Примечания к главе XXVIII

' Поэтому самым мужественным государством бывает то, в котором лучше всего награждается доблесть и сильнее всего наказывается трусость.

² См. «Histoire critique de la philosophic».

³Маршал Саксонский, говоря о пруссаках, одобряет в своих «Размышлениях» их привычку заряжать ружья на ходу. Отвлеченный этим занятием, говорит он, солдат менее замечает опасность битвы. Почему Тацит, рассказывая об одном народе, по имени арии, расписывавшем свое тело, чтобы придать ему страшный вид, указывает на то, что в битве первыми побежденными являются глаза? Потому, что новый предмет более явственно вызывал в памяти солдата образ смерти, который прежде он видел лишь смутно.

⁴Если молодые люди вообще выказывают больше мужества на смертном одре и больше слабости на эшафоте, чем старики, то потому, что в первом случае молодые люди сохраняют больше надежды, а во втором они несут более тяжкую утрату.

⁶Тащи утверждает, что если северяне лучше переносят голод и холод, чем южане, то последние в свою очередь лучше северян переносят жажду и жару. Тот же Тацит говорит в своем сочинении «Нравы германцев», что они не переносят военных лишений.

⁶Олаус Вормиус³* в своем сочинении «Древности Дании» признает, что большую часть своих знаний он почерпнул со скал

==466

Дан nil, т. е. из тех надписей, которые вырезаны на них руническими и готическими письменами. Эти скалы представляли ряд исторических и хронологических записей, и в них и заключалась почти вся библиотека Севера.

Чтобы сохранить воспоминания о некоторых событиях, пользовались необделанными камнями огромной величины: некоторые из этих камней были разбросаны в беспорядке, другим придавали некоторую симметрию. Таких каменных груд много в Англии, на равнине Солсбери. Они служили местом погребения британских вождей и героев, что доказывается множеством извлекаемых из-под них костей и оружия.

⁷Если галлы, говорит Цезарь, некогда более воинственные, чем германцы, уступают им теперь в бранной славе, то потому, что, обученные римлянами торговле, они обогатились и цивилизовались.

Что произошло с галлами. говорит Тацит, то случилось и с бриттами: оба этих народа утратили мужество вместе со свободой.

Глава XXIX о рабстве и способности к аллегориям у восточных народов

Пораженные чудовищным характером восточного деспотизма и трусливым долготерпением народов, подчиненных этому гнусному игу, жители Запада, гордые своей свободой, прибегли к физическим причинам для объяснения этого политического феномена. Они утверждали, что сладострастная Азия могла порождать только бессильных и лишенных добродетели людей, которые предавались грубым наслаждениям и были созданы лишь для рабства. Они прибавляли, что поэтому-то южные страны могли воспринять только чувственную религию.

Их предположения опровергаются опытом и историей: известно, что Азия вскормила очень воинственные народы; что любовь не ослабляет мужества'; что наиболее любящие наслаждения народы часто оказывались, как замечают Плутарх и Платон, самыми храбрыми и мужественными; что страстное влечение азиатов к женщинам никогда не может служить доказательством слабости их темперамента²; что, наконец, задолго до Магомета Один установил у самых северных народов религию, совершенно схожую с религией восточного пророка³.

Вынужденные отказаться от этого взгляда и вернуть, если можно так выразиться, душу и тело народам Азии, ученые стали искать причину их рабства в географическом положении; в силу этого Юг начали рассматривать

==467

Как обширную равнину, размеры которой доставляли тиранам средства держать народы в рабстве. Но такое предположение не подтверждается географией: известно, что весь Юг усеян горами и что, наоборот, Север можно рассматривать как обширную равнину, пустынную и покрытую лесами, какими, по всей вероятности, были покрыты некогда равнины Азии.

После того как мы напрасно исчерпали физические причины, ища в них основание восточного деспотизма, нам остается прибегнуть к причинам духовного порядка и, следовательно, к истории. Она учит нас, что, делаясь культурнее, нации незаметно утрачивают свое мужество, добродетель и даже любовь к свободе, что каждое общество немедленно после своего образования и соответственно тем обстоятельствам, в которых оно находится, всегда более или менее быстро идет к рабству. А южные народы, которые первыми организовались в общество, первые и подпали деспотизму, потому что к такому завершению приходит всякая форма правления и таким остается каждое государство вплоть до своего окончательного разрушения.

Но каким же образом, возразят мне те, кто считает мир более древним, чем мы думаем, на земле еще существуют республики? Если всякое общество, отвечу я им, цивилизуясь, стремится к деспотизму, то всякая деспотическая власть влечет за собой уменьшение населения. Страны, подчиненные ей, оставаясь невозделанными и обезлюденными, через несколько веков превращаются в пустыни; равнины, по которым были разбросаны громадные города с величественными зданиями, со временем зарастают лесами, в которых укрываются несколько семейств, дающих мало-помалу начало новым диким народностям; эта смена цивилизаций и сохраняет на земле республики.

