Ролан Барт

СЕМИОЛОГИЯ И ГРАДОСТРОИТЕЛЬСТВО¹⁶⁶

1971

Тема моих размышлений – некоторые проблемы градостроительной семиологии.

Правда, на мой взгляд, человек, который ставит перед собой задачу обрисовать, хотя бы в общих чертах, отличительные знаки города, должен быть одновременно семиологом (специалистом по знакам) и географом, историком и градостроителем, архитектором и, вероятно, психоаналитиком. А поскольку я не удовлетворяю требованиям совокупности этих условий, не являюсь представителем ни одной из названных профессий и еще в меньшей степени семиологом, то и размышления, изложенные ниже, следует воспринимать как размышления любителя в этимологическом смысле слова: того, кто любит знаки, и того, кто любит город. Я люблю и город, и знаки. Эта двойная любовь (которая является, по-видимому, чем-то неделимым) и заставляет меня верить в возможность построения семиотики города. При каких же условиях или, вернее, при каких мерах предосторожности и при какой предварительной договоренности станет возможной разработка градостроительной семиотики?¹⁶⁷

Такова тема моих размышлений, о которых идет здесь речь. Но сначала мне хотелось бы напомнить об одной весьма известной истине, поскольку она послужит отправным пунктом нашей беседы: для человека занимаемое им пространство (причем не только городское пространство) всегда что-то означает. Научную географию и особенно современную картографию можно рассматривать как схематизацию, своего рода цензуру, налагаемую объективной реальностью на обозначение. Прежде чем говорить о городе, я хочу вспомнить несколько фактов из истории культуры античного мира Греции. Изображение совокупности заселенных человеком областей, "ойкумены" в том виде, в каком ее можно представить по первым картам греческих географов Анаксимандра и Гекатея или по описательной картографии Геродота, являет собой подлинную речь с присущей ей симметрией, противопоставлениями, синтаксисом и парадигмами. Выполненная графически, карта мира Геродота строится как язык, как фраза, как поэма – на противопоставлениях: жаркие страны и холодные страны, страны известные и неизвестные, затем на противопоставлении человека, с одной стороны, и чудовищ и химер – с другой...

Перейдем теперь от пространства географического к собственно городскому пространству. Напомню, что понятие "изономия", введенное для Афин Клисфеном в VI веке,– это истинно структуральная концепция, согласно которой только центр занимает привилегированное положение, так как именно с центром связаны все жители, причем эти связи одновременно соразмерны значению центра и взаимодействуют с ним. В те времена существовала исключительно смысловая концепция города, а утилитарная концепция организации города, основанная на функциях и использовании определенных условий, которая бесспорно превалирует в наши дни, появилась гораздо позднее. Мне казалось необходимым напомнить об этой исторической относительности в концепции смысловых пространств. Наконец, в недавнем прошлом такой структуралист, как Леви-Стросс (Levi-Strauss)¹⁶⁸, в своей книге "Tristes Tropiques" ("Печальные тропики") исходил из семиологии города, хотя и в уменьшенном масштабе, говоря о деревне Бороро, пространство которой он исследовал, пользуясь главным образом семантическим подходом.

Странно, что параллельно с этими в высшей степени смысловыми концепциями обитаемого пространства, теоретические работы градостроителей уделяют, если я не ошибаюсь, слишком мало внимания проблемам знаков. Есть, безусловно, и исключения. Некоторые писатели говорили о городе, употребляя выражение "символ". Одним из авторов, который прекрасно отразил природу именно знаков городского пространства, является, на мой взгляд, Виктор Гюго. В "Соборе Парижской богоматери" есть прекрасная, очень умно и тонко написанная глава – "Вот это убьет то". Под "этим" подразумевается книга, под "тем" – памятники зодчества. Этими словами Гюго выражает свое понимание города, соответствующее в известной мере современному, и, в частности, он смотрит на здания именно как на книги, вписанные человеком в пространство. Глава посвящена соперничеству двух способов письма: в камне и на бумаге. Впрочем, в настоящее время эта тема также находит свое отражение, например, в рассуждениях философа Жака Деррида (Jacques Derrida) о письменности. Сами же градостроители почти не говорят о знаковой природе города. Собственно, можно назвать лишь американца Кевина Линча (Kewin Lynch), который, как нам кажется, всех ближе подошел к проблемам семантики города, поскольку он рассматривает город как воплощение в образах заключенного в нем смысла, понимаемого по характеру образов читателями этого города. Правда, с точки зрения семантики исследования Линча имеют весьма двойственный характер. С одной стороны, в его произведении имеется полный набор обозначений. Например, он отводит много места понятию читаемости города (а оно является очень важным для нас) и как хороший семантик удачно выделяет дискретные единицы. Линч попытался воспроизвести в городском пространстве прерывные единицы, которые, при соблюдении всех пропорций, немного напоминали бы фонемы и семантемы. Он относит к этим единицам дороги, ограды, кварталы, узлы, исходные точки¹⁶⁹. Это категории единиц, которые могли бы легко стать семантическими единицами. Но, с другой стороны, несмотря на этот набор обозначений, концепция города является у Линча скорее концепцией форм, чем структур.

