Добавил:
ilirea@mail.ru Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Скачиваний:
52
Добавлен:
24.08.2018
Размер:
1.64 Mб
Скачать

Глава IV о том, что мы необходимо должны уважать в других только себя самих

К этому нас принуждают две одинаково могущественные причины: тщеславие и леность. Я говорю, тщеславие, потому что стремление к уважению свойственно всем людям; это не исключает того, что некоторые из них связывают с желанием вызывать восхищение презрение к нему и ставят это себе в заслугу; но это презрение неискренне, и поклонник никогда не кажется глупым в глазах того кому он поклоняется; поэтому если все люди жаждут уваження и если всякий знает из опыта, что его идеи кажутся другому заслуживающими уважения или презрения постольку, поскольку они согласны с его взглядами

==193

или же противоречат им, то каждый человек, движимый тщеславием, невольно уважает в других согласие с своими взглядами, которое обеспечивает ему их уважение, и ненавидит в них противоречие своим взглядам, как верное ручательство того, что они к нему чувствуют ненависть или по крайней мере презрение, которое следует рассматривать как смягченную форму ненависти.

Но если даже допустить, что человек принес свое тщеславие в жертву любви к истине, то все же я утверждаю, что, если этот человек не будет движим сильным стремлением к знанию, его лень позволит ему испытывать к взглядам, противоположным его взглядам, только уважение на слово.Чтобы объяснить, что я понимаю под уважением на слово, укажу на два вида уважения.

Один вид можно рассматривать как следствие почтения к общественному мнению ' или же доверия к суждениям некоторых лиц; это я и называю уважением на слово.Таково уважение некоторых людей к весьма посредственным романам, обусловливаемое единственно тем, что они считают их авторов знаменитыми писателями. Таково же преклонение перед Декартами и Ньютонами, причем у большинства людей это преклонение тем восторженнее, чем оно менее сознательно; оно проистекает или из того, что, составив себе смутную идею о заслугах этих великих гениев, их поклонники уважают в этой идее работу своего воображения, или из того, что, ставя себя судьями заслуг такого человека, как Ньютон, они думают, что тем самым приобщаются к расточаемым ему похвалам. Этот вид уважения, которое мы весьма часто практикуем вследствие нашего невежества, в силу этого наиболее распространен. Самостоятельное суждение встречается весьма редко.

Второй вид уважения, независимый от взглядов других, возникает исключительно из впечатления, которое производят на нас известные идеи; поэтому я называю его сознательным уважением;это единственное истинное уважение, и о нем-то и идет здесь речь. Чтобы доказать, что леность позволяет нам оказывать этот род уважения только идеям, сходным с нашими, достаточно указать на то, что, как убедительно доказывает пример геометрии, мы достигаем знания неизвестных нам идей только путем аналогии и скрытой связи, существующей между нами и уже известными нам идеями, и что, только следуя за про-

==194

грессивным развитием этих аналогий, мы достигаем завершения науки. Отсюда следует, что идеи, не имеющие никакой аналогии с нашими, являются для нас идеями непонятными. Но, возразят мне, не существует никаких идей, которые не имели бы необходимо какой-либо связи между собой; без этой связи они остались бы никому не известными. Согласен, но эта связь может быть непосредственной или отдаленной; когда она непосредственна, то слабое стремление к знаниям, свойственное всякому человеку, делает его способным проявить внимание, необходимое для понимания этих идей. Но если эта связь отдаленная, как это случается почти всегда, когда дело касается взглядов, явившихся в результате большого числа различных идей и чувств, тогда, очевидно, надо быть одушевленным горячим стремлением к просвещению и находиться в положении, способствующем удовлетворению этого желания, для того чтобы леность позволила нам составить себе и, следовательно, почувствовать сознательное уважениек взглядам, противоположным нашим.

Молодой человек, кидающийся во все стороны, чтобы добиться славы, бывает охвачен энтузиазмом при имени людей, прославившихся в той или иной области. Если он наконец остановился на предмете своих занятий и своего честолюбия, то он с этих пор испытывает сознательное уважение лишь к тем, в ком он видит образец для себя, отдавая лишь дань уважения на слово тем, кто избрал иное, чем он, поприще. Ум — это звучащая лишь в унисон струна.

У немногих людей есть достаточно свободного времени для получения образования. Бедняк, например, не имеет возможности ни размышлять, ни исследовать, и истины и заблуждения он получает готовыми; поглощенный ежедневным трудом, он не может подняться в сферу известных идей, поэтому он предпочитает «Голубую библиотеку»1* произведениям Сен-Реаля2*, Ларошфуко и кардинала Реца3*.