К сказанному мной я прибавлю только то, что если южные народы были уже рабами в древнейшие времена и если народы европейские, за исключением московитов, могут считаться свободными, то потому, что эти народы позднее цивилизовались. В эпоху Тацита германцы и галлы были еще подобны дикарям; и если только не заключить силой оружия в оковы целый народ, то тираны должны незаметно, но упорно, в течение целого ряда веков подавлять в сердцах людей доблестную и природную лю-

==468

бовь к свободе, принижая, таким образом, души, чтобы обратить их в рабство. А однажды дойдя до такого предела, народ становится неспособным ни к какому благородному деянию⁴. Если народы Азии вызывают презрение Европы, то потому, что время подчинило их деспотизму, несовместимому с душевной высотой. Этот же самый деспотизм, пагубный для ума и талантов, заставляет считать тупоумие некоторых восточных народов следствием недостатка в их организации. Однако нетрудно заметить, что внешнее различие, существующее, например, между физиономией китайца и шведа, не может иметь никакого влияния на их ум. И если все наши идеи входят в нас, как это доказал Локк, через внешние чувства, то и северные народы, не имея большего количества внешних чувств, чем народы восточные, обладают в силу своего физического сходства и равными с ними умственными способностями.

Следовательно, все различие в уме и характере народов следует приписывать различию государственного устройства и, значит, причинам духовного порядка. Так, например, своим талантом к аллегориям, придающим столь своеобразный характер их творчеству, восточные народы обязаны форме своего правления. В странах, где некогда культивировались науки, где еще сохранилось желание писать, но где народ подчинен деспотической власти и где истина, следовательно, должна облекаться в форму символа, авторы, очевидно незаметно, приобретают привычку думать аллегориями. Говорят, чтобы дать почувствовать какому-то тирану несправедливость его притеснений и жестокость его обращения с подданными, а также ту обоюдную и необходимую зависимость, которая соединяет народ с государем, некий индийский философ изобрел игру в шахматы.Он научил тирана этой игре и дал ему понять, что если после потери короля фигуры становились бесполезными, то и король после взятия фигур лишался возможности защищать себя и что как в том, так и в другом случае игра была проиграна⁵.

Я мог бы привести множество других примеров той аллегорической формы, в какую индусы облекали свои мысли; мне кажется ясным, что та форма правления, которой восточные народы обязаны столькими остроумными аллегориями, является и причиной весьма малого количества историков у них. Действительно, писание истории,

==469

требующее от историка ума, предполагает ею все же не больше, чем для всякого иного литературного труда. Почему же среди писателей так редки хорошие историки? Потому что для достижения известности в этой области необходимо не только родиться при благоприятном стечении обстоятельств, по также и в стране, где можно безнаказанно быть цобродетольиым и говорить правду. Деспотизм же противится этому и закрывает уста историкам ⁶, если только власть его в этом отношении не скована каким-либо предрассудком, суеверием или неким особенным институтом. Таков в Китае институт Исторического трибунала — трибунала, остающегося доныне глухим как к просьбам, так и к угрозам монархов⁷.

То, что я сказал об истории, я могу сказать и об искусстве красноречия. Если Италия была столь богата ораторами, то вовсе не потому, что почва Рима, как это утверждали в своей ученой глупости некоторые академические педанты, была благоприятна для создания великих ораторов, чем почва Лиссабона или Константинополя. Рим одновременно утратил и свое красноречие, и свою свободу, а между тем ничего не произошло с землей, и климат Рима не изменился при императорах. Чему же приписать недостаток в ораторах среди римлян той эпохи, если не причинам духовного порядка, т. е. тем переменам, которые произошли в форме правления? Можно ли сомневаться в том, что, принуждая ораторов говорить на незначительные темы⁸, деспотизм иссушил источник красноречия? Ведь сила его заключается главным образом в значительности избираемых им тем. Предположим, что для панегирика Траяну требовалось столько же ума, как для сочинения Катилинарий¹*; но и в этом случае Плиний благодаря выбору темы будет стоять ниже Цицерона. Этот последний, желая извлечь римлян из того состояния дремы, в котором хотел их оставить Катилина, должен был пробуждать в них страстную ненависть и жажду мести; говоря на тему, столь интересную для властелинов мира, как мог Цицерон не заслужить пальму первенства в деле красноречия?

Рассмотрите, почему греки, римляне и все европейцы всегда обвиняли в варварстве и тупоумии восточные народы. Вы увидите, что все народы называли умомтолько совокупность полезных им идей и что деспотизм почти во всей Азии запрещал изучение морали, метафизики, юрис-

==470

пруденции, политики — одним словом, всех наук, полезных для человечества; поэтому восточные народы прослыли варварами и глупцами у просвещенных народов Европы и сделались навеки презренными в глазах свободных наций и их потомства.