Помимо авторов, которые явно склоняются к семантике города, наблюдается растущее стремление понять функции символов в городском пространстве. В нескольких работах по градостроительству, основывающихся на количественных оценках и выявленных причинах, намечается, несмотря ни на что, чисто качественная тенденция к символизации, которой часто пользуются теперь для объяснения многих фактов. Мы, например, находим в градостроительстве такой довольно распространенный метод, как моделирование, а ведь метод моделирования, даже если он используется в несколько суженном и эмпирическом смысле, приводит к углублению концепции модели, по существу структуральной или, по крайней мере, предопределяющей структуральную концепцию.

На другой стадии этих исследований по градостроительству возникает потребность уяснить значение элементов города. Постепенно выясняется, что существует некое противоречие между значением и другими сторонами явления и вследствие этого значение имеет неустранимую специфическую особенность. Например, градостроители или те, кто занимается изучением городской планировки, вынуждены констатировать, что в некоторых случаях существует конфликт между функциональной ролью одной части города, скажем квартала, и тем, что я назову его семантическим содержанием (его семантической мощью). Так, они с искренней простотой (но, возможно, с этой простоты и следует начинать?) замечают, что Рим переживает постоянный конфликт между функциональными требованиями современной жизни и семантический нагрузкой, которая является результатом всей его прошлой истории. И такой конфликт между символическим значением и функцией приводит градостроителей в отчаяние. Кроме этого, существует конфликт между значением и "здравым смыслом" или, по крайней мере, между значением и тем расчетливым "здравым смыслом", который хочет, чтобы все элементы города были одинаково представлены в его планировке. Хотя становится все более очевидно, что город представляет собой ткань, сплетенную отнюдь не из одинаковых элементов, все функции которых можно перечислить, а из сильных элементов и элементов нейтральных или, как говорят лингвисты, маркированных и немаркированных элементов. (Известно, что противоположность между знаком и отсутствием знака, между целой и нулевой ступенями является одним из важнейших моментов в процессе выявления знака.) Вполне очевидно, что в каждом городе существует нечто вроде ритма; он был замечен и Кевином Линчем: в каждом городе, начиная с того момента, когда он действительно заселяется человеком и строится для него, чувствуется основной ритм знаков, и этот ритм представляет собой противопоставление, чередование и сочетание маркированных и немаркированных элементов. И, наконец, существует последний конфликт между символическим значением и действительностью, по крайней мере, между обозначением и объективной реальностью географии. В анкетах, проведенных психосоциологами, показано, что, например, два соседних квартала одинаковы, если верить карте, т. е. "реальности", объективности; на деле же с момента, когда они получают различное значение, их положение коренным образом меняется в общей картине города: значение находится в полном противоречии с объективными данными.