Поэтому-то в дни народных праздников, когда вход в театры бывает даровым, актеры, имея в виду особого рода публику, ставят охотнее «Дона Яфета» и «Пурсоньяка», чем «Гераклия» и «Мизантропа». То, что мной сказано о простом народе, может быть распространено на все классы людей. Светские люди бывают рассеянны вследствие множества дел и развлечений, к тому же

7*

==195

философские книги так же мало говорят их уму, как «Мизантроп» 4* — уму простого народа. Поэтому чтение романа они обыкновенно предпочитают чтению Локка. Этим же принципом сходства можно объяснить, почему некоторые ученые и даже люди просто умные отдавали предпочтение авторам менее известным. Почему Малерб предпочитал Стация всем другим поэтам. Почему Гейнзиус2и Корнель ставили Лукиана выше Вергилия. Почему Адриан красноречие Катона предпочитал красноречию Цицерона. Почему Скалигер3считал Гомера и Горация много ниже Вергилия и Ювенала5*. Все потому, что большая или меньшая степень уважения, питаемая к автору, зависит от большего или меньшего сходства его идей с идеями читателя.

Если поручить десяти умным людям, каждому независимо, отметить в произведении, еще не напечатанном и, следовательно, относительно которого еще не составлено никаких предубеждений, те места, которые произвели на них самое сильное впечатление, то я убежден, что каждый из них укажет на различные места и что затем, если сравнить одобренные места с умом и характером одобрившего их, увидим, что каждый похвалил то, что сходно с его способом видеть и понимать вещи, и что ум, если можно так выразиться, есть струна, звучащая только в унисон.

Если уж ученый аббат де Лонгрю6* говорил, что он ничего не запомнил из произведений блаженного Августина7*, кроме того, что троянский конь был военным орудием, а один известный адвокат находил в романе «Клеопатра»8* интересным только ничтожные подробности о браке Элизы и Артабана, — то приходится признать, что единственная в этом отношении разница между учеными, или умными, людьми и людьми обыкновенными состоит в том, что для первых сфера аналогий обширнее вследствие того, что они обладают большим числом идей. Когда умному человеку приходится иметь дело с видом ума, сильно отличающимся от его ума, то он, подобно всем другим людям, уважает в нем только те идеи, которые сходны с его идеями. Если пригласить Ньютона, Кино и Макиавелли9* и познакомить их друг с другом, не называя их по имени, — ибо это дало бы им возможность почувствовать друг к Другу тот род уважения, который я называюуважением на слово, — то,несомненно, после

==196

того как они тщетно попытаются внушить свои идеи друг другу, Кино покажется Ньютону несносным стихоплетом, Ньютона сочтет Кино составителем альманахов, и оба примут Макиавелли за политикана из Пале-Рояля, а все трое мысленно назовут своих собеседников ограниченными умами и отплатят друг другу за доставленную скуку взаимным презрением.

Словом, если выдающиеся люди, всецело погруженные в свой род занятий,не могут испытыватьсознательного уважения куму, слишком от них отличному, то всякий автор, представляющий публике новые идеи, может рассчитывать науважение со стороны только двух категорий людей: или молодежи, которая еще не составила себе определенных взглядов и имеет желание и время для получения образования, или тех людей, ум которых, стремящийся к истине и близкий уму автора, уже предчувствовал существование идей, высказанных автором. Но число этих людей всегда незначительно. Вот почему так медленно осуществляется прогресс человеческого ума и каждая истина требует много времени, чтобы открыться взору всех.

Из только что сказанного следует, что большинство людей, подчиняясь лени, воспринимает только идеи, сходные с их собственными, и испытывает сознательное уважениетолько к такого рода идеям; этим объясняется высокое мнение, которое каждый принужден, так сказать, иметь о себе самом, — мнение, которое моралисты, может быть, и не приписали бы гордости, если бы имели более глубокое знание об установленных здесь принципах. Тогда они поняли бы, что священное уважение и глубокое восхищение, которым в уединении человек иногда проникается к самому себе, есть только результат испытываемой нами необходимости уважать себя преимущественно перед другими.

