух религий.

⁴D этих странах великодушие не берет верх над мстительностью. В Турции не может случиться то, что случилось в Англии несколько лет тому назад. Принц Эдуард, преследуемый королевскими отрядами, нашел убежище в доме одного вельможи. Последнего обвинили в укрывательство претендента и призвали на суд. Явившись туда, он сказал: «Разрешите мне, прежде чем подвергнуться допросу, спросить, кто из вас был бы настолько подлым и трусливым, чтобы выдать претендента, если бы он укрылся в его доме?» При этом вопросе суд умолк, поднялся и отпустил обвиняемого.

В Турции нельзя найти землевладельца, который заботился бы о благе своих вассалов; турок не заведет у себя фабрик; он не будет с тайным удовольствием переносить дерзость своих подчиненных — ту дерзость, которую всегда выказывают родившиеся в нищете люди, когда они внезапно разбогатеют. От турка нельзя услышать прекрасного ответа, данного в аналогичном случае одним амлийским вельможей лицам, обвинявшим его в слишком большой доброте: «Я желал бы большего почтения от моих вассалов, но мне известно, как и вам, что смиренный и робкий голос присущ бедности; а я желаю им счастья и благодарю небо за их дерзость, которая убеждает меня в том, что они стали богаче и счастливее».

⁵Иногда визири подобными же искусными приемами находили средства давать полезные уроки своим государям. «Некий персидский монарх, разгневавшись на своего великого визиря, отставил его и назначил на его место другого. Тем не менее он был доволен прежними заслугами отставного визиря и повелел ему выбрать любое место в государстве, где тот мог бы прожить остаток своих дней вместе со своей семьей и пользоваться приобретенным раньше богатством Визирь ответил ему: «Мне не надо тех благ, которыми ваше величество осыпало меня; я умоляет

==471

взять их обратно, и если ваше величество сохранили ко мне некоторую благосклонность, то я прошу отвести мне для жительства не населенное место, но какую-либо пустынную деревню, которую я мог бы восстановить и заселить с помощью моих людей, моего труда, моих забот и моего трудолюбия». Монарх повелел, чтобы ему нашли просимую деревню. Но после долгих поисков ему объявили, что такой деревни не оказывается. Монарх сообщил об этом отставному визирю, который ответил: «Я прекрасно знал, что во всех областях, вверенных моему попечению, нет ни одного разоренного угла. Я попросил об этом для того, чтобы ваше величество узнало, в каком состоянии я возвращаю государство его величеству, и пусть ваше величество передаст управление человеку, способному отдать в нем столь же хороший отчет»» (Galland^2/. Bons mots des orientaux).

⁶Если в этих странах историк не может без опасности для себя называть но именам изменников, которые в прошлых веках предавали родину, если он вынужден, таким образом, жертвовать истиной тщеславию потомков, часто столь же преступных, как их предки, то как же может министр подобного государства заботиться об общественном благе? Сколько препятствий будут ставить ему высокопоставленные лица, гораздо более заинтересованные в продолжении злоупотреблений, чем в репутации своих предков! Возможно ли при таких правительствах требовать добродетели от гражданина и возмущаться людской злобой? Дурны не люди сами по себе, дурными делает их законодательство, наказывающее всякого, кто делает добро и говорит истину.

⁷Исторический трибунал, говорит Фрере³*, состоит из двух родов историков. Одним поручено описывать все, что происходит вне дворца, т. е. все, что касается общих дел, другим же — все, что происходит и говорится внутри дворца, т. е. все речи государя, министров и чиновников. Каждый из членов этого трибунала записывает на листе все, что он узнал за день. Затем он подписывает его и, не сообщая его содержания своим товарищам, бросает его в большую урну, поставленную посреди зала собрания. Чтобы дать понять дух этого трибунала, Фрере сообщает, что некий Тзу-и-чонг приказал убить Тчуанг-чонга, генералом которого он был (это убийство было местью за оскорбление, которое ему нанес этот государь, отняв у него жену). Исторический трибунал составил записку об этом случае и положил ее в свой архив. Генерал, узнав об этом, сместил президента трибунала, присудил его к смертной казни, уничтожил записку и назначил другого президента. Но как только этот последний получил место, то сейчас же велел составить новую запись этого происшествия, дабы заменить потерю первой. Генерал, узнав об этой дерзости, уничтожил трибунал и велел умертвить всех его членов. Тотчас же вся империя была наводнена статьями, в которых поведение генерала описывалось самыми черными красками. Испугавшись мятежа, он восстановил Исторический трибунал.

Летописи династии Танг приводят подобный же факт. Таитсонг, второй император из династии Танг, потребовал однажды у президента этою трибунала показать ему мемуары, касающиеся истории его царствования. «Государь, — отвечал ему президент, — подумайте, что мы точно рассказываем о пороках и добродетелях государей и что мы потеряем свободу, если вы будете настаивать

==472

на вашем желании...» — «Как!'— ответил император, — ты, который мне всем обязан, ты, который был так привязан ко мне, ты бы мог сообщить потомству о моих ошибках, если бы я совершил их?» — «Не в моей власти было бы скрыть их, — ответил президент, — хоть и с прискорбием, но я написал бы о них; и такова моя обязанность, что я должен сообщить потомству о вашем сегодняшнем разговоре со мной».

⁸Дух свободы, которым дышал Тащит в своей ранней юности, дал силы его душе во время царствования Веспасиана. Он стал, говорит аббат де ла Блеттри⁴*, гениальным человеком; он был бы человеком только умным, если бы родился в царствование Нерона