Город – это речь, и эта речь есть подлинно живой язык: город говорит со своими жителями, мы же говорим со своим городом, городом, в котором мы находимся, живя в нем, двигаясь по нему, смотря на него. Однако проблема состоит в том, чтобы чисто метафорическая речь претворилась в реальный язык города. Очень легко метафорически говорить о языке города, как говорят о языке кино или языке цветов. Но подлинно научный скачок произойдет тогда, когда можно будет говорить о языке города без метафоры. Я сошлюсь на специалистов по исследованию города как отдельного явления, так как, несмотря на то, что они достаточно далеки от проблем семантики города, тем не менее утверждают (я цитирую отчет об одном обследовании), что "данные, используемые в общественных науках, представлены в форме, очень малоприспособленной для применения в моделях". Ну что ж! если с таким трудом мы можем внести в модель данные о городе, которые дают нам психология, социология, география, демография, то больше всего нам не хватает современного аппарата – аппарата символов. Следовательно, нужна новая научная энергия, чтобы преобразовать эти данные, чтобы перейти от метафоры к описанию значения символов. И, вероятно, именно в этом семиология, результаты развития которой пока невозможно предугадать (семиология в самом широком смысле слова), смогла бы оказать нам большую помощь. Я не собираюсь перечислять методы, которые будет использовать семиология города. Вероятно, методы эти должны включать процесс расчленения городского текста на отдельные единицы, далее – распределение этих единиц по формальным классам и, наконец, отыскание правил сочетаний и преобразований этих единиц и этих моделей. Мне хотелось бы сделать три замечания, которые не имеют прямого отношения к городу, но которые могли бы дать правильную ориентацию в вопросах семиологии города. Эти замечания могут быть полезны, поскольку они составляют краткий баланс современного состояния семиологии, а также учитывают тот факт, что за последние несколько лет семиологический "пейзаж" существенно изменился.

Первое замечание состоит в следующем. В настоящее время "символизм" (который следует понимать как вообще высказывание о знаках) уже не рассматривается как упорядоченное соответствие между объектами "означаемыми" и "означающими". Иными словами, понятие семантики, которое несколько лет назад считалось фундаментально разработанным, сейчас устарело, превратилось в лексическое понятие, наподобие совокупности списков "означаемых" и соответствующих "означающих". Этот своего рода кризис лексического понятия обнаруживается во многих разделах исследования. И прежде всего существует дистрибутивная семантика учеников Хомского (Chomsky) – Каца (Katz) и Фодора (Fodor), которые начали открытое наступление против лексики. Но оставим область лингвистики и перейдем в область литературной критики. Здесь мы найдем тематическую критику, которая преобладала, по крайней мере во Франции, в течение 15 – 20 лет. Эта критика и явилась основой того, что мы называем новой критикой, которая в настоящее время стала ограниченной, видоизмененной, вредной для "означаемых", расшифровать которые она намеревалась.

Наконец, в области психоанализа нельзя больше говорить о символизме в буквальном смысле слова. Очевидно, что психоаналитическая лексика более немыслима. Все это дискредитировало слово "символ", так как до сего дня оно предполагало, что "знаковое" отношение всегда опиралось на "означаемое", на присутствие "означаемого". Лично я употребляю слово "символ", имея в виду соотношение синтагматической или парадигматической организации знаков, но никак не семантической.¹⁷⁰ Следует провести четкое различие между семантическим значением символа и синтагматической или парадигматической природой того же символа.

Было бы совершенно бессмысленным стремление выработать лексику значений города, поставив на одну сторону участки, кварталы, функции, а на другую – их значения. Точнее, поставив на одну сторону места, объявленные "означающими", в на другую – функции, объявленные "означаемыми". Перечень функций, которые могут выполняться кварталами города, известен уже давно. Можно назвать, например, около тридцати функций одного квартала города (по крайней мере, для квартала, расположенного в центре города – зоне, достаточно хорошо изученной с точки зрения социологии). Разумеется, этот список может быть дополнен, расширен, улучшен и тем не менее его уровень будет слишком элементарным для семиологического анализа. Впоследствии такой подход будет, вероятно, пересмотрен. Это произойдет не только в результате исторического развития, но также потому, что именно "означаемые" являются чем-то вроде мифических созданий, причем весьма неопределенных. Однако в какой-то момент они всегда становятся "означающими" для другого явления; "означаемые" уходят, "означающие" остаются. Погоня за "означаемым" является, таким образом, лишь временной мерой. Оказывается, что роль "означаемого" сводится к тому, чтобы донести до нас некоторые сведения об окончательном состоянии распределения знаков. Следует отметить также, что все большее значение придается свободному "означаемому", свободному месту "означаемого". Другими словами, элементы понимаются как "означающие" более по их собственному относительному положению, чем по их содержанию. Так, например, Токио, который является одним из наиболее запутанных с семантической точки зрения городских комплексов, имеет, однако, своего рода центр. Но этот центр, занимаемый Императорским дворцом, окруженный рвом и полностью скрытый зеленью, существовал всегда как бессодержательный центр. Вообще говоря, работы по исследованию городского ядра различных городов показали, что центральная точка центра города (каждый город имеет центр), которую мы назовем "устойчивым центром", не является кульминационной точкой какой-либо особой деятельности, а представляет собой что-то вроде "очага", ничего общего не имеющего с тем представлением о центре, которое сложилось у общества. Мы находим там еще одно в некотором роде пустое пространство, необходимое для организации остальной части города.