Как можно не быть о себе высокого мнения! Нет человека, который не изменил бы своих взглядов, считая их ложными. Значит, каждый полагает, что он мыслит правильно и, следовательно, гораздо лучше тех, чьи идеи противоречат его идеям. А так как нет двух людей, идеи которых были бы совершенно одинаковы, то каждый в отдельности необходимо должен считать, что он размышляет лучше всех других4. Герцогиня де Лаферте сказала однажды мадам де Сталь10*: «Признаюсь, дорогой друг,

==197

я нахожу, что только я одна всегда права» 5. Послушаем талапуэна, бонзу, брамина, гебра, грека, имама, марабута"*, когда каждый из них проповедует народу свою религию; не говорят ли они, подобно герцогине де Лаферте: «Люди, уверяю вас: только я один всегда прав». Словом, всякий считает себя умственно выше других, и глупцы в этом отношении не уступают другим людям6; это и дало повод к сказке о четырех купцах, которые привезли на рынок на продажу красоту, знатность, сан и ум и которые распродали весь товар, за исключением последнего купца, уехавшего даже без почина.

Но, возразят нам, встречаются люди, которые признают других умнее себя. Да, отвечу я, есть люди, которые в этом признаются, и это признание указывает на их благородство; однако к тем, которых они признают выше себя, они питают лишь уважение на слово,они только отдают общественному мнению предпочтение перед своим собственным и соглашаются, что данные лица более уважаемы, но они не имеют внутреннего убеждения, что эти лица более заслуживают уважения7.

Светский человек охотно согласится с тем, что в математике он стоит ниже Фонтена, Д'Аламбера, Клеро, Эйлера, что в поэзии он уступает Мольеру, Расину12*, Вольтеру, но я утверждаю, что в то же время этот человек будет придавать тем меньшее значение определенному роду занятий, чем больше он будет находить в нем людей, превосходящих его; что, кроме того, он постарается утешить себя за превосходство, которое он признал за указанными лицами, или мыслью о ничтожестве искусств и наук, или мыслью о разнообразии своих познаний, о своем здравом смысле, о своем знании света или о каком-нибудь ином преимуществе в том же роде, и что, взвесив все, он найдет себя не менее достойным уважения, чем кого бы то ни было8.

Но, возразят мне, можно ли представить себе, чтобы человек, занимающий, например, маленькую судейскую должность, счел себя равным по уму Корнелю! Конечно, отвечу я, он никого не сделает в этом вопросе своим поверенным; однако если путем тщательного исследования мы откроем, как много чувства гордости мы испытываем ежедневно, сами того не замечая, и сколько мы должны услышать похвал, для того чтобы мы осмелились сознаться самим себе и другим, какое глубокое уважение мы чувст-

==198

вуем к своему уму, то придется признать, что молчание гордости не доказывает отсутствия гордости. Станем продолжать приведенный выше пример и предположим, что при выходе из театра случайно встретились три адвоката и начали говорить о Корнеле; возможно, все трое разом будут утверждать, что Корнель — величайший гений, однако если, желая избавиться от несносного тяжелого чувства уважения к кому-нибудь, один из них прибавит, что хотя Корпель действительно великий человек, но его жанр легкомыслен, то уж наверно, если судить по презрению, которое иные люди питают к поэзии, два других адвоката присоединятся к его мнению; далее, становясь все откровеннее и откровеннее, они начнут сравнивать юриспруденцию с поэзией. В процессе судопроизводства, скажет второй, имеются свои хитрости, тонкости и комбинации, как и во всяком ином искусстве. Действительно, ответит третий, это самое трудное искусство. А так как весьма вероятно, что в этом трудном искусстве каждый из этих адвокатов считает себя самым искусным, то результат этого разговора будет тот, что каждый из них будет считать себя не менее умным, чем Корнель, хотя они и умолчат об этом. Наше тщеславие и особенно наше невежество до такой степени принуждает нас уважать самих себя больше, чем кого-либо, что во всяком искусстве самым великим человеком является для всякого артиста тот, кого он считает первым после себя9. Во времена Фемистокла13* гордость отличалась от современной нам гордости только тем, что она была наивнее, и когда после Саламинского сражения все военачальники должны были указать в записках, взятых из жертвенника Нептуна, имена тех, кто больше всех способствовал одержанию победы, то каждый из них, оставив первое место за собой, указал как на второго после себя на Фемистокла; народ же присудил первую награду тому, кого каждый из начальников счел самым достойным после себя.

Итак, не подлежит сомнению, что каждый человек имеет необходимым образом самое высокое мнение о себе и поэтому в других мы уважаем только наш образ и сходство с нами.

