Вальтер Гропиус Речь на открытии Высшей школы формообразования в Ульме30

1955

Почти тридцать лет тому назад, в 1926 г., я был в таком же положении, в каком сегодня находится профессор Макс Билл³¹. Мы открывали тогда специально выстроенное здание Баухауза в Дессау. Но для меня лично присутствие на се­годняшнем празднике означает нечто большее, поскольку работа, начатая нами когда-то в Баухаузе, наши основные идеи снова возвращаются на немецкую почву и обретают органическое продолжение в Ульме. Если этот институт не изменит своим целям, а политическая обстановка ока­жется более стабильной, чем в лучшие времена Баухауза, художественное влияние Высшей школы формообразования выйдет далеко за пределы Ульма и Германии и убедит мир в необходимости и значимости художественного чело­века для блага подлинной, прогрессивной демократии. Именно в этом я вижу его главную воспитующую цель. В наш век науки про художника часто забывают, даже высмеивают, принижая его истинную роль,– он выглядит каким-то ненужным членом общества, которого терпят лишь из роскоши. Какая из современных цивилизованных наций может выдвинуть подлинно творческое искусство в качестве субстанционального элемента народной жизни? Германия имеет великий культурный шанс – в возврате к своей собственной традиции – снова подчеркнуть значение магического в противовес голому логицизму нашей эпохи, то есть признать художника и отвести ему подобающую роль в современном производственном процессе. Гипертро­фия научности постоянно выталкивает из нашей жизни это магическое, и поэт и пророк оказываются пасынками сре­ди сверхпрактичных деловых людей, захваченных побед­ным шествием логического знания. О таком одностороннем прогрессе метко сказал Эйнштейн; "Наш век – это век со­вершенства средств и полного смятения целей". Духовная атмосфера, которая господствовала еще в XIX веке, до сих пор сохраняет свой скованный, статичный ха­рактер, снова и снова порождая мнимо непреложную веру в так называемые вечные ценности. Эти суждения приобре­тают лишь новый облик, поскольку мир меняется и все его феномены относительны. Глубочайшие изменения в жизни, которые привели, по крайней мере за последнее полстолетие, к небывалому промышленному прогрессу, настолько преобразили все наше окружение, что это можно сравнить лишь с суммой изменений за все века новой эры. Столь молниеносные темпы развития напрягают нервы людей и порождают сумятицу. Естественные силы человека не рас­считаны на этот темп. Поэтому мы должны защитить серд­ца людей от таких потрясений, а они неизбежны, раз лави­на научных и философских знаний неумолимо увлекает нас за собой.

Если мы действительно стремимся упрочить наше положе­ние, мы должны перестроить сферу культуры. Идеи все­сильны. Направленность духовного прогресса человечест­ва всегда соразмерно предопределялась мыслителем и художником, произведения которых находятся по ту сторо­ну логической целесообразности. Мы должны постоянно обращаться к ним, ибо, пока народ в целом инертен и невосприимчив к тому, что они провозглашают, их влияние ограниченно. Оно становится заметным, и ростки, посажен­ные ими, прорастают лишь тогда, когда люди сами тянутся к новой, собственной культуре. Лишь там, где вся жизнь проникнута новыми социальными токами, может быть со­здана единая и подлинно демократическая общественная структура, способствующая росту культуры. Но до сих пор еще очень немногие в нашем мире достиг­ли прошлого действительно гармоничного единства, когда у каждого человека было свое место и каждый ощущал свое подлинное предназначение. Тогда искусство и архитек­тура развивались органично и были общепризнанными сферами культуры. Потом, с наступлением эры науки и с развитием машин, старые формы общества были разбиты. Орудия цивилизации постепенно перестраивали сознание людей. И вот современный человек, вместо того чтобы раз­вивать моральную инициативу, начал совершенствовать так называемый "аппарат Гэллапа"³², то есть ставить меха­ническое количество на место качества и служить лишь целесообразности, вместо того чтобы развивать духовное знание, Однако те, кто выступает против этого односторон­не и узко, тоже заблуждаются и забывают, что окажутся в проигрыше.