Второе замечание состоит в следующем. Символизм следует определить как мир "означающих", мир связей и, в частности, тех связей, которые нельзя заключить в законченную, замкнутую систему знаков. В настоящее время с точки зрения описательной техники распределение элементов, т. е. "означающих", исходит из определенной методики выявления значений. Это справедливо для семантики Хомского, продолжаемой Кацом и Фодором, и даже для работ Леви-Стросса. В основе последних лежит отыскание связи, которая является уже не аналогической, а гомологической (это доказательство приводится в книге Леви-Стросса о тотемизме, которая редко цитируется¹⁷¹). Таким образом, выясняется, что для работы в области семиологии города должно быть продвинуто далеко вперед очень тщательное исследование принципов разделения знаков. Позволю себе обратиться к моему опыту любителя. Мы знаем, что в некоторых городах имеются пространства, открывающие возможности для узкого распределения функций. Картину такого распределения можно наблюдать, например, на восточном рынке, где одну улицу занимают кожевники, а другую – только оружейники. В Токио, например, некоторые части одного квартала с функциональной точки зрения очень сходны между собой: практически в них размещаются только бары или другие увеселительные заведения. Что же, следовало бы пойти дальше этого первого аспекта и не ограничиваться лишь семантическим описанием города на этом уровне. Следовало бы попытаться разделить микроструктуры так же, как мы выделяем небольшие фрагменты в длинной фразе; нужно, наконец, взять за правило проводить углубленный анализ, который приведет к этим микроструктурам, и, наоборот, необходимо приучиться к более широкому анализу, который на деле привел бы к макроструктурам. Все мы знаем, что Токио – это город со множеством ядер; по нескольку ядер расположено вокруг 5 или 6 центров; следует научиться семантически дифференцировать эти центры, которые, впрочем, отмечены станциями железной дороги. Иными словами, даже для этого сектора наилучшей моделью семантического исследования города, по крайней мере, на начальном этапе, является, на мой взгляд, речевая фраза. Итак, мы вновь возвращаемся к старой формуле, интуитивно найденной Виктором Гюго: город – это книга. Каждый, кто идет по городу, иначе говоря, кто им пользуется (как все мы), уподобляется читателю, который, соответственно своему интеллекту, по мере того, как он идет, выделяет фрагменты, выражающие город, внутренне претворяя их в личные ощущения. Перемещаясь по городу, мы оказываемся в положении читателя ста тысяч миллионов стихов Кено (Queneau), где читатель может прочесть новую поэму, изменив в старой всего одну строфу. Так и мы, находясь в городе, совершенно непроизвольно оказываемся в роли такого "передового" читателя.

