Примечания к главе VII

' Руководимые личным интересом, мы видим вещи только с тех сторон, которые нам полезно видеть. Когда же мы судим согласно с общим интересом, это происходит не столько от правильности нашего ума и от врожденной нам справедливости, сколько благодаря тому, что мы случайно находимся в условиях, в которых нам выгодно смотреть так, как смотрят все люди. Тот, кто глубоко исследует свою душу, так часто ловит себя на ошибках, что поневоле становится скромным. Он уже не гордится своей просвещенностью, он не считает себя выше других. Ум подобен здоровью: тот, кто им обладает, его не замечает.

Глава VIII о разнице между суждениями общества и суждениями отдельных сообществ

Чтобы раскрыть причину различия между суждениями об одних и тех же людях общества в целом и отдельных кругов, следует иметь в виду, что государство есть совокупность составляющих его граждан, что интерес всякого гражданина связан каким-либо образом со всеобщим интересом и что, подобно звездам, разбросанным в необозримом пространстве и обладающим двумя главными движениями: одним, более медленным', общим для всей Вселенной, и другим, более быстрым, свойственным каждой звезде в отдельности, — и каждое отдельное общество бывает движимо двумя различными родами интересов.

Первый, более слабый, свойствен не только ему, но и обществу в целом, т. е. народу; второй, более сильный, есть исключительно только его частный интерес. Соответственно этим двум родам интересов два рода идей могут нравиться отдельным сообществам.

Один вид интереса, более связанный с всеобщим интересом, имеет предметом торговлю, политику, войну, законодательство, науки и искусства; этот вид идей, представляющих интерес для всех отдельных сообществ, пользуется наиболее широким, но и наиболее слабым уважением в большинстве сообществ. Я говорю, в большинстве, так как существуют общества, например академические об-

==215

щества, для которых идеи общеполезные суть в тоже время и самые интересные, для которых поэтому личный интерес совпадает с интересом общества в целом.

Другой вид идей непосредственно связан с частным интересом каждого отдельного сообщества, т. е. с его симпатиями и антипатиями, с его стремлениями и удовольствиями. По этой причине названный вид идей, особенно интересный и приятный для данного частного сообщества, обыкновенно не представляет интереса для общества в целом.

Выяснив это различие, мы должны заключить, что человека, приобретшего весьма много идей последнего рода, т. е. идей, особенно интересных для общества, в котором он живет, - это общество будет считать очень умным; но если этот человек выступит перед публикой — в печатном ли труде или занимая высокое положение, — то он, пожалуй, произведет впечатление человека весьма посредственного. Это голос весьма приятный в комнате, но слишком слабый для театра.

Напротив, человек, занимающийся идеями, представляющими общий интерес, будет менее приятен для того, круга, в котором он живет; его идеи покажутся даже скучными и неуместными; но если он выступит перед публикой — в печатном ли труде или занимая высокое положение, — тогда, явившись во всем блеске своего гения, он заслужит название выдающегося человека. Он подобен колоссальной фигуре, неприятной для глаз в мастерской скульптора, но вызывающей восторг граждан, когда она поставлена на площади.

Но почему нельзя соединить в себе идеи того и другого рода, почему нельзя заслужить одновременно уважение народа и светских людей? Потому, отвечу я, что роды занятий, которым нужно посвятить себя, чтобы приобрести идеи, интересные для общества в целом, или идеи, интересные для частных кругов, абсолютно различны.

Чтобы нравиться свету, не надо углубляться в какой-нибудь вопрос, а следует порхать с предмета на предмет, иметь весьма разнообразные и, следовательно, весьма поверхностные знания, знать все, не теряя времени на изучение в совершенстве одной какой-нибудь вещи, и, следовательно, расширять свой ум, не углубляя его.

Обществу же совершенно невыгодно уважать люден поверхностно универсальных; может быть, даже оно не

==216

отдает им должной справедливости и не старается измерить слишком разбросанный ум. Для общества выгодно отдавать дань уважения исключительно только людям, выделяющимся в одном каком-либо предмете, которые тем самым продвигают вперед человеческий дух; поэтому оно мало дорожит светским умом.

Итак, чтобы заслужить общее уважение, следует свой ум углублять, а не расширять и, подобно фокусу зажигательного стекла, собирать все тепло и все лучи своего ума в одной точке. Можно ли отдаваться одновременно этим двум видам знания, когда они требуют совершенно различного образа жизни? Следовательно, один вид ума совершенно исключает другой.