Я попробую пояснить свою мысль в связи с задачами это­го института. Не только во времена Баухауза, но и на про­тяжении всей своей жизни я должен был выступать против призывов к одностороннему рационализму. Неужели само число моих единомышленников по Баухаузу и присущие им художественные качества не рассеют превратного пред­ставления обо мне? Если нет, то ведь Ле Корбюзье тоже часто обвиняют в том, что он автор лозунга "дом – машина для жилья". Но найдется ли еще кто-нибудь среди архи­текторов, у кого было бы больше магического, чем у него?³³ Между тем был создан совершенно ложный образ пионеров нового движения, фанатично утверждающих механисти­ческие принципы, говорящих о господстве машины и слу­жении "новой вещественности"³⁴ в противовес внутренним духовным ценностям. Можно только удивляться, что я принадлежу к таким чудовищам, потому что мы экспери­ментировали на весьма скудной основе. На самом деле мы стремились одухотворить машину и найти новые формы жизни, исходя из нее самой,– на это была нацелена вся на­ша школа, и эта задача была достойна всякой другой борь­бы, "Поставить новые средства на службу новым человеческим целям – вот что мы пытались тогда реализовать в Баухаузе на деле, проповедуя эту идею и стремясь достичь равновесия между материальными и эстетико-психологическими требованиями времени. Я вспоминаю, как мы гото­вились к открытию нашей первой выставки 1923 г., на кото­рой хотели продемонстрировать наши установки со всех сторон. Я назвал ее "Искусство и техника. Новое единство", что уж никак не звучит механистически. Для нас функцио­нализм не был равнозначен рациональным предпосылкам творчества, он касался лишь психологических проблем. Мы полагали, что окружающие нас жизненные формы должны функционировать не только в чисто физическом, но и в психологическом плане. Нам было совершенно ясно, что эмоциональные потребности столь же важны, как и потребности практические, и требуют своего удовлетворе­ния. Но функционалистская идея была искажена – и до сих пор сохраняет свой искаженный вид, поскольку на нее взирают лишь с механистической точки зрения. Разумеется, мы интересовались и машинами, и новыми воз­можностями науки, но делали гораздо меньше акцента на самих машинах, стараясь заставить их интенсивнее слу­жить новой жизни. Оглядываясь назад, я должен сказать, что наше поколение было связано с машинами гораздо меньше и новое поколение должно еще создать такие по­слушные орудия труда, которые позволили бы духовному фактору занять подобающее место в нашей жизни. Все проблемы красоты, формы имеют важную психологи­ческую сторону. В условиях универсальной культуры мы оказываемся неразрывно связаны как с массовым произ­водством предметов, так и с высшими духовными потреб­ностями. И в то время как для инженера главная задача заключается в решении технической функции конструкции, архитектор или художник ищет выражения этой конструк­ции, но только со стороны технически рационального про­явления магическо-метафизической основы своего искус­ства, поскольку он владеет благом визуальной поэтики. Природный талант раскрывается в первую очередь благо­даря правильному воспитанию. Воспитание же означает не только усвоение некоего знания. Его основная цель – развить интенсивность убеждения и образа мышления, го­товность служить целому, а не просто добиться понимания. И этому высшему назначению воспитания должна быть подчинена вся профессиональная и научная информация. Лучший способ избежать всяких опасностей в обучении – это культивировать совместную работу, в процессе которой каждый учится связывать общее дело со своими интере­сами. Таким образом, если проектировщик займет в нем свое место, он будет подготовлен к будущему, когда станет участником совместного производственного процесса, рабо­тая наравне с предпринимателями, учеными, инженерами, и будет отвечать за решение формы, за внешний вид про­дукта или сооружения. Мне представляется, что тогда архи­тектору, сидящему на груде кирпичей, придет конец и у него будут отняты последние преимущества перед промыш­ленным способом производства, в котором будет полно­правно участвовать новый художник.

Если мы разберем характер современного производствен­ного процесса, мы обнаружим там явления, которые сходны с борьбой отдельных индивидов против массового сознания. В процессе производства механическому разделению труда с помощью машин – речь идет об автоматизации – про­тивостоит деятельность художника, его поиски непредубежденных выводов, соответствующих особенностям современ­ной жизни. Его деятельность существенно важна для до­стижения подлинной демократии и единства всех чело­веческих целей, поскольку он – прототип целостного чело­века³⁵. Его интуиция есть противоядие от угрозы сверхмеха­низации. Механизация – не самоцель, иначе она стала бы нескончаемым бедствием, жизнь утратила бы свою полноту и разнообразие, а люди опустились бы до уровня автоматов. Воспитание в широком смысле должно открыть путь к истинному содружеству художника, ученого и хозяйствен­ника. Только в тесном союзе они смогут разработать такой стандарт производимой продукции, который будет соразме­рен человеку, если предметные качества этой продукции сумеют удовлетворить не только практические, но и духов­ные потребности. Я надеюсь на это возрастание значимости совместной работы во имя одухотворения жизненных стан­дартов, согласно целям нашей демократии. Пусть ярче разго­раются брошенные искры, чтобы начатое дело послужило самой жизни, ибо творческие индивиды только тогда до­стигнут конечных целей, когда они будут работать рука об руку, постоянно обмениваясь идеями и творчески критикуя друг друга. Совместная деятельность вдохновляет на вы­сокие цели и стимулирует работу всех ее участников. Я хочу пожелать Максу Биллу, Инге Шелл, работникам факультета и студентам мобилизовать все свои силы и до­биться единства, создать целостный коллектив, что необходимо для достижения ваших целей, для преодоления всех противоречий и победы в борьбе за новое, заключающееся не в установлении какого-то стиля, а в эксперименте, в не­устанных поисках новой выразительности и новой истины. Я знаю, как трудно держаться такой линии, когда прихо­дится все время работать над конкретной формой изделий, учитывая привычки и инерцию публичных вкусов. Экспе­римент требует абсолютной свободы и поддержки со сторо­ны заинтересованных и авторитетных людей, которые мо­гут охватить все в целом и оценить новое, воспринимаемое нередко с большим трудом. Пусть же у Высшей школы формообразования будут условия заниматься всем этим. Органичное искусство нуждается в постоянном обновлении. Как свидетельствует история, представления о красоте всегда зависимы от духовных и технических преобразова­ний; тот, кто мечтает достичь вечной красоты, обречен на подражание и бесплодность. Подлинные традиции – это результат непрерывного развития, они должны быть дина­мичными, а не статичными, иначе не станут творческим стимулом. В искусстве не должно быть ничего окончатель­ного, в нем есть только перемены, чутко отзывающиеся на социальные и технические изменения.

Во время моего недавнего кругосветного путешествия я познакомился в Японии, Сиаме, Индии с восточными, внутренне-магическими методами художественного выраже­ния в противоположность логическо-практическим методам западного человека. Сможет ли будущее вместе с победив­шим взаимообщением людей всей земли принести нам так­же взаимопроникновение этих двух состояний и утвердить тем самым более зрелую демократию равновесия между духовно-мечтательным и духовно-логическим? Художест­венный человек, с его предрасположенностью к человече­ской целостности, призван к тому, чтобы настаивать на таком взаимопроникновении и в самом себе быть исполнен­ным определенной цели, возбуждающей подлинное вдох­новение.