Из всего сказанного мной об уме, рассмотренном с точки зрения отдельного лица, я делаю следующее заключение: ум есть собрание идей, интересных для этого отдельного лица или потому, что они поучительны, или

==199

потому, что Они приятны; откуда следует, что личный интерес есть в этом случае единственный критерий достоинств человека, что и требовалось доказать.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ IV

 Лафонтен и* чувствовал только такого рода уважение к философии Платона. Фонтенель рассказывает по этому поводу, что однажды Лафонтен ему сказал: «Сознайтесь, что Платон был великий философ...» — «Но считаете ли вы его идеи вполне ясными?» — возразил Фонтенель. «О нет, он непроницаемо темен...» — «Не находите ли вы, что он сам себе противоречит»? — «Да, действительно, — отвечал Лафонтен, — он настоящий софист». Затем, забыв только что сделанное признание, продолжал: «Платон так хорошо размещает своих действующих лиц! Сократ был в Пирее, когда Алкивиад с венком на голове... О, этот Платон был великий философ!»

2«Лукан, — говорил Гейнзиус, — по сравнению с другими поэтами — то же, что прекрасная и гордо ржущая лошадь по сравнению со стадом ослов, гнусный крик которых выдает их

склонность к рабству».

3Скалигер говорит о семнадцатой оде IV книги Горация, что она отвратительна. Гейнзиус же находит ее лучшим произведением древней литературы.

4Опыт показывает нам, что человек считает заблуждающимся всякого человека и плохой всякую книгу, которые расходятся с его взглядами, и всякий охотно заставил бы замолчать этого человека и уничтожил бы эту книгу.

Неразумные ортодоксы давали иногда еретикам в руки этот козырь против себя. Если в процессе, говорят эти последние, одна из сторон запрещала бы другой печатать для защиты своего деда изложение обстоятельств его, то не указывало ли бы это насилие одной из сторон на неправоту ее дела?

5См. «Мемуары г-жи де Сталь».\

6Как самоуверенны, говорят посредственные люди, те, кого 3 называют умными людьми. Не воображают ли они себя значительно выше других людей? Но ведь и олень, ответим мы, хвалящийся тем, что он бегает быстрее всех оленей, может быть назван тщеславным; однако он может говорить, не греша против скромности, что он бегает быстрее черепахи. Вы и есть черепахи; вы ничего не читали и ни над чем не размышляли, — как же можете вы быть так же умны, как человек, много потрудившийся для приобретения знаний? Вы обвиняете его в самоуверенности; но ведь это вы хотите считать себя равным ему, непроявляя ни знания, ни размышления. Скажите же, кто из вас двух более самоуверен?

7Фонтенель охотно признал бы на словах, что Корнель гениальнее его как поэт, по это не было бы делом его внутреннего убеждения. Для доказательства предположим, что мы попросили бы этого самого Фонтенеля сообщить нам, что он считает совершенством в поэзии; он, наверное, указал бы на те же тонкие правила, которые он сам соблюдал так же хорошо, как Корнель; следовательно, внутренне он считал бы себя таким же великим поэтом,

==200

как всякий другой, а следовательно, признавая себя ниже Корнеля, он приносил бы только свое чувство в жертву общественному мнению. Мало кто имеет мужество признаться, что разновидность уважения, которое я называю сознательным,он питает больше всего к себе; но независимо от того, признаются ли люди в этом чувстве или отрицают его, оно в них существует.

8Люди хвастают всем: одни хвалятся тупоумием, называя это рассудительностью, другие — своей красотой; некоторые хвастают своим богатством, приписывая эти случайные блага своему уму и своему благоразумию; женщина, проверяющая по вечерам счета своего повара, считает себя заслуживающей такого же уважения. как и ученый; даже издатель книг in folio презирает издателя романов и считает себя настолько же выше его, насколько масса in folio больше массыброшюры.

9Никакое искусство, никакой талант не заслуживает предпочтения перед другим искусством или талантом, если они не оказываются в действительности более полезными либо для того, чтобы развлекать, либо для того, чтобы наставлять людей. Проводимые насчет их в свете сравнения и расточаемые им исключительные похвалы никогда не приводят к предпочтению, которого желали бы добиться для них, ибо те, с кем о них говорят и спорят, всегда преисполнены твердой внутренней решимости доказывать предпочтение лишь тому искусству или таланту, которые более всего льстят интересу их склонности или их тщеславия, а этот интерес не может быть одинаковым у всех людей.