Примечания к главе II

' Наша ненависть или наша любовь суть следствия добра или зла, которое нам делают. «В диком состоянии, — говорит Гоббс, — нет злых людей, кроме людей сильных; а среди цивилизованных обществ нет злых людей, кроме людей, пользующихся влиянием». Сильный в обоих этих смыслах не злее слабого; Гоббс это знал, но он знал также, что называют злым только того, чья злоба страшна. Над гневом и ударами ребенка смеются; он часто кажется от этого только милее; раздражаются лишь против сильного; его удары причиняют боль, и его называют грубым.

²Гуманный человек —• это человек, для которого вид чужого несчастья невыносим и который, чтобы избавить себя от этого зрелища, так сказать, вынужден помочь несчастному. Напротив, безжалостный человек — это человек, для которого вид чужого несчастья приятен: для того чтобы продлить приятное зрелище, он отказывает несчастным в помощи. Но оба этих столь различных человека стремятся к собственному удовольствию, и они движимы одним и тем же мотивом. Однако, скажут, если все делается для себя, то мы не обязаны быть благодарными своим благодетелям. Во всяком случае, отвечу я, благодетель не имеет права этого требовать: иначе это был бы договор, а не дар с его стороны. «Германцы, — говорит Тацит³*, — дают и берут дары, не требуя и

==187

не выражая никаких знаков благодарности». Для блага несчастных и для того, чтобы увеличить число благотворителей, общество резонно обязывает пользующихся благодеянием быть благодарными.

Глава ш об уме по отношению к отдельному лицу

Применим теперь к идеям принципы, которые я только что приложил к поступкам, и мы будем вынуждены признать, что каждый отдельный человек называет умом привычку к идеям, которые ему полезны или как поучительные, или как приятные, и что и в этом отношении личный интерес есть единственный критерий достоинства человека.

Всякая предъявленная нам идея имеет всегда некоторое отношение к состоянию, в котором мы находимся, к нашим страстям и нашим мнениям. И во всех этих различных случаях мы ценим более всего ту идею, которую считаем для себя наиболее полезной. Моряк, врач и инженер отнесутся с большим уважением к корабельному инженеру, ботанику или механику, чем относятся к этим самым людям книгопродавец, золотых дел мастер или каменщик, которые, конечно, отдадут предпочтение романисту, рисовальщику и архитектору.

Если дело будет касаться идей, находящихся в противоречии с нашими страстями или влечениями, или, напротив, содействующих им, то самыми достойными в наших глазах, без сомнения, будут идеи, способные более всего потворствовать этим самым страстям или влечениям¹. Чувствительной женщине будет более по вкусу роман, чем книга по метафизике '*; человек, подобный Карлу XII²*, предпочтет историю Александра³* всякой другой книге; скупец найдет, разумеется, умными лишь те книги, которые укажут ему способ поместить деньги с наибольшей выгодой.

Относительно мнений приходится сказать то же, что и о страстях: мы уважаем те идеи, которые мы заинтересованы уважать; замечу, что в этом последнем отношении люди могут быть движимы двумя видами интереса.

Есть люди, одушевленные благородной и просвещенной гордостью, любящие истину, убежденные без упрямства; они сохраняют свой ум в состоянии беспристрастия, оставляющем свободный доступ новым истинам: к таким

==188

людям принадлежат некоторые философские умыи люди слишком молодые, чтобы иметь выработанные взгляды и стыдиться их менять; эти два рода людей будут всегда уважать в других верные и ясные идеи, способные удовлетворить их страсть к истине, вызванную в них просвещенной гордостью.

Есть другие люди, и к ним принадлежат почти все одушевленные менее благородным тщеславием; эти могут уважать в других лишь идеи, согласные с их собственными ²и оправдывающие свойственное им всем высокое мнение о правильности своих суждений. От этого согласия идей зависит их ненависть или их любовь. Этим объясняется верный и быстрый инстинкт, свойственный почти всем посредственным людям, позволяющий им распознавать и избегать людей достойных³; этим объясняется и непреодолимое влечение друг к другу людей умных, — влечение, заставляющее их сближаться, несмотря на опасность, которую они часто друг для друга представляют благодаря общему их стремлению к славе; этим объясняется и верный способ судить о характере и уме человека по выбору им книг и друзей; действительно, у дурака всегда глупые друзья; всякий дружеский союз, если он не основан на соображениях приличия, на любви, покровительстве, скупости, честолюбии или каком-либо другом подобном побуждении, предполагает всегда у двух людей какое-нибудь сродство идей или чувств. Это-то и сближает людей весьма различного положения⁴; поэтому Августы, Меценаты, Сципионы, Юлии, Ришелье, Конде⁴* жили в дружбе с умными людьми, и это же создало пословицу, распространенность которой доказывает ее правильность:скажи мне, с кем ты близок, и я скажу тебе, кто ты.