Наконец, третье замечание состоит в том, что в настоящее время семиология не допускает существования определенного "означаемого". Это следует понимать так, что "означаемые" всегда являются "означающими" для других элементов, и наоборот. Действительно, в любой культурной или даже психологической системе мы оказываемся перед бесконечными цепями метафор, в которых "означаемое" всегда отодвигается в сторону или само становится "означающим". Эта структура уже начинает использоваться в психоанализе Ж. Лакана (J. Lacan), а также в изучении письма, где она по-настоящему хотя и не исследуется, но хотя бы выдвигается в качестве постулата. Если мы применим эти идеи к городу, то, без сомнения, обнаружим одно измерение, упоминания о котором я не встречал нигде в исследованиях и анкетах по градостроительству. Я назвал бы это измерение чувственным измерением. Чувственное ощущение по отношению к городу – это понятие, которое мы можем извлечь из крайне метафорической природы речи города. Я употребляю слово "чувственность" в самом широком смысле слова. Это понятие функциональное, а не семантическое, и потому мне совершенно все равно, употребляю ли я слово "чувственность" или "социальность". Город по своей сущности и по своему смыслу есть место встречи одного индивидуума с другим, и именно по этой причине центр является местом сбора для всего города. Центр города представлен прежде всего молодежью, подростками. Когда же эти последние высказывают свое представление о центре, они всегда имеют склонность ограничить, сконцентрировать, уплотнить центр. Центр города существует как место обмена в области разного рода деятельности и, я сказал бы, деятельности, связанной с чувственной стороной в самом широком смысле слова. А еще лучше сказать, что центр города – это пространство, где действуют и встречаются силы, ниспровергающие, все ломающие, силы взаимных контактов. Игра – вот тема, которая часто подчеркивается в анкетах, посвященных исследованию центра. Во Франции был проведен целый ряд анкет, цель которых состояла в том, чтобы выяснить, в чем заключается притягательная сила Парижа для его пригородов. Из этих анкет выяснилось, что для периферии Париж как центр всегда семантически казался местом привилегированным, где все другое и сами мы становимся другими, как место, где идет игра. Напротив, все, что не есть центр, как раз и не является игровым пространством и не становится другим: семья, дом, обстановка. Казалось бы вполне естественным именно для города отыскать метафорическую цепь, цепь, которая заменила бы чувственное измерение. Искать следует среди значительных категорий и сильных привычек человека, таких, как, например, питание, занятие покупками, которые являют собой подлинно чувственную деятельность в обществе потребления. Сошлюсь еще раз на пример Токио. Большие вокзалы, которые представляют собой исходные точки основных кварталов, являются в то же самое время и крупными универмагами. Нет никакого сомнения, что японский вокзал, станция-киоск имеет в основном единственное значение и значение это – чувственное: покупка или встреча.

Следовало бы затем исследовать наиболее глубокие образы элементов города. Например, многие анкеты подчеркивают воображаемую функцию "течения", функцию, которая существует в каждом городе как река, канал, источник воды. Есть определенная связь между дорогой и водой, и мы хорошо знаем, что те города, которые труднее всего поддаются осмысливанию и вообще являются трудно приспосабливаемыми для жителей, как раз и являются городами, лишенными воды. Не имея ни выхода к морю, ни водоема, ни озера или какого-либо другого источника воды, эти города представляют определенные трудности как для жизни в них, так и для их читаемости.

Заканчивая, я хотел бы сказать следующее: в замечаниях, изложенных выше, я совсем не коснулся проблемы методологии. По какой причине? Потому что, на мой взгляд, для наилучшего подхода к созданию семиологической картины города, как впрочем и для любого семантического исследования, необходима некоторая непосредственность читателя. Нас должно быть много, чтобы попытаться разгадать город, в котором мы находимся, исходя, если нужно, из личного отношения. Управляя всеми этими чтениями различных читателей (так как у нас имеется полный набор читателей – от коренного населения до иностранцев), можно было бы таким образом выработать язык города. Вот почему я считаю самым важным не умножать количество анкет или функциональных исследований города, а увеличивать число таких его читателей, какими являются до сих пор лишь некоторые писатели.

Начав с этих чтений, с такого воссоздания языка или кода города, мы сможем затем обратиться к методам научного характера: поиску единиц, синтаксиса и т. д. При этом следует всегда помнить, что не нужно никогда стремиться закрепить и жестко разграничить "означаемые" из числа обнаруженных единиц, поскольку исторически эти "означаемые" всегда были неясными, сомнительными, неуправляемыми. Созданный нами город немного напоминает корабль "Арго", каждая каюта которого уже не та, что вначале, но весь корабль – это "Арго", т. е. совокупность легко читаемых и идентифицируемых значений. В своей попытке нарисовать семантическую картину города мы должны постараться понять игру знаков, понять, что город – это структура, но никогда не следует стремиться заполнить эту структуру.

Город – это поэма, как часто говорят, и как лучше, чем кто-либо другой, сказал об этом Гюго, но поэма не классическая, не такая поэма, где был бы четко выражен сюжет. Это поэма, в которой действуют "означающие". Именно это движение "означающих" и должна уловить семиология города, овладеть ими и заставить их петь.