Чтобы приобрести идеи, интересные для общества в целом, необходимо, как я покажу в следующих главах, сосредоточиться в молчании и уединении; напротив, для того чтобы высказывать частным сообществам особенно приятные для них идеи, непременно следует броситься в вихрь света. А в нем нельзя жить, не набив голову ложными и пустыми идеями, — ложными потому, что всякий человек, умеющий мыслить только одним способом, необходимо рассматривает свой круг людей как весь мир по преимуществу; он, подобно различным народам в их взаимном презрении к чужим нравам, религиям и даже одеждам, находит смешным все, что противоречит взглядам его круга, и, следовательно, впадает в самые грубые заблуждения. Тот, кто сильно занимается мелкими интересами частных сообществ, необходимо будет придавать значение мелочам и уважать пустяки.

Кто может льстить себя надеждой избегнуть сетей самолюбия, когда мы видим, что каждый адвокат в своем кабинете, каждый советник в своем бюро, каждый купец в своей конторе, каждый офицер в своем гарнизоне считают, что весь мир занят тем, что их интересует? ²Всякий может применить к себе рассказ об одной монахине, которая, услыша спор между настоятельницей и послушницей, спросила первого попавшегося ей в приемной человека: «Знаете ли вы, что мать Цецилия и мать Тереза поссорились? Вас это удивляет? Как, вы в самом деле не знали, что они в ссоре? Откуда же вы пришли?» И все мы более или менее похожи на эту монахиню: интересы нашего частного кружка должны всех занимать; то, что он

==217

думает, во что верит и о чем говорит, о томсамом думает, говорит и в то верит весь мир.

Как может придворный, живущий в свете, в котором говорят только о происках, разных интригах, о том, чье влияние растет, кто впал в немилость, встречающий в своем кругу только лиц, более или менее пропитанных томи же идеями, — как может он не уверить себя, что придворные интриги представляют самые достойные для размышления и вообще самые интересные для человеческого ума предметы? Может ли он представить себе, что в ближайшей от его дома лавке ничего не знают ни о нем, ни о тех, о ком он говорит; что там даже не подозревают о существовании вещей, которые его так живо интересуют; что -в углу его чердака живет философ, для которого интриги и происки, занимающие честолюбца, стремящегося покрыть свою грудь орденами европейских государств, кажутся пустяками, более глупыми, чем сговор школьников, желающих стащить коробку с конфетами, — философ, которому честолюбцы представляются старыми детьми, не считающими себя таковыми?

Придворный даже не догадывается о существовании подобных мыслей: если бы в нем возникло подозрение об их существовании, он поступил бы, как король государства Пегу '*, который спросил у венецианцев, как зовут их государя; когда они ему ответили, что у них нет королей, то их ответ показался ему таким забавным, что он покатился со смеху.

Правда, вельможи вообще не склонны к такого рода предположениям; каждый из них полагает, что он занимает большое место на земле; они воображают, что существует только один образ мыслей, который и должен быть законом для всех людей, и этот образ мыслей есть принадлежность их круга. Если время от времени им приходится слышать, что существуют мнения, отличные от их взглядов, то они представляются им далекими и смутными, и им кажется, что эти взгляды свойственны только небольшому числу безрассудных людей. В этом отношении они так же безумны, как тот китайский географ, который под влиянием тщеславной любви к родине нарисовал карту земли, на которой почти вся поверхность была занята Китайской империей и только по краям помещались Азия, Африка, Европа и Америка. Каждый считает себя центром мира, а других — ничтожеством.

==218

Итак, мы видим, что те люди, которые, желают быть приятными в частных кругах, вынуждены вращаться в свете, заниматься мелкими интересами, усваивать множество предрассудков; поэтому им приходится незаметно наполнять свою голову бесконечным множеством идей, нелепых и смешных в глазах общества в целом.

Впрочем, я должен предупредить, что под светскими людьми я не подразумеваю исключительно придворных людей; Тюренны, Ришелье, Люксембурги, Ларошфуко, Рецы и некоторые люди того же калибра доказывают, что легкомыслие не есть неизбежное достояние высокого сана и что под светскими людьми следует подразумевать только тех, кто живет в вихре света.

Этих людей общество совершенно основательно считает абсолютно лишенными здравого смысла. В доказательство этого я приведу их нелепые и односторонние требования относительно хорошего тона и светского обращения (bon ton et Ie bel usage). Я тем охотнее выбираю • пример, что молодые люди, обманутые светским жаргоном, часто принимают болтовню на нем за ум, а здравый смысл — за глупость.