Сходство или соответствие идей и взглядов должно, следовательно, быть признано притягивающей или отталкивающей силой, которая отдаляет или сближает людей между собой⁵. Предположим, что некий философ, не просвещенный светом откровения и руководствующийся лишь светом разума, очутился в Константинополе; если этот философ будет отрицать миссию Магомета⁵*, видения и мнимые чудеса этого пророка, то можно ли сомневаться в том, что так называемые добрые мусульмане станут избегать этого философа, будут смотреть на него с ужасом и признают его безумным, нечестивым и, может быть, даже

==189

бесчестным человеком? Напрасно стал бы он говорить, что в такой религии бессмысленно человеку верить в чудеса, свидетелем которых он не был, и что если всегда более вероятна ложь, чем чудо⁶, то верить в последнее с слишком большой легкостью — значит верить не столько в бога, сколько в обманщиков; напрасно стал бы он доказывать, что если бы бог пожелал возвестить призвание Магомета, то он не совершил бы этих чудес, нелепых в глазах мало-мальски здравомыслящего человека; какие бы доводы в пользу своего неверия ни приводил этот философ, он не приобрел бы никогда репутации мудрого и добродетельного человека у этих добрых мусульман, если бы не оказался достаточно глупым, чтобы поверить бессмысленным вещам, или достаточно лживым, чтобы притвориться верящим в них. Словом, люди судят о чужих мнениях лишь по соответствию их с их собственными. Поэтому глупца можно убедить лишь глупыми доводами.

Если дикарь Канады предпочитает нас всем другим народам Европы, то потому, что мы более других снисходим к его нравам и образу жизни; именно этой снисходительности мы обязаны великолепной любезностью, которую они думают оказать французу, когда говорят: «Это такой же человек, как я».

Итак, что касается нравов, взглядов и идей, то в других всегда ценят, по-видимому, лишь самого себя; вот почему Цезари, Александры и вообще все великие люди всегда имели в своем распоряжении других великих людей. Какой-нибудь выдающийся государь получает державу; как только он всходит на престол, все места оказываются занятыми талантливыми людьми; государь не создал их; казалось, он выбирал их случайно; но так как он невольно уважает и возвышает лишь людей, ум которых сходен с его умом, он, таким образом, вынужден всегда выбирать удачно. Если, напротив, государь не умен, то, вынужденный этой самой причиной приближать к себе людей, похожих на него самого, он почти всегда, по необходимости, выбирает неудачно. Благодаря ряду таких государей самые ответственные должности переходили от дурака к дураку в течение нескольких веков. Поэтому народ, который не может лично знать своих государей, судит о них по способностям людей, которых они к себе приближают, и по тому уважению, которое они

==190

оказывают выдающимся людям: «При глупом монархе, — говорила королева Христина ^е*, — весь его двор или глуп, или становится глупым».

Но, скажут мне, случается, что люди восхищаются в других идеями, которые никогда не пришли бы им на ум и которые притом не имеют ничего сходного с их собственными. Об одном кардинале известно следующее: после избрания папы он подошел к святому отцу и сказал: «Итак, вы избраны в папы; вы в последний раз услышите правду; всеобщие знаки уважения обольстят вас, и вы станете считать себя великим человеком. Помните, что до возведения в папы вы были лишь невеждой и упрямцем. Прощайте, я стану вам поклоняться». Немногие придворные, без сомнения, одарены умом и смелостью, необходимыми, чтобы сказать такую речь; большей частью они походят на те народы, которые то поклоняются своим идолам, то бичуют их, и в тайне радуются унижению господина, которому они подчинены. Месть внушает им хвалить подобные вещи, а месть есть интерес. Кто не охвачен такого рода интересом, уважает и даже замечает лишь идеи, сходные с его собственными, а волшебная палочка, способная открывать зарождающееся, еще неизвестное дарование, не находится ли и не должна ли находиться лишь в руках людей умных, потому что лишь гранильщик может угадать достоинства неотшлифованного алмаза и только ум чувствует ум? Только глаз Тюренна мог в молодом Черчилле угадать знаменитого Мальборо⁷*.

Всякая идея, чуждая нашему способу видеть и чувствовать, кажется нам всегда нелепой. Один и тот же проект, который, несмотря на грандиозность и смелость, покажется вполне выполнимым способному министру, министром посредственным будет сочтен безумным и бессмысленным; и этот проект, — употребляю обычное среди глупцов выражение, — будет отослан в республику Платона.Вот причина, почему в некоторых странах запуганные предрассудками, ленивые и неспособные к великим начинаниям люди думают, что они выставляют человека в очень смешном виде, когда говорят о нем: «Это человек, желающий преобразовать государство». А между тем бедность, уменьшение народонаселения в этих странах и следовательно, необходимость реформы делают смешными в глазах иностранцев самих насмешников. С этими

==191

людьми дело обстоит так же, как с глупыми шутниками⁷, которые думают унизить человека, когда говорят о нем с глуповато-хитрым видом: «Это римлянин, это умный человек». Эта насмешка, если раскрыть ее истинный смысл, указывает лишь, что этот человек не похож на них, т. е. не глуп и не плут. Как часто приходится внимательному человеку слышать среди разговоров такие глупые восклицания и нелепые фразы, которые, если бы раскрыть их настоящее значение, очень удивили бы тех, кто их произносит! Поэтому человек выдающийся должен оставаться равнодушным и к уважению, и к презрению отдельных лиц, похвалы или порицания которых ничего не означают, кроме разве того, что они думают или не думают так же, как он. Я мог бы привести еще множество других фактов, показывающих, что мы всегда уважаем лишь идеи, сходные с нашими; но чтобы доказать эту истину, надо подтвердить ее доводами теоретического характера.